«Но о сохранении рукописей после меня пора подумать…» Переписка Л. Г. Басовой с М. П. Берновичем
«Но о сохранении рукописей после меня пора подумать…»
Переписка Л. Г. Басовой с М. П. Берновичем
Ключевая тема переписки Людмилы Григорьевны Басовой[485], второй жены Бориса Корнилова, с ленинградским исследователем и поэтом Михаилом Петровичем Берновичем — сохранение и публикация творческого наследия Бориса Петровича.
После выхода в 1957 году первого посмертного издания стихотворений и поэм Корнилова, подготовленного Берновичем и О. Ф. Берггольц[486], Михаил Петрович продолжал выявление текстов поэта, опубликованных в периодической печати. Он обращался к друзьям Корнилова, а также вел разыскания его творческих материалов среди родных поэту людей.
Весной 1959 года исследователь написал письмо Л. Г. Басовой, в котором обсуждал вопрос о возможной публикации неизвестных корниловских стихотворений из ее архива, а также обратился с предложением о передаче (продаже) имеющихся у нее рукописей в Пушкинский Дом. Тяжелобольная Людмила Григорьевна, проживавшая в то время в Крыму, сочувственно отнеслась к его предложению. «О продаже их (рукописей. — Н. П.) я, признаться, не думала, — писала она Берновичу. — Сохранила я их в очень тяжелых условиях эвакуации. И мне они очень дороги. <…> Но о сохранении рукописей после меня пора подумать, в этом плане Ваше предложение вполне своевременно».
Несмотря на годы террора и эвакуацию, Людмиле Григорьевне удалось сберечь две тетради («оранжевую» и «коричневую») с автографами стихотворений Корнилова и рукопись неоконченной поэмы «Люся». Дальнейшая переписка с Берновичем продолжалась на одной волне: оба корреспондента были обеспокоены тем, чтобы рукописи поэта «попали в чистые руки». Доброжелательный тон писем Людмилы Григорьевны дает основание предполагать, что она считала Берновича единственным исследователем, которому могла доверить публикацию неизвестных текстов из своего архива.
В публикуемых письмах отражены перипетии несостоявшейся в 1959 году передачи (продажи) «коричневой» тетради в Институт русской литературы (Пушкинский Дом). Одна из причин столь неудачного (для пушкинодомцев) оборота дела состояла в том, что первоначально экспертная комиссия института не «оценила» «коричневую» тетрадь по достоинству, объяснив это тем, что стихотворные тексты из нее уже были опубликованы. Но позже, благодаря настойчивости Михаила Петровича и поддержавшей его сотрудницы Рукописного отдела Марфы Ивановны Маловой, комиссия изменила свое решение, поставив тетрадь, по выражению Берновича, «в один ряд» с рукописями Есенина. Судя по письмам, именно эта досадная заминка задела Людмилу Григорьевну, которая была уверена в ценности тетради прежде всего как объекта для исследования и мало беспокоилась о материальной стороне дела.
Но имелась и другая причина, по которой рукопись не пополнила собрание Пушкинского Дома. Людмила Григорьевна, вероятно, была не готова расстаться с дорогой реликвией — вещественной памятью о прошлом. Да и Бернович, инициировавший переговоры с Пушкинским Домом и склонявшийся к передаче рукописи на государственное хранение, все же рекомендовал поступать Людмиле Басовой, «как подсказывает сердце». Вот почему в тот год эта история не получила своего завершения: рукопись («коричневая» тетрадь) была возвращена владелице по ее просьбе. Об этом свидетельствует запись, сделанная сотрудником Рукописного отдела: «Рукопись возвращена Л. Г. Басовой через М. П. Берновича. 17/VII. 59»[487]. «Одно я обещаю, — писала Людмила Григорьевна Михаилу Берновичу, — что после меня эти рукописи попадут в Пушкинский Дом, а пока я их решила оставить».
Действительно, обе рукописные тетради Корнилова, как и завещала Басова, в итоге поступили на постоянное хранение в Пушкинский Дом. Но поступили они от имени Берновича, в распоряжении которого оказались через некоторое время после кончины Людмилы Григорьевны.
