«Под елью изнуренной и громоздкой…»

«Под елью изнуренной и громоздкой…»

Под елью изнуренной и громоздкой,

что выросла, не плача ни о ком,

меня кормили мякишем и соской,

парным голубоватым молоком.

Она как раз качалась на пригорке,

природе изумрудная свеча.

От мякиша избавленные корки

собака поедала клокоча.

Не признавала горести и скуки

младенчества животная пора.

Но ель упала, простирая руки,

погибла от пилы и топора.

Пушистую траву примяла около,

и ветер иглы начал развевать.

Потом собака старая подохла,

а я остался жить да поживать.

Я землю рыл,

я тосковал в овине,

я голодал во сне и наяву,

но не уйду теперь на половине

и до конца как надо доживу.

И по чьему-то верному веленью —

такого никогда не утаю —

я своему большому поколенью

большое предпочтенье отдаю.

Прекрасные,

тяжелые ребята, —

кто не видал —

воочию взгляни, —

они на промыслах Биби-Эйбата,

и на пучине Каспия они.

Звенящие и чистые, как стекла,

над ними ветер дует боевой…

Вот жалко только,

что собака сдохла

и ель упала книзу головой.

1933