Годы независимости

Годы независимости

Новая глава в истории Польши — это и новый этап в истории моей родни. Поколение внуков Юлии и Густава вступало в пору зрелости. Молодые люди заканчивали или уже окончили учебу, их жизнь достигала определенной материальной стабильности, отмечались их профессиональные успехи, они начинали вить собственные гнезда. Теперь пошли правнуки. У моей матери в межвоенном двадцатилетии было пятнадцать кузинок и кузенов. История каждого из них — отдельная глава огромной историко-психологической саги. К сожалению, нет возможности уделить должного внимания всем детям кузенов и кузинок, а хотелось бы. И все же, в очень сокращенном виде, хотя бы только для порядка, но мне необходимо обозначить их судьбы. Пусть это покажется даже где-то скучным, вроде коротких сообщений, но не удержи я одну ниточку своего повествования, сотканного из множества мотивов, мне не связать воедино все его концы.

Итак, в 1921 году самая старшая сестра моей бабушки Флора Бейлин жила с мужем Самуэлем и двумя дочерьми: Каролиной и Стефанией, — на площади За железной брамой. Кароля и Стефа учились в университете: одна — на польском отделении, другая — на немецком. У сына Флоры Густава уже было реноме отличного адвоката. Несколько позже он стал советником по юридическим делам САПС[63] и довольно известным специалистом по авторским правам. Любитель театра, друг актеров, но главным образом — актрис, автор нескольких легких пьесок, шедших на варшавских сценах, был очаровательным человеком, светским, немного снобом, немного денди. В семейном архиве его внука — Марека Бейлина — сохранился фривольный снимок, на котором Гучо, разодетый в пух и прах, с розой в руке, стоит на морском пляже в окружении девушек в необычно открытых по тому времени купальниках.

Маня Бейлин, которая после смерти маленького Костюша развелась с мужем, уже два года жила в Париже, где в Сорбонне продолжала прерванную до войны учебу по математике. И зарабатывала себе на жизнь уроками математики, а также переводами с иностранных языков. В 1923 году она совершила шаг, который определил всю ее дальнейшую жизнь. Она всегда придерживалась левых взглядов, а потому, когда друг их семьи Михал Муттермильх — писатель и публицист Мерле, предложил ей работу в недавно созданном советском телеграфном агентстве РОСТА, она согласилась, отчасти из симпатий к стране Советов, но и по финансовым соображениям тоже.

Она предполагала поработать там пару месяцев, что оставались до последних университетских экзаменов. Сдала их, однако журналистика затянула, и она осталась в агентстве, которое позже получило наименование ТАСС. В своих воспоминаниях она пишет: Вот так, не отдавая себе отчета в том, что делаю, не задумываясь о последствиях, я вошла в состав аппарата советского государства.

Вторая сестра бабушки — Роза Хильсум — одна воспитала в Париже трех сыновей. Неверный муж, которого она несколько раз пыталась оставить, ушел сам и исчез при весьма таинственных обстоятельствах. Эта история смахивает на второсортную литературу, однако в главных чертах она, увы, походит на правду. Ее пересказывали во всех наших домах с небольшими расхождениями в топографических деталях. Марта Оснос утверждала, что все произошло в магазине «Au Bon Marche», Янек Канцевич до сего дня убежден, что в пивной на Marais, я же приведу версию моей бабушки.

Юлиан Моргулис с дочерьми: Стефанией, Марысей и Алисей

Накануне какого-то семейного торжества, вроде Сочельника, а может, и на Хануку, Якуб Хильсум вдруг сказал, что ему надо купить сигареты. Вышел из дома и никогда сюда больше не вернулся. Кажется, его видели в тот вечер на Gar de Lion в обществе какой-то проститутки. Известно, что он был жив, но ни разу не дал о себе знать. Однажды Роза нашла в газете объявление: Rose! Pardonnez moi. Je t’aime[64]. Оно заставило ее до конца жизни ждать мужа.