Попробуем на основе учетных документов Рукописного отдела восстановить последовательность архивных поступлений корниловских материалов. В 1964 году Бернович стал передавать в Пушкинский Дом часть своего личного архива, в котором были автографы О. Форш, В. Каверина, В. Рождественского, В. Пановой, С. Орлова и других писателей. В заявлении от 2 ноября 1964 года, кроме перечисления подаренных автографов советских писателей, Бернович написал: «Рукописи Б. Корнилова, письма ко мне его матери и жены передам после окончания работы над однотомником Корнилова для большой серии „библиотеки поэта“. Рукописи Б. Корнилова могут быть доступны для изучения»[488]. Таким образом, становится ясно, что во время подготовки произведений Корнилова для «Библиотеки поэта», Бернович работал с «оранжевой» и «коричневой» тетрадями[489].
Следующая запись в учетных документах, которая фиксирует передачу Берновичем в дар в Пушкинский Дом двух тетрадей с автографами Корнилова, датируется 12 июня 1965 года. И наконец, еще одна запись о передаче рукописи неоконченной поэмы «Люся» относится к июлю 1966 года. Так сохраненные Людмилой Григорьевной рукописи поэта были переданы Михаилом Берновичем в Рукописный отдел Пушкинского Дома и находятся в составе личного архива Берновича (ф. 600).
Но вернемся к переписке 1959 года. Весьма примечательно последнее письмо Людмилы Григорьевны, которая с воодушевлением откликнулась на предложение Берновича поучаствовать в составлении нового корниловского сборника. В этом письме Людмила Басова приводит свой список «избранных» произведений Корнилова, благодаря которому мы узнаем, какие именно стихотворения были ею и, вероятно, самим Борисом Корниловым особенно любимы. Остается лишь сожалеть о том, что тяжелая болезнь не оставила Людмиле Григорьевне возможности сделать свое участие в популяризации поэзии Корнилова еще более весомым. В конце письма Людмила Григорьевна вновь напоминает Берновичу о «коричневой» тетради и пишет: «Высылайте рукопись! Очень соскучилась».
Помимо насущных вопросов, касающихся собирания воедино наследия поэта, корреспонденты называют в письмах круг лиц, причастных к возрождению интереса к творчеству Бориса Корнилова. Неоднократно упоминаются в письмах женщины «страшной судьбы» — Таисия Михайловна Корнилова и Ольга Федоровна Берггольц, а также впервые возникает имя нижегородца Леонида Безрукова, «неистового ревнителя» поэзии Корнилова.
В публикацию включена вся сохранившаяся корреспонденция 1959 года: переписка составлена с использованием писем и телеграммы Берновича из личного архива Ирины Басовой (письма № 3, 6, 7, 9, 10), а также писем, хранящихся в Рукописном отделе Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН в архиве Берновича: ф. 600, № 119 (письмо № 5) и № 154 (письма № 1, 2, 4, 8, 11, 12). Тексты публикуются по автографам, письма без датировок систематизированы по содержанию, сокращения раскрыты в ломаных скобках, подчеркнутые в текстах писем слова выделены при печати курсивом.
1. Л. Г. Басова — М. П. Берновичу
Уважаемый Михаил Петрович!
Я очень сожалею, что Берггольц[490] не передала Вам мои письма и что Вы давно, до сдачи книги в печать, не написали мне[491].
Я понимаю, что в старых книгах Б<ориса> П<етровича> были такие стихи, которые он не только не включил бы теперь, но и тогда многие стихи свои вызывали у него раздражение и недовольство, когда он видел их напечатанными[492].
Но те стихотворения, которые он любил (а это составляет очень маленький процент от всего им написанного), безусловно, выдержат испытание временем.
Вкус Б<ориса> П<етровича>, его поэтические симпатии и требовательность подтверждают это.
Очень прошу выслать мне оглавление книги.
Вы только подготовляли книгу к печати или редактируете ее?
Насчет наследства (т. е. гонорара) я тоже писала О<льге> Ф<едоровне>, чтобы она как единственную наследницу указала бы мать Б<ориса> П<етровича> — женщину очень страшной судьбы[493].
Теперь насчет рукописей.
О продаже их я, признаться, не думала.
Сохранила я их в очень тяжелых условиях эвакуации. И мне они очень дороги.
Единственно, что примиряет меня с Вашим предложением, — это мое состояние. Я очень больна, тяжело больна, и счет времени своего существования определяю месяцами, а не годами.
