ПОСЛЕСЛОВИЕ

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Фридрих II Прусский в «Истории моего времени» весьма пристрастно оценил своих современниц и соперниц Анну Леопольдовну и Елизавету Петровну: «Обе эти принцессы были одинаково сластолюбивы. Мекленбургская прикрывала свои склонности скромною завесою, ее изобличали сердечные порывы. Елисавета доводила сластолюбие до крайности. Первая была своенравна и зла; вторая лукава, но обходительна». Королю вторил в своих воспоминаниях фельдмаршал Миних: Анна находилась «в полном подчинении у графа Линара», а Елизавета «была чрезмерно сладострастна и была порождена в сладострастии, и часто говорила своим наперсницам, что она довольна только тогда, когда влюблена; но вместе с тем она была весьма непостоянна и часто меняла фаворитов»⁴⁹⁹.

В общем, два сапога — пара. Процитированные почтенные государственные мужи явно стремились подчеркнуть дамские слабости обеих правительниц — но не потому ли, что этих особ им приходилось всерьез опасаться? В 1741 году Фридрих не был уверен в том, кому — его державе или ее противнице Австрии — станет помогать русская армия, а 20 лет спустя войска «сластолюбивой» Елизаветы едва не сокрушили прусское величие. Миних же не мог простить Анне своей отставки с поста первого министра; Елизавета те же два десятка лет держала его в сибирской ссылке.

Но, похоже, народ думал так же. Лейб-компанец Игнатий Меренков по-дружески завидовал приятелю-гренадеру Петру Лахову, который «с ея императорским величеством живет блудно». «Каких де от милостивой государыни, нашей сестры бляди, милостных указов ждать?» — сомневались в сибирском Кузнецке женка Арина Леонтьева с подругами не слишком строгих правил. «Государыню холоп / Подыми ногу гребет», — распевал прямо в тюрьме при Сибирской губернской канцелярии шестнадцатилетний молодец Ваня Носков. В пограничном Селенгинске крестьянин Лука Острецов уверял: «Не только де то делают в богатых домах, но и великая государыня без того (блуда. — И. К.) не живет». Подпоручик Сечихин публично — на паперти Благовещенского собора Московского Кремля — осуждал личную жизнь царицы: «Какая она государыня — она курва, блятка, с Разумовским живет». А в питерской богадельне ту же актуальную тему обсуждала одна из самых пожилых «клиенток» Тайной канцелярии — 102-летняя Марина Федорова. Мнение значительной части дворянского общества выразил в подпитии унтер-экипажмейстер Александр Ляпунов: «Всемилостивейшая-де государыня живет с Алексеем Григорьевичем Разумовским; она-де блядь и российской престол приняла и клялася пред Богом, чтоб ей поступать в правде. А ныне-де возлюбила дьячков и жаловала-де их в лейб-компанию в порутчики и в капитаны, а нас-де дворян не возлюбила и с нами-де совету не предложила. И Алексея-де Григорьевича надлежит повесить, а государыню в ссылку сослать»⁵⁰⁰. Анна Леопольдовна от подобных суждений была спасена, пожалуй, только слишком коротким сроком правления, успев «засветиться» лишь в истории с красавцем-послом графом Л инаром.

Между принцессами, даже при явной разнице их темпераментов, и вправду было много общего. У обеих было небезупречное с точки зрения праветензий на российский престол происхождение: Анна была дочерью не русского императора, а всего лишь мекленбургского герцога, а Елизавета, «природная» царевна, была рождена до брака родителей. Положение обеих принцесс после смерти Петра I было неопределенным. Обе не обладали политическими наклонностями — не умели много работать и учиться, стратегически мыслить, разыгрывать сложные ходы и комбинации, выдвигать и реализовывать какие-либо программы или реформы. Обеих привели к власти бравые военные — Анне вручил правление Миних с гвардейским отрядом, а Елизавету буквально внесли во дворец Преображенские гренадеры.

Но одна безропотно приняла свою участь и еще при жизни подверглась забвению, другая 20 лет (1741–1761) в целом успешно правила империей. Длительность царствования Елизаветы объясняется отнюдь не только его «национальным» характером: явно уступая как правительница великому отцу, она столь же явно превосходила свою соперницу. Она могла быть жесткой, даже жестокой; умело использовала в своей политике если не дух, то по крайней мере «букву» замыслов Петра I. И, пожалуй, главное — Елизавета была способна трезво оценивать своих советников, выбирать среди них наиболее умных и компетентных и лавировать среди соперничавших группировок, не давая никому исключительных прав и преимуществ.

Удача (или талант?) Елизаветы проявилась в сочетании никогда не покидавшего ее «чувства власти» (по определению Е. В. Анисимова) с невмешательством в повседневную работу государственной машины. Последнее обеспечивало спокойное течение дел, в то же время исключая непредсказуемое воздействие на верховную власть некомпетентных лиц или слишком заинтересованных «партий». За это Елизавету обычно критикуют; но именно этот баланс в сочетании с известной децентрализацией управления (сосуществование Конференции при высочайшем дворе и Сената, раздробление военного ведомства, восстановление Кабинета ее величества с неопределенными полномочиями) делал невозможным появление мятежных групп и «переворотных» ситуаций на протяжении ее долгого царствования.