Под влиянием Макса, который часто наведывался к ним в Париже, два сына Розы — Рене и Шарль — стали ярыми коммунистами. Была ли тут виной идеология, или главную роль сыграли материальные соблазны, никто не знает, но когда в Париже был создан банк, сотрудничавший с Советским Союзом, Шарль Хильсум стал его директором. Рене занялся изданием коммунистической литературы. И только Люсьен сохранял независимость и, не желая получать протекции ни от Макса, ни от своего великого кузена Андрэ Ситроена, просто пошел рабочим на ситроеновскую фабрику.

Третья сестра — Гизелла Быховская — после смерти любимого Янека погрузилась в духовный траур. Впрочем, склонность к меланхолии ей была свойственна всегда. Зато ее шестнадцатилетняя дочь, энергичная, уверенная в себе и острая на язычок Марта была само воплощение психического здоровья. Еще учась в гимназии, она выбрала медицину. Муж Гизелки, доктор Зыгмунд Быховский, невролог, до войны ординатор в госпитале Государственного Преображения, снятый в 1912 году со своего поста из-за происхождения, вел частную практику. Его увлекла общественная деятельность. И он одинаково рьяно работал как в польских, так и в еврейских учреждениях. Вице-председатель Варшавского общества нейрохирургов, член управления Объединения врачей Речь Посполита Польши, основатель журнала «Польская неврология», он исполнял функции председателя магистрата, входил в управление еврейской гмины, преподавал общественные науки в Институте иудаики.

Самый старший сын Гизеллы и Зыгмунда Густав получил медицинское образование в Петербурге, Вроцлаве и Лозанне. Докторскую диссертацию защитил в 1919 году в Цюрихе. Специализировался в психиатрии: его первым учителем был Эжен Блойер — известный психиатр и психолог. В 1921 году он уехал в Вену, чтобы развить свои знания у создателя психоанализа Зигмунда Фрейда. И быстро стал одним из его любимых учеников.

Четвертая сестра моей бабушки — Генриетта Маргулис много времени проводила в санаториях. Психическое заболевание одной из ее дочерей — Алиси и недомогания физического и нервного свойства самой Генриетты привели к тому, что эта ветвь моей родни вроде выпала из общей жизни и жила где-то сбоку, отдельно от нас, на что Стефа и Марыся Маргулисы справедливо обижались. Обе мои кузинки в межвоенное двадцатилетие завершили в университете свою учебу по химии. Стефа вышла замуж и уехала в Краков. Марыся нашла себе место в фирме косметики, а после смерти матери целиком посвятила себя несчастной сестре и больному отцу.

У Людвика Горвица, брата моей бабушки, геолога, и его жены Гени детей не было. После возвращения в Польшу в 1919 году он сначала работал в Государственном метереологическом, а позднее — в Государственном геологическом институте.

Макс Горвиц после бегства из лагеря в Домбе находился в эмиграции. Он входил в непосредственное руководстве компартии за границей. Был членом президиума Коминтерна и постоянным его представителем в Москве. Летом 1922 года он нелегально на телеге с сеном переправился через Мексику в Штаты как эмиссар Коминтерна, чтобы помочь преодолеть раскол тамошней компартии. В 1923 году осел с семьей в Берлине. Вместе с Адольфом Барским и Марией Кошутской — «Верой» — создал в руководстве партии особую группу под названием «Три В».

Самая младшая сестра моей бабушки — Камилка — после возвращения в Варшаву стала предметом особой заботы всей родни. Ее как мать-одиночку подстерегало множество трудностей не только административного, но и профессионального характера: со стороны работодателей, да и в глазах общественного мнения и даже круга знакомых. Прочерк в графе метрики мог испортить Янеку жизнь. А это значит, что по тем временам необходимо было что-то предпринять. Нашли человека, который согласился на фиктивный брак и усыновление мальчика. Герман Горвиц. Благодаря этому Камилле ни себе, ни ребенку не пришлось менять фамилию. Он жил в Бродах, ему было шестьдесят, по профессии, как следует из свидетельства о браке, писатель, следовательно, в деньгах нуждался.

