ПОСЛЕСЛОВИЕ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Я стоял на запруженной улочке китайского квартала, ожидая господина Квана. Он жил в небольшом, мрачном отеле – лучшего жилья Кван не мог себе позволить. Я взглянул на здание из бледно-розового известняк^, пробежал глазами по мутным окнам, гадая, какое же из них – его и видит ли он меня. Я пришел, чтобы помочь ему справиться с кое-какими мелкими поручениями до того, как начнутся занятия в его крохотном классе. Несмотря на то что мы заранее условились о встрече, я не стал ему звонить и не поднялся в номер. Кван опаздывал.

Многие виды искусств, которым обучал Кван, лишь вскользь упоминались в книгах, а то и вовсе снабжались пометками «ныне утраченное» или «мифическое». В свое время я интересовался китайскими боевыми искусствами и даосизмом, так что мне довелось слышать о таких стилях китайского рукопашного боя, как Ладонь Восьми Триграмм или Бокс Змеи; встречались сведения об упражнениях для укрепления здоровья типа Восемь Кусков Парчи, Трактат об Изменении Мышц и Игры Пяти Животных. Мне рассказывали о техниках медитации – например, о Микрокосмической Орбите или о Медитации Восьми Психических Меридианов, которой занимались в положение стоя. Долгие годы я хотел научиться всему этому.

Я читал об известном генерале династии Сун, которого звали Юэ Фэй. Теперь же появился некто, кто знал его стиль. Я читал о героях классического трактата «Речные заводи»; и снова рядом со мной был человек, который знал, как пользоваться странным оружием тех воинов. Я слышал об известном даосском стратеге Чжу Гэляне – и был человек, который в свое время изучал подобные философские взгляды. Классическим идеалом имперского Китая были ученые и военные таланты. Господин Кван также выступал за это. Его жизнь – даже не жизнь, а целая история боевых искусств – служила достаточным тому доказательством.

Признаюсь: мое увлечение боевыми искусствами было немного романтичным, даже идеалистическим. Мне нравились старые китайские романы о рыцарях, чести, благородстве. Во многих произведениях были выписаны сверхъестественные силы – привидения, гоблины, демоны, маги – и даосы. Обычно считалось, что эти люди обладают поразительными умениями, знают искусство магии и воспринимают все совершенно иначе, так что этот мир им представляется иллюзорным. Даосизм часто встречался в литературе, будь то литературные персонажи Лао-цзы и Чжуан-цзы в оперных либретто или история о Хань Чунли в пьесе «Сон желтого проса». Как правило, даос служил воплощением мудрости, несогласия со старыми догмами и бескорыстного героизма. Даосы часто появлялись в жизни разных людей, чтобы в нужный момент вмешаться в ход событий. Подковав себя такими культурными познаниями, я был настроен на встречу с Даосом.

Господин Кван начал разговор с простого предположения, что прежде всего необходимо превратить тело в надежный инструмент для разума и духа. Я начал изучать растяжку, акробатику, различные виды рукопашного боя. Дыхание также следовало упражнять – и вот я уже разучил множество дыхательных упражнений (цигун), которые предназначались для направления потока физической энергии в теле. Он не читал лекций по философии; я просто повсюду сопровождал его, обучаясь по реакциям Квана на различные жизненные проявления. Искуссгву медитации он собирался учить меня, только убедившись в моей тщательной подготовке (на которую, возможно, потребуются годы).

Его метафизические рассуждения были не только просветляющими – они были практически неуязвимы для возражений. Глубина его познаний в области культуры Китая была просто поразительной. Он знал даже то, о чем не имела представления моя бабушка, а в некоторых случаях он оказывался даже более традиционным и консервативным, чем она. Но стоило мне вспомнить мгновения тренировок, когда он демонстрировал воздействие того или иного удара, как все сомнения отпадали сами собой. Его умение было очевидным. Никто не в состоянии имитировать талантливость.