Конечно, я могу и ошибаться, но даже врачи не разубеждают меня в этом, ну а врачи, по идее, народ довольно оптимистический.
Верю я в силу одного лекарства, и если достану его, то мои мрачные прогнозы изменятся.
Но о сохранении рукописей после меня пора подумать, в этом плане Ваше предложение вполне своевременно.
Но вот так сразу мне расстаться с ними было бы очень тяжело. Я немного подумаю над этим, а пока ознакомлю Вас с содержанием тетрадок.
У меня одна целая тетрадка, в ней рукописные черновики следующих стихотв<орений> и поэм. 1934 г.
1. «Багрицкому» (не полностью)
2. «Ревность» («Соловьиха»)
3. «Мечта» («Готовый прыгнуть притаился омут…»)
4. «Знакомят молодых и незнакомых…»
6. Первый и второй варианты «Как от меда у медведя…»[494]
7. Первый вариант почти всей «Моей Африки»
8. «Открытие лета»
9. «Из летних стихов»
10. «Спасение»
11. «Со съезда писателей» (Но не «Разговор с татарским поэтом»)
Вторая тетрадка неполная.
На обложке автограф Зинаиды Райх с дарственной надписью[495].
На 1-ой странице:
Борис Корнилов.
Черновая тетрадь.
1934–1935 г.
Ленинград.
Над этим листом эпиграф — «В багрец и золото одетые леса»[496].
На второй странице перечислены стихи для книг 1935 года.
Черновики след<ующих> стихов и поэм:
1. «Вечер» («Гуси-лебеди пролетели…»)
2. Набросок «Пятьдесят поросят»
3. Несколько отрывков из стихотвор<ений>
4. «Елка» («Рябины пламенные грозди…»)
5. «Катя Ромашева» (так в рукописи. — Н. П.)
6. «Ни шороха и ни стука…» (На смерть Кирова)
7. «Из дневника» (1934 г.)
8. Отрывки из «Моей Африки», окончание поэмы
9. Четыре последних стихотворения (миниатюр), которые им не предназначались для печати
10.
«Я вот этими вот руками
землю рыл,
и навоз носил» и т. д.
Есть в этой тетрадке его обращение в правление Л<енинградского> О<тделения> С<оюза > П<исателей> после статьи Горького «Литературные забавы»[497] и еще всякие наброски, вплоть до расписок коменданта за кварт<ирную> плату.
Может быть, Б<орису> П<етровичу> было бы неприятно (будь он жив), чтобы эта тетрадка была бы в чужих руках?
Ну, есть еще два черновика стихотв<орений> «Туес» и «Ночные рассуждения».
«Разговор с татарским поэтом» — нет у меня.
Вы, когда писали мне, неверно указали мой адрес: живу я в Алупке, а не в Алуште.
Борису Михайловичу[498] передайте, что теперь я обижаюсь на него за то, что не отвечает.
Что с О<льгой> Ф<едоровной>, почему она в больнице?
Да, есть еще разрозненные листки начала новой поэмы — «Люся».
Есть фото разных лет.
Итак, всего наилучшего.
Уваж<ающая> Вас Людмила Григорьевна.
2. Л. Г. Басова — М. П. Берновичу
Уважаемый Михаил Петрович!
Сейчас отправила Вам рукописи.
Как получите, сразу сообщите.
Очень прошу Вас ставить меня в известность о ходе переговоров[499].
Какую из фотографий решили дать в сборник? Снимок 1925 г. сделан сразу по приезде в Л<енингра>д.
Что слышно с Гослитиздатовским изданием, когда оно намечается, каким?[500] Предполагается ли оно быть полным? Какие вещи Б<ориса> П<етровича> отсутствуют в Вашем архиве? Передала ли Вам Довлатова[501] его стихи? Есть у Вас «Чаепитие», «Лесной пожар», «Ты как рыба выплываешь…»?
За период моей жизни с Б<орисом> П<етровичем> — с 1931 по 1937 г. у меня сохранились записи и воспоминания о его работе, которые могут быть использованы как комментарии к некоторым стихотворениям и поэмам; история возникновения некоторых стихов.
Михаил Петрович, перечислите, пожалуйста, какие стихотворения Вам передала Марг<арита> Степ<ановна>? Если не все, то я дослала бы Вам, хотелось, чтобы хоть у Вас сосредоточилось все им написанное.
Желаю Вам всего доброго.