Брак оформили в 1921 году в еврейской гмине в Вене. Развелись через три года. Свидетелем и брака, и развода был Густав Быховский. Так панна Горвиц стала пани Горвиц, а ребенок обзавелся официальным отцом. Одна из важнейших проблем была решена.

Камилла стала работать врачом в Амелине, в клинике для нервнобольных, которой руководил тогда доктор Радзивиллович — один из немногих владельцев варшавских больниц, принимавший на работу евреев. Маленький Янек жил у родственников: сначала у Маргулисов, потом у Бейлиных, наконец, и у моих бабушки и деда. Спустя какое-то время Камилла, благодаря помощи родственников, а может, и за счет наследства от Юлии, обзавелась собственной квартирой в том же доме, где жила Флора.

Гизелла Быховская (урожденшя Горвиц) с внукам Рышардам Быховским. 1930 г

Густав Быховский усердно учился у Фрейда секретам психоанализа, а по вечерам шел на шоколадный тортик — эрзац из цикория и корицы — в обедневшие венские кафе или на двойную порцию сливовицы в меланхолические кабаре, где оплакивалось падение монархии. В одном из таких заведений в ревю выступала танцовщица, австрийка еврейского происхождения по имени Элен. Все, что случилось в дальнейшем, смахивает на известные романы. Влюбился. Была хороша собой? Одиночество молодого человека? Очарование венской весны? Или брак был действительно по любви? А может, по необходимости? В 1922 году в Вене родился первый представитель этого поколения: Ян Рышард Быховский.

После получения диплома психоаналитика Густав переехал с семьей в Варшаву, где сразу же начал активную врачебную деятельность. Работал в больнице, читал в университете лекции, имел на дому частную практику. Элен, которую угнетал мещанский, по ее представлениям, уклад жизни, довольно быстро завела на стороне роман — и поговаривали, с дамой, вернулась в Вену, оставив Рыся на попечение отца. Позже она иногда с сыном виделась.

Фридман-Бейлин с сыном Павелеком

Максимилиан Горвиц-Валецкий в Берлине писал для печатного органа компартии Германии — «Rote Fahne» — и активно занимался политикой. После смерти Ленина и прихода к власти Сталина у группы «Три В» возник острый конфликт с ультралевыми представителями руководства партии, и она стала утрачивать влияние. Стефания Горвиц работала тогда в Коммунистическом отделе просвещения. Стася записали в одну из лучших гимназий в Берлине, с интернатом. Элитарная школа размещалась в красивом парке, в классах занималось по несколько человек, учителя основной упор делали на изучении иностранных языков, общем образовании, манерах поведения и физическом развитии. Стеснительный и замкнутый в себе мальчик научился там безупречным манерам и пониманию самых сложных правил savoir-vivre[65].

Кася кружила между Берлином и Варшавой, где останавливалась у теток и готовилась к экзаменам на аттестат зрелости. Она стала красивой девушкой, предпочитавшей роскошь и удовольствия. Отец, не видя в ней никаких особых интересов, советовал ей стать зубным врачом. Непонятно, собственно, для чего, ведь было совершенно очевидно: как и у него, у нее были ярко выраженные способности к математике.

Она не унаследовала родительского увлечения коммунизмом. Политика ее не завлекла. Не прибилась она и к кругу варшавской родни. По-другому была воспитана. Иную имела природу. Сама ни к кому в Варшаве не привязалась, и ее нельзя сказать, чтобы кто-то особенно сильно полюбил. А потому и ответственности за ее будущее никто не чувствовал. В шестнадцать лет необходимы авторитеты и советчики. Но родственники занимались исключительно своими проблемами. Настроения молодой девушки никого особенно не волновали. Хватало собственных забот.

Какой-то фатум преследовал кузенов моей матери. Где влюбчивый адвокат Густав Бейлин познакомился с Ребекой Фридман, богатой голландкой, дочерью торговца бриллиантами, которую в родне называли Рекс? Может, в каком-нибудь европейском «бадене»? Толком ничего об этом их романе не известно, разве что он закончился неудачным супружеством. 27 июля 1926 года в Гарлеме, в Голландии на свет появился второй представитель младшего поколения — Павел Бейлин — будущий публицист и философ. Не тогда ли стал распадаться и союз его родителей? Можно понять избалованную голландку, которая, боясь варшавских клиник, захотела рожать у себя в стране. Но где будет дом их семьи? У Густава уже тогда были большие профессиональные успехи, и он никак не собирался переезжать в Голландию, чтобы жить там из милости у богатого тестя. Его жена между тем не очень-то спешила в Варшаву. Похоже, с самого начала они жили порознь.