Слушая о его путешествиях по США, я знал, что и ему приходилось идти на компромисс а иногда и совершать неизбежные ошибки. Может, кто-нибудь даже сказал бы, что иногда он вел себя «не духовно». Что ж, тот, кто дрался с уличным хулиганьем, работал поваром и официантом, кто наравне с другими иммигрантами отчаянно цеплялся за жизнь, вполне мог не подпадать под понятие святого монашка, еще больше стремящегося к святости. Но человек, который лицом к лицу встречается с самыми заковыристыми вопросами жизни, редко получает удачу и существование, лишенное конфликтов и сомнений. Духовность, которая никогда не проверяется огорчением, которой никогда не приходится сталкиваться с дилеммой противоречивого опыта, никогда не станет ни сильной, ни честной, ни истинной.

Именно к такой целостности несомненно стремился господин Кван. Он недвусмысленно заявлял, что не считает себя особенным. Он объяснял, что его единственным секретом является то, что он старается сохранять линию своего мастера, заботится о своем здоровье, ищет смысл жизни и помогает всем, кто ему встретится, не заботясь о том, чтобы привязать этих людей к себе. Его даосизм представляет собой несгибаемую, практичную, трудную и дисциплинированную систему. Ои был приверженцем обета безбрачия, воздержания от спиртного, наркотиков, определенных видов мяса, дурных мыслей, а также выступал против излишней увлеченности мирским. Для него существовали только ежедневные занятия, дисциплина, честь и понимание.

Возможность следовать за учителем требовала от потенциального ученика серьезных жертв. Я не удивлялся количеству учеников, которые бросили Квана, – их было в десятки раз больше, чем тех, кто решил остаться. Уходившие не хотели приносить жертвы в виде собственных удовольствий, отношений или соображений карьеры. Кван однажды сказал мне, что, поскольку далеко не каждый может остаться и учиться, у него не остается иного выхода, кроме как отпускать прочь всех недовольных. Тогда я подумал: это очень прискорбно; но сейчас через много лет после этих слов, я вынужден согласиться с тем, что Кван был прав.

Я также не избежал жертвоприношений, хотя это было делом совершенно добровольным и постепенным. В частности, иногда я любил выпить. Когда-то я начал изучать цигун, господин Кван предупредил меня: брось пить. Когда тело очистится, оно само освободится от всего вредного. Я лишь внутренне посмеялся над таким советом. Разве можно верить, что все эти «вдох-задёржка-выдох» и прочая чепуха возымеют какое-нибудь действие? Лучше подождем, посмотрим – подумал я. Другим прискорбным увлечением была любовь к пирожным.

Вскоре я обнаружил, что переношу спиртное уже не так, как раньше; хуже того – удовольствие от этого занятия стало блекнуть. Наверно, чисто психологическая реакция, решил я, упрямо отказываясь меняться. К окончательному решению меня подтолкнул настоящий кризис.

…Господин Кван тогда был в далеком отъезде. А я только что переехал в новый дом и на следующий день собирался устроить вечеринку. Внезапно меня начало жестоко тошнить – я проснулся ночью с ощущением, что вот-вот умру. Безусловно, вечеринку можно было отменить, но я не желал расстраивать праздник. Но также я не мог придумать и спасения от кошмарного Состояния. Я стоял в уборной на коленях и, сотрясаясь от озноба, ожидал, когда это начнется. Я ненавидел* когда меня мутит; и мне совсем не нравилось блевать. Чувствуя, как желудок корчится в сухих, бесплодных спазмах, я проклинал Квана.

«Знаю, это ты мне все подстроил, – с подозрением шептал я. – Или какой-нибудь твой сообщник сверху. Хорошо же: по рукам. Дай мне только поправиться до вечеринки, и я брошу пить».

К моему величайшему изумлению, на следующий день я чувствовал себя прекрасно. Я решил сдержать свое обещание – оно было ничем не хуже Любых других оправданий перед друзьями, которые в тот вечер не могли надивиться моей упорной трезвости.