Искренне уважающая Вас
Людмила Григорьевна
3. М. П. Бернович — Л. Г. Басовой
Глубокоуважаемая
Людмила Григорьевна!
Сегодня получил рукопись и Ваше письмо. Все дошло в полном порядке.
В понедельник 18 мая пойду в Пушкинский Дом. Буду сообщать о результатах переговоров. Без вашего окончательного решения не продам.
В тетради оказались три неизвестных мне стихотворения: «Знакомят молодых и незнакомых», из летних стихов «Все цвело» и «Спасение». Постараюсь их опубликовать, прежде всего, в периодической печати[502].
Маргарита Степановна[503] мне не передала ни одного стихотворения. Она говорила мне, что отдала их в ред<акцию> «Ленинградского альманаха», что я не знаю, но альманах не опубликовал[504].
Из неопубликованных вещей у меня есть «Елка» и «Сыну». Возможно, «Елка» где-либо печаталась. Если Вам известно что-либо, сообщите мне. В Пушкинском Доме хранится корректура сборника, который не вышел в Гослитиздате, там есть «Елка» и «Сыну»[505]. «Чаепитие» в свое время было опубликовано в «Звезде»[506], и этот текст я имею. «Ты как рыба выплываешь» у меня нет.
У Вас осталась еще одна тетрадь, очевидно, Вы решили ее сохранить у себя, но прошу Вас, если позволит здоровье, переписать все, что в ней есть, со всеми вычерками и вариантами, и прислать мне. Было бы чрезвычайно важно иметь ваши воспоминания о Борисе Петровиче. Я был бы Вам весьма признателен, если бы Вы их мне прислали.
Что касается издания Гослитиздата, то этот вопрос, вероятно, 1961 года, не раньше. Я буду представлять издательству «Полного» Корнилова, но думается мне, что слабые вещи, особенно из книги «Все мои приятели», нет надобности включать.
Фотографии я еще не получил, как только получу, сразу же вышлю Вам оригиналы и отпечатки. Я заказал их все увеличить. Сейчас у меня очень много работ, вероятно, в конце года выйдет моя первая книга стихов, которая пролежала в издательстве 3 года. В конце июня ее должны сдать в набор[507]. Если к сентябрю я буду свободен, то не исключена возможность, что я поеду отдыхать на юг и тогда, безусловно, заеду к Вам, хотя юг по состоянию моего здоровья мне противопоказан. Ведете ли Вы переписку с матерью Бориса Петровича?[508] И еще один весьма деликатный вопрос, не помогла ли она Вам из гонорара, который получила за однотомник? Сумма гонорара составляла около 86 тыс. рублей. Сейчас она получит почти такую же сумму. В свое время в Ленинград приезжала сестра Таисии Михайловны[509], я и Ольга Федоровна говорили с ней о необходимости оказать Вам помощь, были обещания. Но чем это кончилось? Ольга Федоровна уехала на Алтай, одна[510]. Боюсь, как бы водка не погубила ее там. Пьет она совершенно безбожно, здоровье ее в ужасном состоянии. Жаль, что так гибнет очень умный и талантливый человек[511].
Пишите.
Желаю Вам здоровья и здоровья.
С сердечным приветом
14 мая
59 г. Л<енингра>д. Михаил Бернович
4. Л. Г. Басова — М. П. Берновичу
Уважаемый Михаил Петрович!
Мое внеочередное письмо вызвано тем, что на днях я получила письмо от некоего Леонида Безрукова[512] из г. Горького (который якобы пишет монографию, о Корнилове) с просьбой прислать ему воспоминания и письма поэта, т. к., несмотря на то что он уже год работает над книгой «Борис Корнилов», у него явно не хватает фактического материала. Ни письмо и ни сам автор не внушают ни малейшего доверия. Он связался с семьей Корниловых — был у матери, переснимал наши фотографии, вероятно, мать дала ему письма Б<ориса> П<етровича>, сейчас он в Горьком (там он и живет), встречается с сестрой Корнилова, учительствующей там же[513]. Если это и не авантюрист, то, во всяком случае, это такой человек, которого близко нельзя подпускать ни к литературе, ни к памяти литераторов[514].
А в г. Горьком к Корнилову относились как к земляку, и вполне возможно, что там, на его родине, может быть издана книга о нем.