По семейной легенде, через два месяца после рождения Павелека Рекс с ребенком и няней отправилась на один из итальянских курортов. Там ее соблазнил красивый обольститель, и она бежала с ним в неизвестном направлении, оставив младенца с няней в пансионате. Вызванный телеграммой Густав забрал ребенка в Варшаву. Рекс исчезла из жизни семьи, не оставив по себе никаких воспоминаний.

Густав не очень годился в опекуны брошенному сыну. А потому отдал ребенка своим родителям — Флоре и Самуэлю и двум незамужним сестрам — Каролине и Стефании. Павелек оставался с ними и тогда, когда отец женился вторично, на актрисе Александре Лещиньской.

Кася Горвиц не стала, как того советовал Макс, дантисткой. Она была достаточно предприимчивой и наблюдательной в отношении того, что происходило вокруг, и после экзаменов на аттестат зрелости отправилась во Францию, где блестяще выучила язык и начала заниматься на Отделении электротехнической политехники в Гренобле. Она была единственной девушкой среди трехсот парней, что ей очень льстило. Легко и быстро стала современной и светской дамой. Любила путешествия, флирт, блеск, играла в теннис, плавала в бассейне, бегала на дансинги, нравилась мужчинам. Вышла замуж. Развелась. Вскоре нашла бы себе второго мужа и осталась бы в Европе. Всегда винила отца в том, что сложилось иначе.

В 1927 году, когда Стась сдал экзамены в Берлине, Макс, по решению Коминтерна, уже работал в Москве. Отправились всей семьей. У Каси не было никакой охоты уезжать, но привязанность к матери, а кроме того, практические соображения — отсутствие средств на дальнейшую учебу за границей — взяли верх. Вытребовала только единственное: жить отдельно, в Ленинграде, где она продолжила занятия в тамошнем Политехническом.

Стасю было девятнадцать. Он всегда мечтал о профессии летчика. И когда его зачислили на Отделение инженеров Летно-военной академии Советского Союза, несказанно обрадовался. Самым большим желанием стали прыжки с парашютом.

Стефания, Кася и Стась по приезде в Советский Союз, как и все политические эмигранты, изменили свои фамилии. Отныне они — Бельские. Макс выступал как Генрик Валецкий, продолжая и далее оставаться в руководстве Коминтерна, однако постепенно он все больше впадал в немилость. Устраненный Сталиным от польских дел, занимался в основном партиями на Балканах. Стефания работала в польской секции Красных международных профсоюзов.

В ноябре 1927 года на долю адвоката Густава Бейлина выпал большой успех Он выступил в Кракове в качестве полномочного частного обвинителя на сенсационном процессе по делу литературного и театрального критика Тадеуша Бой-Желеньского, выдвинувшего иск против главного редактора краковского журнала «Час» Антони Бопрэ. Редактор Бопрэ, стремясь сохранить за своим изданием репутацию журнала с хорошим вкусом и правилами приличия, самовольно сократил очерк Боя «Из парижских впечатлений. В Сорбонне и кое-где еще», убрав два абзаца. В одном было слово «гулящие», во втором — «девка». В другом месте «девку» он заменил на «женщину», а «педерастов и лесбиянок» — на «странные фигуры». «Элегантный представитель варшавской адвокатуры, защитник и литератор Бейлин» повел на суде речь об актуальных по тому времени проблемах. В польской Речь Посполитой это первый такого рода процесс, он будет и первым приговором суда, цель которого — установить, является ли собственность художника — то, что есть наиболее его, продуктом его духа, признаваемым на практике, ибо в теории этот устав представляет собой принцип — тем правам, которое существует наравне с другими правами собственности. Польские писатели ожидают этого приговора с большим волнением. Сегодняшний процесс относится к тем литературным процессам, которые нам хорошо были известны по прошлому, но которые составляют целый этап в борьбе художника за право защищать свою мысль.

