«Ты шла ко мне пушистая, как вата…»

«Ты шла ко мне пушистая, как вата…»

Ты шла ко мне пушистая, как вата,

тебя, казалось, тишина вела, —

последствиями малыми чревата

с тобою встреча, Аннушка, была.

Но все-таки

своим считаю долгом

я рассказать, ни крошки не тая,

о нашем и забавном и недолгом

знакомстве,

Анна Павловна моя.

И ты прочтешь.

Воздашь стихотворенью

ты должное…

Воспоминаний рой…

Ты помнишь?

Мы сидели под сиренью, —

конечно же, вечернею порой.

(Так вспоминать теперь никто не может:

у критики характер очень крут…

— Пошлятина, — мне скажут,

уничтожат

и в порошок немедленно сотрут.)

Но продолжаю.

Это было летом

(прекрасное оно со всех сторон),

я, будучи шпаной и пистолетом,

воображал, что в жизни умудрен.

И модные высвистывал я вальсы

с двенадцати примерно до шести:

«Где вы теперь?

Кто вам целует пальцы?»[54]

И разные:

«Прости меня, прости…»[55]

Действительно — где ты теперь, Анюта,

разгуливаешь, по ночам скорбя?

Вот у меня ни скорби, ни уюта,

я не жалею самого себя.

А может быть,

ты выскочила замуж,

спокойствие и счастье обрела,

и девять месяцев прошло,

а там уж

и первенец —

обычные дела.

Я скоро в гости, милая, приеду,

такой, как раньше, —

с гонором, плохой,

ты обязательно зови меня к обеду

и угости ватрушкой и ухой.

Я сына на колене покачаю

(ты только не забудь и позови)…

Потом, вкусив малины,

с медом чаю,

поговорю о «странностях любви»[56].

1932