Когда я решился на такое самопожертвование, с другими пошло гораздо проще. Постепенно я старался приводить мою жизнь в соответствие с путем, который я изучал. Конечно, было много ошибок, но я был настойчив. Господин Кван всегда делал особое ударение на дисциплине. Имея уже опыт собственных жертв, я понял: дисциплина – действительно синоним свободы. Самоотречение в чистом виде не имеет никакой внутренней ценности. Зато дисциплина и самоконтроль позволяют устанавливать себе цель и совершать все необходимое для ее достижения. Я ценил наши отношения с г-ном Кваном, и в этом заключалась часть причины, по которой я не возражал ничего против перспективы мяться в ожидании на углу улицы китайского квартала.

Наконец на ступеньках появился г-н Кван. Я тут же отставил свои воспоминания. Он был одет в тренировочный костюм и беговые туфли. Лицо у Квана было широким, почти квадратным, и красным. Меня всегда поражали его большие, неизменно блестящие глаза. Когда он пересек улицу, сердце мое опустилось: г-н Кван был в дурном расположении духа.

– Здравствуйте, Сифу, – уважительно поприветствовал его я.

– Эти люди не ведают, к кому пристают, – начал он без околичностей. Что случилось? У него неприятности? Но расспрашивать было невежливо.

– У вас какие-то трудности? – наконец осторожно выдохнул я. Но г-н Кван уже вполне овладел собой:

– Да так, пустяки, – отмахнулся он. – Наверное, я единственный занимающийся даосизмом, который вынужден батрачить, добывая себе на пропитание. Но мне необходимо поговорить с тобой.

Я изумился: Кван редко говорил в таком тоне.

– В этой стране они забрали у меня все. Я подвергаюсь дискриминации. Я потерял очень многое. Но я хочу дать тебе кое-что, что никто не в состоянии отобрать.

– О чем вы, Сифу? – спросил я, надеясь, что это не какая-нибудь безумно ценная реликвия. У меня была склонность терять вещи. Может, попробовать заказать себе сейф?

– Духовное наследие. У тебя есть отец. Когда-нибудь он оставит тебе наследство. Это будет твое материальное наследство. Учитель же – вроде духовного отца. Его наследство духовно. Оно передается от учителя к ученику. Это живет внутри. Никто не сможет забрать у меня это, но это великий подарок.

Я просто не верил своим ушам: мне? Он дарит это мне?

– Я буду стараться, Сифу, – поспешно отозвался я.

– Хорошо. А теперь пойдем, купим кое-чего.

Мы сели в мою машину. Итак, он попросил меня взять на себя обязательство и я взял его. Теперь, говорил я себе, обязательно начнется новая ступень в моей жизни.

– Сифу, – обратился я к нему, берясь за стартер. -Да?

– Есть только один вопрос который я хотел бы вам задать.

– Давай.

– Что вы такое сделали, чтобы отучить меня от алкоголя? Обычно стоически-серьезный, Кван сейчас побагровел от смеха.

– Я бы не стал применять к тебе магию, даже если бы владел ею, – сказал Кван, вдоволь насмеявшись. – Ты молодой, почти оформившийся мужчина. Ты знаешь, как принимать решения в жизни. С моей стороны было бы неправильно околдовывать тебя, потому что ты никогда бы не понял причину этого. Я могу лишь высказывать предположения в надежде, что ты выслушаешь их. Если бы ты был ребенком, все было бы иначе – когда ребенок делает что-то неправильно, взрослые наказывают его. Если бы я так же относился к тебе, то лишь отдалил бы тебя.

Я хочу, чтобы мы сотрудничали. Ты должен делать усилия. Я не пытаюсь I наполнить твою голову, словно сосуд. Ты сам создаешь себя. Я – скульптор i который немного уберет здесь, чуть-чуть добавит там, но не способен изменить природную структуру материала.