Адвокат Густав Бейлин

Антони Бопрэ был признан виновным, с него был взыскан денежный штраф в размере двести злотых, он должен был опубликовать на страницах журнала «Час» опровержение и выплатить подателю иска — Желеньскому — лично, в качестве морального ущерба, пятьсот злотых, а также возместить затраты на судебные издержки. Пресса писала: С этого времени в Польше существует неопровержимо установленный и не вызывающий сомнения факт, согласно которому автор — единственный и полномочный хозяин своего сочинения; сочинение можно принять или отвергнуть, но никто не имеет права без разрешения автора к нему прикасаться.

Дочерям Флоры с мужчинами не везло. Каролина и Стефания защитили диссертации в Варшавском университете, одна — по полонистике, другая — по германистике, обе журналистки и литературные переводчицы. Каролина — Диккенса, Стефания — «Сказок» Андерсена. Первая — энергичная и находчивая, вторая — тихая и робкая, обе неуродливые, обаятельные, наделенные специфически ироничным в отношении себя чувством юмора, должны бы нравиться, но они плохо скрывали свои чувства, и их связи терпели фиаско.

Каролина Бейлин

Стефания Бейлин

Маня в Париже вторично вышла замуж за поэта и публициста, эстета Адольфа Пфеффера — писал под псевдонимом Артур Прендский. Он был известен по сцене, находился в приятельских отношениях с артистами, в их квартире на Монпарнасе бывали Модильяни, Пикассо, Сутин, Зак — вся тогдашняя парижская богема. Жизнь была интересной, но в доме постоянно не хватало денег. Маня продолжала работать в ТАСС.

В феврале 1927 года на свет появился Пьер Пфеффер — известный ныне французский зоолог и проводник Его отец был очаровательным спутником жизни, но безоответственным главой семьи. В восьмидесятые годы во время моего пребывания в Париже Манюся, сохранившая по-детски застенчивое обаяние, пригласила меня в знаменитое кафе «La Coupole». Зардевшись от рюмки красного вина, она поведала: «Вот где развлекался мой муж, когда у меня родился Пётрусь. Тут познакомился и с танцовщицей, к которой потом ушел со всеми нашими картинами. Когда я вернулась с ребенком из роддома, я застала квартиру пустой». Говорила это без всякого сожаления. Столько еще было потом в ее жизни катаклизмов. Через год после рождения сына она официально развелась с мужем, который вернулся в Польшу. Тогда же стала и членом французской компартии.

Марта Быховская, энергичная, красивая, темпераментная девушка, вместо медицины закончила факультет биологии и вышла замуж за хорошего человека и предприимчивого инженера Юзефа Осноса. Оба уехали в Париж, поскольку Юзеф нашел там выгодную для себя работу. В 1931 году в Париже на свет появился Роберт — третий представитель младшего поколения. Ему было четыре года, когда родители вернулись в Польшу. За год до этого скончался доктор Быховский. Он был похоронен на еврейском кладбище. Бронзовый памятник на его могиле представляет собой открытую книгу, на которой можно прочитать надпись на латыни: «Judeus sum, humani nil a me alienum puto» — трансформация латинской пословицы, которая значила: «Я — еврей, и ничто человеческое мне не чуждо».

В 1932 году Стась Горвиц, то есть Стась Бельский, закончил учебу и в звании офицера Красной армии стал инженером, специалистом по строительству аэродромов[66]. Годом раньше студенческий приятель познакомил его со своей сестрой, чертежницей Верой. Они полюбили друг друга и поженились еще до защиты его диплома. В течение двух месяцев он исполнял должность коменданта военного аэродрома в белорусской Орше. Потом его отправили в Рим заместителем военного атташе в советском посольстве.

В сентябре 1932 года в Риме на свет появилась дочь Галинка.