Но как бы сделать, чтобы этим делом занялись люди сведущие и с чистыми руками?
Мать Корнилова — старая женщина, и ей трудно отличить проходимца от порядочного человека, тем более когда тот в очень лестных и сочувственных словах говорит о ее сыне.
И она позволила ему перебирать письма, фотографии, рассказывала о Б<орисе> П<етровиче> и т. д. Я этому гр<ажданину> ответила, что в Л<енингра>де существует Комиссия по лит<ературному> наследству Корнилова[515] и что все имеющиеся материалы я направила туда и ничем ему помочь не могу.
Так что если Вас запросят, то знайте и постарайтесь выяснить, кто он и для кого пишет, и неужели издательство поручило ему писать монографию о Корнилове?
Бога ради простите, что я взваливаю на Вас такие неприятные дела, но Вы лицо официальное — председатель Комиссии и Вам легче защитить память Корнилова от всяких «окололитературных» биографов.
Получили ли рукопись?
Когда думаете побывать в Крыму? Я бы в любое время предоставила Вам место, если бы Вы захотели быть нашим гостем.
Всего лучшего.
Искренне уважающая Вас
Людмила Григорьевна
Может быть, я очень строга и несправедлива к своему корреспонденту, посылаю для ознакомления письмо его Вам. Вы постарайтесь быть объективней и скажите Ваше мнение. Может быть, просто мальчишка?
Еще раз уваж<ающая> Вас
Людмила Григорьевна.
5. М. П. Бернович — Л. Г. Басовой
Глубокоуважаемая
Людмила Григорьевна!
Получил Ваше письмо с приложением письмеца Безрукова. Судя по его письму, этот человек книги о Корнилове не напишет. Вероятно, это какой-то местный литературовед слабенький или преподаватель, решивший написать о Корнилове. Но одного желания мало! Письмо, как оно написано, многое говорит. Фотографий я ему посылать не буду. В Ленинграде есть люди, которые действительно могут написать о Корнилове, в «Звезде» должна быть статья Зелика Яковлевича Штейнмана[516], но это только первая ласточка, вероятно, будут статьи отдельно и о «Моей Африке» и монография, но время и время на это потребуется. Может быть, этот Безруков и состряпает тощую брошюрку для местного издательства, только я сомневаюсь в этом. Я предлагал в прошлом году (в конце года) Горьковскому областному издательству выпустить «Избранное» Корнилова. Мне ответили отказом, причем я предлагал сделать всю работу бесплатно, только издавайте. Областное издательство от этого отмахнулось.
Я не помню, писал Вам или нет, но у меня есть мысль предложить «Избранное» Бориса Петровича в Москве, в «Молодой гвардии». Сейчас я начинаю зондировать почву.
Было бы замечательно, если бы Вы написали воспоминания о Корнилове, скажем, для «Нового мира», Твардовский очень высоко ставит творчество Бориса Петровича, в первом номере «Нового мира» за этот год напечатана хорошая рецензия Михаила Луконина об однотомнике Корнилова[517].
Извините, я, наверно, утомляю Вас письмами и рассуждениями. Ждите от меня сообщений и фотографии. Желаю Вам здоровья, держитесь крепче.
С сердечным приветом
[Подпись: ] Мих Бернович.
P. S. Еще раз благодарю за приглашение, если будет возможность, приеду, но только я не умею долго быть на одном месте, я отдыхаю, все время двигаясь, сидеть на одном месте не могу, два-три дня и снова в путь, бродяга я.
М.Б.
17/V—59.
6. М. П. Бернович — Л. Г. Басовой
Глубокоуважаемая
Людмила Григорьевна!
Посылаю «Лесной пожар». Заседание в Пушкинском Доме состоится 15–16 июня. Сразу же сообщу Вам.
С приветом, пишите.
Мих. Бернович
12/VI—59
7. М. П. Бернович — Л. Г. Басовой
Телеграмма: Крым Алупка Приморская 12 Басовой
Из Ленинграда
На штемпеле: 18 06 59
рукопись пушкинском доме связи тем что стихи опубликованы оценена только двести рублей телеграфируйте окончательное решение = Бернович
8. Л. Г. Басова — М. П. Берновичу
Уважаемый Михаил Петрович!
Большое спасибо за «Лесной пожар», который я вчера получила.
Сегодня получила Вашу телеграмму и думаю, что рукопись сдавать не стоит.