И я стал скульптурой, которая участвует в своем собственном изготов- лении. С этого момента мои знания начали значительно углубляться. Кто-то сказал, что ученик не может учиться без благословения учителя. Это оказалось правдой. Даже обнаружив в книге подробное описание какого-либо дей-| ствия, я не мог добиться результатов, пока Кван не учил меня этому, – и ! каждый раз оказывалось, что в книге не хватало каких-то существенных мелочей. Думаю, именно это и называлось «непосредственной передачей знаний». В этом не было ничего мистического или сверхъестественного – только стремление передать знания в надежные руки, сила древнего рода и повышенная жизнеспособность от ощущения, что тебя учат.

Некоторые из самых лучших уроков Квана проходили совершенно спонтанно. Помню, как однажды он объяснял мне, что такое Инь и Ян. Я тогда припарковал машину у обочины, и мы шдели внутри. Мы едва начали беседу о фундаментальной двойственности вселенной. Несмотря на то что выбранное место не напоминало традиционно прелестный уголок рядом с горным водопадом, пламя дискуссии разгоралось.

– Инь напоминает эти движущиеся машины и спешащих людей, – вдруг произнес Кван. – А Ян – словно этот телеграфный столб.

Я озадаченно посмотрел на него, быстро вспомнив все, что я читал о инь и ян. Я изумился: неужели непосредственный опыт учителя мог заставить его произнести столь странное утверждение?

Все мои познания об Инь и Ян сводились к следующему. Ян был воплощением всего положительного: света, твердости, огня, движения. Инь характеризовала отрицательное – темноту, мягкость, воду, неподвижность. В классических определениях не было ничего, что могло бы навести на аналогию Квана. Тогда я решил потребовать объяснений.

– Инь воплощает в себе амбиции, стремление, движение, – сообщил мне г -н Кван. – Это качество женское, это плодородие в высшем понимании. Ян по своей природе очень силен, но в своем чистом виде лишен мотивации и стремления. Следовательно, Ян статичен: он не может двигаться без Инь. Зато без Ян у Инь не будет ни направления, ни формы.

– Значит, Инь – это движение, а Ян – неподвижность? – переспросил я. – Но вы утверждаете совсем противоположное тому, что пишут в книгах.

– Вот почему книжные знания не всегда верны, – сухо отозвался он. – Я узнал это лишь тогда, когда мне довелось путешествовать с двумя даосами. Они рассказали мне, что жизненные уроки гораздо более ценны, чем слова людей. Мои мастера говорили, что жизнь – это единственно истинная школа, а практический опыт – самый надежный учебник.

Больше всего господину Квану нравились реальные ситуации из жизни. Дао можно было найти везде; и понимание его нужно было извлекать в любое время. Теория была важна, но книге было не под силу разрушить ни одно из неверных представлений ученика. Зато учитель мог легко это сделать. Это могло произойти в любое время и в любом месте – даже после похода в кинотеатр.

– Казанова – совершенный даос, – объявил господин Кван после того, как мы посмотрели фильм «Вареннские ночи». Меня это опять заинтриговало. Как может человек, который вырос в монастыре и пропагандирует жизнь в медитациях, дисциплине и безбрачии, так отзываться о Казанове?

– Вы уверены? – спросил я. – Он выглядит самовлюбленным соблазнителем.

– Но он умеет смотреть внутрь вещей, – твердо сказал г-н Кван. – Он познал свою собственную природу и без колебаний исполнил назначенное судьбой. Он был свободомыслящим человеком, высоко образованной личностью. Вот почему я называю его совершенным даосом.