Флора Бейлин (урожденная Горвиц) с внуками: слева — Пьер Пфеффер, справа — Павелек Бейлин.

В 1932 году Маня Бейлин прибыла в Москву, где стала работать во французском отделе ТАСС. Что заставило ее покинуть Париж? Любопытство? Чувства? Кажется, была влюблена в известного советского публициста Лукьянова, работавшего тогда в парижском агентстве, — его отозвали в Россию. В ее воспоминаниях о нем ни слова. Хорошо, что пятилетнего Пётруся она на некоторое время оставила у родителей в Варшаве, ибо восторженные надежды на блеск социалистического рая стали развеиваться еще в порту Ленинграда. Ее обыскивали с пристрастием: перевернули весь багаж, забрали многие вещи из ее гардероба, что перешло все дозволенные рамки. Поразила толпа невзрачно одетых покорных мужчин, женщин, детей, бродивших по грязному вокзалу в ожидании поездов, которые приходили, когда им вздумается. А потом стало еще хуже. Но чтобы описать невероятные чувства и переживания Мани в Москве, потребовалась бы отдельная книга.

В 1934 году родилась я, о чем речь пойдет в одной из следующих глав.

Густав Быховский, расставшись с матерью Рыся Элен, через несколько лет женился вторично — на Марыли Ауэрбах. Красивой, элегантной, образованной, из семьи богатой еврейской плутократии. Ей, пожалуй, больше, чем ее предшественнице, пристало быть женой известного варшавского психиатра. Как и Густав, она была разведена, имела дочь Кристину, которая была моложе Рыся на год. Марылю с ней сразу же приняла вся родня, что было далеко не типично. Все это огромное число родственников, по-своему солидарных и терпимых, но скорых на язык, было способно мокрого места не оставить от ухажера кузинки или избранницы кузена. Одна из моих теток только потому не вышла замуж, что все высмеивали ее многолетнего и верного претендента на руку и сердце. Мой отец тоже не прижился, — и кто знает, не это ли предопределило неудачу, которую потерпел их союз с моей матерью?

В 1936 году родилась самая младшая представительница моего поколения — дочь Марыли и Густава Быховских — Моника[67].

Марыля Быховская, жена Густава.

Быховские с тремя детьми жили на Вильчей 47, в красивой, большой квартире с книгами, пластинками, произведениями искусства. Густав — первопроходец психоанализа в Польше, автор книги «Словацкий и его душа», был человеком широких интересов и необыкновенно восприимчивого ума. Любил литературу и музыку, обожал путешествия, знал все европейские музеи, бегло говорил и читал на нескольких языках, дружелюбно относился к людям и с легкостью завязывал дружеские связи. В его гостиной собирались не только коллеги, но и артисты, писатели, с которыми он дружил. В Варшаве любили подтрунивать над его увлечением Фрейдом: в «Вядомостях Литерацких» нет-нет, да и появится какая-нибудь смешная история, героем которой он бывал.

Густав Быховский. Врач. Автор книги «Психоанализ», из которой я узнал, что если снится шкаф, это означает женские органы. Я спросил его, а сохраняется ли такое понимание в обратном смысле: снятся женские органы, а подразумевается шкаф? На меня за мой невинный вопрос фрейдисты сильно рассердились, — писал Антони Слонимский в «Азбуке воспоминаний». Но несмотря на все претензии, охотно бывал у него в гостях.