Очевидно, для меня эта тетрадка представляет большую ценность, чем для Пушкинского Дома, вне зависимости, опубликованы ли стихи, написанные в ней, или нет.
Совершенно искренне пишу Вам, что если бы мне предложили купить тетрадки с рукописями Б<ориса> П<етровича>, то я бы приобрела их по значительно более высокой цене. Одно я обещаю, что после меня эти рукописи попадут в Пушкинский Дом, а пока я их решила оставить.
Не сердитесь на меня, милый Михаил Петрович, что столько волнений и труда доставила Вам эта затея.
Но даю Вам честное слово, что сдать в Пушкинский Дом я согласилась не ради денег, а только из уверенности, что они представляют ценность для Дома, нужны для работы и т. д. Судя же по телеграмме, большой ценности они не имеют, т. к. были опубликованы, следовательно, я с чистой совестью заберу их обратно к себе, без малейшего ущерба для кого-то бы ни было.
В другой тетрадке Б<ориса> П<етровича> имеются неопубликованные стихотвор<ения>, но там есть личные записи его, и поэтому ее я не предлагаю.
На днях перепишу «Ты как рыба выплываешь с этого…», что еще прислать Вам? Есть ли у Вас «Все мы гордые, мы, крестьяне, дети сельских учителей…»?[518] У меня это стихотв<орение> забрала в прошлом году Довлатова.
Пишите, искренне уважающая Вас
Людмила Григорьевна.
9. М. П. Бернович — Л. Г. Басовой
Глубокоуважаемая
Людмила Григорьевна!
Получил Ваше письмо, а Вы, вероятно, мое. Был в Пушкинском Доме, хотел взять обратно рукопись, показал ваше письмо. Марфа Ивановна[519], милая, добрая женщина, за это время снова собрала комиссию (не всю), и переоценили рукопись, дав самое высшее, поставив в один ряд с оценкой Есенина. Я там ругался задним числом, говорил обидные для них вещи, кричал: «Бойтесь пушкинистов». Оказывается, многие из них не знают, что это из стихотворения Маяковского, посвященного Пушкину[520], — но Марфа Ивановна не виновата, она только технический исполнитель, секретарь Рукописного отдела. Молодые сотрудники Пушкинского Дома, знающие и любящие поэзию Корнилова, малочисленны по отношению к старшему поколению ученых, занимающихся 17–18—19 веками. Стихов Корнилова они не читали и не знают. Марфа Ивановна рукопись мне не вернула — она сегодня напишет Вам письмо. Я не собираюсь оказывать в данном вопросе на Вас какое-либо давление, окончательно решайте сами. Но как бы поступил я? Безусловно, оставил в Пушкинском Доме. Тем более что есть отдельные молодые, только начинающие свою научную деятельность люди, которые занимаются вопросами советской поэзии, более того, я думаю, что кого-нибудь из них я просто натолкну на большую монографического плана статью о Корнилове. Но еще раз повторяю, что этими строками я не хочу оказывать на Вас какого-либо давления. Но лично я в этом вопросе как-то оказался, образно выражаясь, — между молотом и наковальней. Но с Пушкинским Домом мне детей не крестить, решайте, как подсказывает сердце.
Вчера имел честь разговаривать с товарищем из Горького, тем самым, который собирается писать о Корнилове[521]. Он был у Прокофьева, у Решетова, у Левоневского[522]. Прокофьев послал его ко мне. Это, на мой взгляд, во многом наивный парень, не представляющий себе, насколько трудно написать то, что он задумал, но до фанатизма влюбленный в стихи Бориса Петровича.