Иногда прагматизм господина Квана доходил до того, что занятия переводились исключительно в плоскость боевых искусств. Одно время город захлестнула волна грабежей в городских автобусах. Как-то вечером Кван пришел в класс с крайней озабоченностью на лице. Он заставил нас поставить стулья рядами, чтобы изобразить салон автобуса, после чего наступила многочасовая тренировка, на которой мы разбирали каждый аспект атаки в общественном транспорте. Он даже учил женщин особым приемам самообороны, используя одолженную сумочку, чтобы продемонстрировать ее возможности как оружия. Постепенно его опыт жизни в Нью-Йорке перерос в стратегию. Между прочим, именно тогда мы впервые услышали, что в свое время Кван жил в этом городе. У нас до сих пор есть стиль, который мы называем «Нью-йоркская подземка», вместо его оригинального и более поэтического названия – «Красный Ребенок, Поклоняющийся Будде». 

Сегодня Великий Мастер и оба служки живут в безвестности, оставаясь единственными обитателями островного храма на северо-западе Китая. Из тринадцати учеников Великого Мастера до сих пор живы только пятеро.

Ду Юэшэнь в 1945 году вернулся в Шанхай и восстанавливал старый шанхайский мир вплоть до 1949 г., когда город захватили коммунисты. Потом он бежал в Гонконг, где и скончался 16 августа 1951 г. Потом его тело перезахоронили на Тайване.

Хуашань захватили красноармейцы. Монахов убили, храмы оказались разрушенными, святая земля была опустошена и осквернена. Вояки уничтожили древние письмена и реликвии, среди которых была одна из древнейших дошедших до наших дней копий трактата «Семь Бамбуковых табличек из небесной котомки». Возможно, что оригинал до сих пор хранится где-то в Маошань; но это место считают дурным и всячески его избегают, а монахи-хранители Маошань являются могучими магами, которых вряд ли беспокоит мирская суета. Считается, что все известные на сегодня варианты и часто (того трактата являются лишь обрывками, смысл которых значительно искажен более поздними комментариями.

Г-н Кван продолжает свою борьбу и все так же ищет ответ на заданный ему учителем вопрос. Великий Мастер, который до сих пор живет в Китае, не разрешает Квану вернуться домой, потому что тот все еще не нашел ответа В |ем бы ни заключалось это задание, его смысл лежит далеко за пределами обыденного понимания, просто просветления или выполнения нескольких поручений. Я не хочу заставить вас, читатель, гадать о дальнейшей судьбе г-на Квана. Скорее, я призываю вас задуматься о вашей собственной судьбе. Каж-(ый из нас должен пройти свой жизненный путь, лично отгадав свою загадку. Если такой человек, как г-н Кван, может настойчиво стремиться вперед с «меньшей решимостью, значит, каждый из нас может отложить в сторону мелкие повседневные банальности и устремиться к высшей цели. j Все особые методики даосизма имеют смысл лишь потому, что они помогают прояснить цель и добиться ее. Как и любой другой, даос должен переносить страдания и несчастья. Единственная разница заключается в том, что даосы верят в наличие множества умений и способов, позволяющих преодолеть этот загадочный океан жизни. Никто не знает заранее, как сложатся его личные обстоятельства; но какими бы они ни были, даосы верят, что у них всегда найдутся средства продолжать свой путь к цели. 

Я написал «Хроники Дао» для того, чтобы поддержать господина Квана и отдать дань уважения его традиции, чтобы показать преемственность по отношению к столь ценимой им древности. Тот факт, что его система до сих пор жива, еще не означает безумной попытки заново возродить старый даосизм. Скорее, это бережное ухаживание за семечком от некогда мощного дерева. Если оно даст росток и достигнет зрелости – значит, в этом и воплотится духовное наследие г-на Квана.

Сейчас господин. Кван удалился от дел, устав от повседневной суеты и не желая публично раскрывать свои умения. Он удалился от общества, стал отшельником, готовясь к последней поре своей жизни. Но я счастлив – я нашел тот путь в жизни, который поддерживает и направляет меня. Я ценю это наследие; теперь я наконец понимаю, почему раньше мастера предпочитали скорее умереть, чем отдать свое богатство в чужие руки. Я пройду по собственному пути столько, сколько мне отведено, неизменно благоговея перед красотой, рождающейся вновь и вновь, и перед мудрыми, которые живы и по сей день.