Сын Густава Рысь учился в гимназии им. Стефана Батория. В первый же год он подружился с Коциком Еленьским, который спустя много лет уже как Константы Еленьский в письме к Юзефу Левандовскому, опубликованному в «Зешитах Литерацких», так вспоминал об их дружбе: К Баторию я попал на третий год (первые два провел в интернате в Швейцарии). Как вновь прибывшему, мне сразу же оказал внимание двенадцатилетний (родившийся, как и я, в 1922 году) живой, симпатичный, веснушчатый блондин с курносым носом — Рышард Быховский, сын Густава, знаменитого психоаналитика, автора известной в своем роде книги, «психоанализирующей» Гитлера. Помню, как на другой день мы «подкупили» толстого мальчишку, за парту которого сел Рысек, и с тех пор практически не расставались, провожая друг друга домой, постоянно общаясь вне школы, вместе делали уроки, ходили в кино, на плавание и теннис. Быховский был еврей, и сам мне об этом сказал, но, кажется, в классе никто, кроме меня, об этом не знал: трудно было, впрочем, представить менее всего еврейский, но и не славянский тип, который я открыл для себя уже в Англии, среди ирландцев. Дома мои родители нашу дружбу всячески одобряли, будучи ярыми противниками антисемитизма. <…> В первый год учебы у Батория мы не входили с ним ни в одну из компаний класса, ни с кем в общем-то не дружили, но и я, и Рысек пользовались некоей «общедоступностью» у элиты нашего класса за то, что имели книги, прекрасные пластинки, которые мы охотно давали другим, а кроме того, мы одинаково хорошо занимались как науками, так и спортом (мы, кажется, входили в первую десятку того и другого вида занятий в классе из тридцати с лишним учеников). В конце второго года (1934–1935) над нами грянул гром среди уже далеко не ясного — но мы еще на самом деле не отдавали себе в этом отчет — неба. Шел урок математики, которую нам преподавал проф. Юмборский. <…> Он вызвал к доске Рышарда (у него и у меня хуже всего шла математика). Рысек, отвечал ужасно. Кто-то в заднем ряду произнес: «Е-е-еврей» (не «еврей» — мне запомнилось, что именно так: е-е-еврей — до сих пор стоит в ушах) и тотчас же чуть ли не весь класс подхватил это.

Никогда до этого у нас не было ни одного подобного эксцесса. Профессор Юмборский (прозванный Юмбо, большой, тяжелый, немного похожий на слона, — после мы узнали, что он тоже был евреем) стал кричать что-то вроде варвары, негодные варвары, потом бросился вон из класса, хлопнув дверью, за директором. Я с кулаками накинулся на первого же сидевшего рядом со мной одноклассника из этого хора, Рысек подскочил ко мне на выручку, и началась буквально кровавая потасовка, в которой из тридцати с лишним учеников только пятеро оказались на нашей стороне.

Одним из тех пятерых был Кшиштоф Камил Бачиньский — близкий друг Рыся и будущий поэт.

Дети вырастали, старые уходили. В межвоенное двадцатилетие моя бабушка потеряла четверо родственников. В 1928 году закончила свои дни в австрийском санатории Генриетта. О Гизелле и Максе речь впереди. В июне 1939 года умерла наша покровительница, добрая Роза.

Но за год до этого она успела посетить Варшаву. Осталась на память об этом ее визите фотография, сделанная в каком-то саду, может, на совместном отдыхе. Две сестры — моя бабушка и Роза, улыбаясь, сидят в плетеных креслах, а я, маленькая, лежу в траве и дую на одуванчик Есть в этой идиллической картине нечто метафизическое. Кусок жизни, застывшей навсегда, точно в капле смолы. Время, взявши разбег, вдруг остановилось.

В креслах Янина Морткович и Роза Хильсум, лежит на траве Иоася Ольчак — автор книги, 1938 г.

Кажется, только еще вчера маленькая Роза в белом подвенечном наряде мыла уши и шеи маленьким братикам. Пройдет всего несколько минут, и ее не станет. А вместе с ней уйдет эпоха спокойных выездов на летние дачи и ленивых полуденных часов в плетеной мебели. Сыновья Розы — три улыбающихся мальчика — Рене, Шарль и Люсьен, с которыми моя маленькая мама еще вчера собирала моллюсков на пляжах Атлантики, станут чужими и равнодушными людьми. Перестанут поддерживать отношения с родственниками. А потому в ближайшем будущем, то есть сегодня, ничего о них написать не могу. Я даже не знаю, сколько у них детей или внуков.

Еще мгновение, и судьба вытолкнет меня из этой солнечной летней дачи в грозный мир. Но пока я — хозяйка событий. Будто в читальне с микрофильмами, где можно без боязни повернуть колесо времени вспять и возвратиться к эпохе, когда меня еще и на свете не было.