К литературе он имеет весьма незначительное отношение, пишет рецензии на пьесы, поставленные в театрах Горького. У него командировка из Союза писателей, подписанная Кочиным, автором романов «Девки», «Парни», который недавно вернулся из ссылки[523]. Уже тот факт, что он честно мне сказал (а бывает иное!), что он не литератор, а электротехник, но сейчас переходит на постоянную работу в газету, — говорит о его честности. Мне нравится его невероятная активность и любознательность, однако не навязчивая любознательность. Держится он скромно, немного застенчив, порой робок. Семеновский период жизни Корнилова он написал, и это будут печатать в горьковском альманахе[524], но мне кажется, что поднять все творчество Корнилова он не сможет. Я постараюсь направить его усилия в том направлении, чтобы он просто написал обстоятельную статью или небольшую брошюру для местного издательства 2–3 листа, не больше, с тем, однако, чтобы до появления ее в печати эта работа была прислана в литературную Комиссию по наследию Корнилова. Все, что в моих силах, — я ему помогу. Он был у меня дома, ахал при виде большого количества книг, я ему показывал кое-что из своего личного собрания, визитные карточки Чехова и Короленко, фотографию Федора Шаляпина с автографом, показал ему письма наших современников, Шишкова, Гладкова, Форш, Федина, Каверина[525], все это производило на него очень сильное впечатление. Но не знаю, еще раз повторяю, сможет ли он при всей его любви к стихам Корнилова написать, одного желания, как известно, мало.
Пришлите мне: «Все мы гордые…». И все, что есть, перепишите и пришлите, если Вам позволит здоровье, а я со своей стороны, когда освобожусь, и буду заниматься однотомником, и вести поиски по всем журналам и газетам, что мне в свое время не удалось полностью осуществить, — пришлю Вам. Помню, писал Вам относительно стихотворения «Зоосад», было такое или нет, Вы мне не ответили. Пришлите все, что не опубликовано, опубликуем с заметкой о том, что Вы любезно это предоставили. Ну, я заболтался и утомил Вас.
Желаю Вам доброго здоровья.
Прошу передать мои наилучшие пожелания Вашему мужу[526].
С приветом
[Подпись: Мих Бернович]
23. VI. 59.
У нас холодно, как осенью, хоть печку топи.
10. М. П. Бернович — Л. Г. Басовой
Глубокоуважаемая
Людмила Григорьевна!
Послал Вам два письма и не получил ответа. Как Ваше здоровье? Каково ваше последнее решение относительно рукописи. Сообщите мне взять ее обратно, тогда напишите об этом, чтобы я мог показать Ваше письмо и взять рукопись, или сообщите, что согласны передать в Пушкинский Дом, где она сейчас лежит и ждет Вашего ответа.
Три стихотворения Бориса Петровича «Знакомят молодых и незнакомых», «Спасение» и «Из летних стихов», которые не публиковались в сборниках и, по-моему, также не публиковались в периодике, я передал в «Литературную газету» с маленьким предисловием о том, что эти стихи Вы любезно предоставили «Лит<ературной> газете»[527].
Вы обещали мне прислать еще стихи. Или не можете это сделать по состоянию здоровья. Тогда не надо.
Пишите.
С приветом и пожеланием здоровья
[Подпись: М. Бернович]
9/VII.59 Л<енигра>д.
P. S.[528] Лен<инградское> отдел<ение> «Литгазеты» переслало стихи в Москву. Пока результатов не знаю, это должен решить С. С. Смирнов гл<авный> редактор «Лит<ературной> газеты»[529].
11. Л. Г. Басова — М. П. Берновичу
Уважаемый Михаил Петрович!
Получила Ваше письмо и, признаться, не обрадовалась, что Вы собираетесь печатать стихи Б<ориса> П<етровича> из тетради. По-моему, они все публиковались — какие в газете, какие в журнале — сейчас не вспомню, да они и не лучшие.
Не поняла я и то — что ленинградская литгазета является филиалом «Литературной»? Редактирует тот же Смирнов? Объясните, пожалуйста.
Если хотите, то для печати пришлю Вам действительно неопубликованные нигде «Все мы гордые, мы, крестьяне, дети сельских учителей…». Оно маленькое, могу полностью привести его здесь[530].
Б. Корнилов[531]
Мне не выдумать вот такого
И слова у меня просты —
Я крестьянил*[532] в деревне Дьяково
От Семенова пол версты
Я в губернии нижегородской
в детстве счастье свое искал —
земляной покрытый коростой
золотую картошку копал
Я вот этими вот руками
землю рыл и навоз носил
и по Керженцу и по Каме
я осоку траву косил
На твое, земля, на здоровье…
теплым жиром земля дыши
получай лепешки коровьи
лошадиные голяши[533]
Черноземное поле на озимь
все засеяно, заборонить,
чтобы лишнего зернышка наземь
понапрасну не заронить.
Уличите меня в изъяне
год от года мы все смелей
все мы гордые
мы крестьяне
дети сельских учителей[534]
Это стихотворение даже не переписано им начисто. Часть записано под диктовку моей рукой.