Анна Леопольдовна, вероятно, пришлась бы к месту в качестве английской королевы, как ее тезка, правившая в 1702–1714 годах — при ожесточенной борьбе партий тори и вигов, но в иной, более устойчивой политической системе. Но роль правительницы России оказалась молодой принцессе не по плечу Несомненно, на отношении к ней сказались патриотические чувства — недовольство «засильем» немцев, хотя, как нам кажется, степень их распространения несколько преувеличена, начиная с историографической традиции XIX века. На деле неизвестно, так ли уж сильна была неприязнь к правлению Иоанна III и его матери у чиновников, офицеров, купцов и прочих обывателей.

И все же доброй правительнице не помогли ни лавры избавительницы от злодея Бирона, ни победа над шведами. Успех переворота 1741 года объясняется, конечно, не только тем, что простодушную регентшу удалось обмануть. Она оказалась непригодной для созданного Петром I политического режима, в котором все рычаги были замкнуты на ключевую фигуру императора без какого-либо разделения им прав и обязанностей с другими институтами власти. Юная правительница «не подошла» сложившейся системе управления не вследствие своего легкомыслия — Анна Иоанновна и Елизавета были не более компетентными; но она допустила такой уровень дезорганизации высших эшелонов власти (непредсказуемость решений, появление «нового Бирона», склоки среди главных министров), который представлялся опасным для стабильного функционирования самой государственной машины.

Неспособность Анны создать свою «команду» и управлять ею привела в итоге к такой изоляции правящей группы, которая способствовала успеху «солдатского» заговора ее соперницы, не имевшей настоящей сплоченной «партии» среди вельмож и офицеров. Но Анну никто не собирался защищать, и вся верхушка (за исключением Левенвольде, Остермана и Головкина, которые даже перед лицом опасности не смогли объединиться) тут же признала Елизавету и сохранила свои позиции.

Но для дочери Петра — как бы ни пыталась она доказать свою правоту — свержение императора и правительницы осталось не только пятном на совести, но и постоянным раздражителем, тем более что они и в «падении» оставались слишком известными фигурами, чтобы просто исчезнуть. Наверное, с этим связаны колебания императрицы — она то посылала опальным подарки, то изводила их допросами и строгостью режима. И здесь Анна Леопольдовна оказалась выше соперницы: приняла предписанную ей роль не великой княгини, матери императора и правительницы, а простой принцессы, ни на что не жаловалась и никого не обвиняла. К тому же у нее оставались муж и дети, чего была навсегда лишена всемогущая императрица России. Анна не жалела об утраченной власти и на упреки супруга отвечала: ее радует, что при их «падении» не совершилось кровопролитие.

«Гордой принцессой», какой она выглядела на портретах, Анна и ушла в лучший мир. Впрочем, и здесь ее «сестрица»-соперница постаралась: парадный портрет правительницы с сыном кисти Ивана Вишнякова был переписан — на нем появилось изображение обычной дамы в незатейливом туалете, которое было оставлено в дальних помещениях Зимнего дворца. У живописного произведения оказалась столь же драматичная судьба, как и у его героев.

После смерти Анны Леопольдовны ее семейство ожидала печальная участь. Ее сын-император был навсегда изолирован от родных и с 1756 года заперт в одной из самых строгих тюрем империи — Шлиссельбурге. Как бы ни хотелось Елизавете вычеркнуть его имя из истории, о свергнутом императоре помнили, несмотря на все официальные усилия. О нем говорили и лейб-компанцы (хотя «и отца его и мать бранят по матерны»), и их оппоненты; суждения о его судьбе можно было услышать «по всем ямам», в столичной Москве и в далеком Тобольске. Правда, в народном сознании царственный отпрыск, по-видимому, не расценивался как «свой», родной праведный государь; в отличие от лжецаревича Алексея, мнимых Петра II и Петра III самозваные Иоанны III, кажется, не появились. Зато о нем вспоминали недовольные властью, и эта память стала для «Иванушки» роковой — в 1764 году он был убит охраной при попытке освобождения, предпринятой армейским подпоручиком Василием Мировичем.

Его отец, неудачливый принц Антон Ульрих, которому вступившая на престол Екатерина II предложила покинуть Россию, отказался уезжать без детей; он одряхлел, ослеп и умер в Холмогорах в 1774 году. Отпустить же четверых потомков Анны Леопольдовны новая императрица, пришедшая к власти посредством очередного дворцового переворота и убийства мужа, не могла, поскольку они имели право на престол. Только через много лет Екатерина, уже заслужившая прозвище Великая, отправила оставшихся в живых детей Анны в Данию под покровительство королевы Юлианы Марии, сестры Антона Ульриха. Королева поселила их в городке Горсенс, и они доживали свой век в незнакомой стране, среди чужих людей. В 1782 году умерла Елизавета, через пять лет — ее брат Алексей, в 1798 году — Петр. Последней из брауншвейгского семейства покинула этот мир в апреле 1807 года дочь великая княгиня Екатерина. Незадолго до смерти она просила императора Александра I вернуть ее в Россию. «Я всякой день плачу, — писала она, — и не знаю, за что меня сюда Бог послал и почему я так долго живу на свете, и я всякой день вспоминаю Холмогоры, потому что там мне был рай, а тут — ад».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.