Да, стихотворение «Зоосад» или «Зоопарк» у Б<ориса> П<етровича> было. Не помню только, где было опубликовано. Кажется, писалось по заказу детского журнала.
Да, Михаил Петрович, сейчас я не в «форме» — замучила меня температура, от которой, кажется, начинаю избавляться, как только станет чуть лучше, пришлю Вам стихи. А пока переписываю из тетрадки вычеркнутые строчки из «Вечера» — «Гуси-лебеди пролетели…».
После строк: «земляника моя лесная
я не знаю ее души» — было:
«Может быть, она не любила,
но прощала мои грехи
и на цыпочках уходила
если я сочинял стихи».
По-моему, хорошие строчки.
Вышла ли Ваша книга?[535] Что нового в Л<енингра>де?
Приехала ли Ольга Федор<овна>?
У нас уже наступило крымское лето, в тени +29.
Желаю всего наилучшего.
Искренне
Людмила Григорьевна.
Насчет рукописи отправила письмо 3 дня назад[536].
12. Л. Г. Басова — М. П. Берновичу
Уважаемый Михаил Петрович!
Во-первых, я не знаю, получили ли Вы мое письмо со стихотвор<ением> «Все мы гордые…». По времени Вы давно должны были его получить.
Во-вторых, интересно, кто изменил строчку в стихотв<орении> Б<ориса> П<етровича> — «не принимающие директив» на «живущие без директив»?[537] Этим очень нарушился ритм стихотв<орения>, и Б<орис> П<етрович>, обладавший хорошим поэтическим «слухом», никогда так не написал бы.
В-третьих, я очень тронута тем, что Вы хотите посоветоваться со мною, что включить в «Избранное», но не пишете, на какое кол<ичество> строк можно рассчитывать, и тут же пишете, что с рукописью выезжаете.
Т<ак> ч<то> если это мое письмо застанет Вас, то я могу посоветовать только одно — что необходимо включить в первую очередь, т. е. примерно так, хронологически я тоже неточна:
I
1. «Айда, голубарь…»
2. «Лошадь» и «Усталость тихая, вечерняя…»
3. «На Керженце»
4. «Русалка»
5. «Прадед»
6. «Чаепитие»
7. «Похваляясь любовью недолгой…»
8. «До земли опуская длани…»
9. «В Нижнем Новгороде с откоса…»
10. «Соловьиха»
11. «Вечер»
12. «Туес»
II
Песни:
1. О встречном
2. «Комсомольская-краснофлотская»
3. «Пограничная»
III
1. «Продолжение жизни»
2. «Качка на Каспийском море»
3. «Большая весна наступает с полей»
4. «Тосковать о прожитом излишне»
5. «Елка»
6. «Начало зимы»
7. «Под елью изнуренной и громоздкой»
8. «Мечта»
9. «Ночные рассуждения»*[538]
10. «Яхта»
11. «Ящик моего письменного стола»
12. «Охота»
IV
«Как от меда у медведя…»
V
«Эдуарду Багрицкому»
«Разговор с татарским поэтом»
«Пушкин»
VI
В зависимости от возможности отрывки или целиком:
«Триполье»
«Моя Африка»
Вот это основное, посмотрите еще в корректуре последнего сборника (того, что не увидел свет), есть ли «Я снова тебя беспокою, жена» и*[539] «Ночные рассуждения» («Ветер ходит по соломе…»). Если его нет, я пришлю — это очень хорошее стихотв<орение>. Можно еще включить «Знакомят молодых и незнакомых…».
В своем последнем письме я писала Вам о Твардовском, т. к. он просил меня прислать неопублик<ованные> вещи Корнилова. Вы мне на это ничего не отвечаете. После сборника «Елку» уже в журнал нельзя. Напечатает ли он ее? Может, лучше ткнуть в «Избранное», все же так увидит свет? Как Вы думаете об этом?
В «Избранное» еще можно включить «Все мы гордые, мы, крестьяне…».
Есть у меня еще начало поэмы «Люся», которую Б<орис> П<етрович> так и не дописал. Есть хорошие отрывки. Пишите. Высылайте рукопись! Очень соскучилась.
Желаю всего лучшего.
Людмила Григорьевна.
Публикация Н. А. Прозоровой
