Гизэль Осиповна
Гизэль Осиповна
С Гизэль Осиповной я встречалась еще в лагерях. Но тогда мы с ней вместе пробыли очень недолго, — всего две-три недели перед самой войной. А потом нас разбросало по разным этапам и я, до встречи В Боровске, ничего о ней не знала. «Историю» её тоже знала очень мало, — в общих чертах. Была она из немецких коммунистов; нелегально перешла границу Советского Союза ещё в 20-х годах. Сидела, конечно, за «шпионаж».
Теперь, после смерти Китти, у постели которой мы встретились вновь, Гизэль Осиповна стала ежевечерней нашей гостьей, почти членом семьи, и я узнала её историю более подробно.
Гизэль Осиповна родилась в предместье Берлина. Семья была большая и бедная. Отец — сапожник — бился изо всех сил, чтобы поставить детей на ноги, дать им какое-то образование. Гизэль повезло, — она была младшей. Старшие подросли и могли помогать семье. Гизэль поступила в гимназию (или лицей? — не помню). Способности были блестящие и семья гордилась ею.
Но Гизэль вдруг увлеклась политикой. Отец особого восторга, не выказал: — «Ах, Гизэль, — говорил он, — не женское это дело — политика. Ты скоро школу кончишь, дальше учиться пойдешь, мы все тебя поддержим. Из тебя первоклассный врач выйдет! Далась тебе эта политика?!».
Всё напрасно. И уговоры, и запреты. Вихрем завертела подпольная жизнь. Сходки, встречи, кружки, листовки, брошюры, и даже нелегальная переброска оружия… Старшие братья потянулись за младшей сестрой. Вскоре их имена стали появляться в печати. Жить дома для Гизэли стало опасно. И немецкие коммунисты помогли ей нелегально перейти границу в Советский, Союз. Для неё — безопасность. Для Немецкой компартии — какая пропаганда! Живой свидетель, нет, — живой борец за коммунизм. Вот он, смотрите! Мы идем «одним путём», мы с вами. «Пролетарии всех стран — соединяйтесь»!
…Когда Гизэль увидела первого советского пограничника в остроконечном шлеме с пятиконечной звездой на нем, она кинулась к нему, несмотря на окрик — «Стой!»… Она целовала морду лошади, — СОВЕТСКОЙ лошади! И готова, была целовать сапоги СОВЕТСКОГО пограничника…
— О, то было давно… — говорила Гизэль Осиповна. Так давно, что не верится, и было ли?.. Не приснилось ли?..
Потом — годы партийной работы в Москве! Не в подполье, в пропагандистском аппарате ВКП(б). Освоен русский язык. Но работа начинает тяготить. Хотя есть всё: Жизнь в столице. Скромная двухкомнатная квартирка в новом доме. И муж — такой любящий, такой преданный. Тоже, конечно, партиец, тоже из немцев. Уже и сынишка подрастает, осенью в школу пойдет. Способный, смекалистый, весёлый…
Но вот пришёл год 37-ой. Забирают мужа. Арестовывают её — Гизэль!.. — Что за чушь? Что за дичь?.. Все оказываются «предателями»… Муж — «шпион»!.. — Господи, голова кругом идет! Бывают странные сны, но не такие же?.. — А Владик? — что же будет с Владиком? У мужа родных нет, у неё — в Берлине — легко сказать!
На допросе сказали:
— Ничего, Гизэль Осиповна! Всё будет в порядке. Правительство позаботится. Вырастит ваш сын в детдоме, как и тысячи других. Образование получит. Ещё и настоящим коммунистом станет, не таким «фальшивым», как вы, — его подлые родители!..
— Да мы не… — Что? Молчать! В камеру, в подвал её!..
И это было… Это не сон…
И вправду, позаботилось. Отца расстреляли. Мать на десять лет в лагеря упекли. Вовремя спохватились!
История Гизэли Осиповны не была уникальной. Подобных историй за десять своих лагерных лет довелось мне выслушать множество… От коммунистов Германии, Румынии, Венгрии, Польши. Историй, похожих до невероятности. Менялись только годы и страны.
В лагерях её иллюзии и идеалы, как и у других таких иностранцев — энтузиастов, быстро и без остатка развеялись.
Ребёнок её, как было обещано, вырос в «здоровой атмосфере», — в идейно выдержанной, партийной атмосфере, с соответствующими понятиями о чести, преданности родине, родной партии и лично товарищу Сталину.
Гизэли Осиповне повезло — не попала, она ни на Колыму, ни в Ухтпечлаг, а попала В «благополучный» Белбалтлаг. И на общих работах почти не была. Бухгалтеры, а тем более хорошие, в спросе везде, в каждой конторе, на каждом заводе, но и на каждом лагпункте.
И Гизэль Осиповна «кантовалась» относительно «удачно» в бухгалтерии лагеря, получая свою «увеличенную» четырехсотграммовую пайку. Из неё, половину можно было продать. Гизэли хватало. Можно было еще и подработать у жён лагерного начальства — уборкой, стиркой, шитьем. Ведь вечера после работы до отбоя были свободны. И она старалась подработать, прикопить лишнюю копейку на посылочку для Владика. Хоть плитку соевого шоколада, хоть мешочек сушек с маком — что в ларьке найдётся, да ещё то, чем жена начальника угостит за старательную уборку…
От мальчика приходили письма, — всегда краткие, вежливые. Благодарил за посылочки, но всегда добавлял, что кормят здесь хорошо, что он сыт и всем доволен, и в школе учится хорошо…
Эти письма оставляли у неё впечатление, что написаны по шаблону или под диктовку…
Отсидев свои десять лет, Гизэль Осиповна освободилась в 1947-ом и осела в Боровске, как многие бывшие зэ-ка, как и я. Ехать было некуда. Работа нашлась быстро, — бухгалтеры и на Бумкомбинате были очень нужны. И комнатёнку, хоть и маленькую, дали.
— Живу вот, ничего.
— Ну, а Владик где?
— Ах, Женечка, — вздыхает Гизэль Осиповна. — Вы не понимаете… Вы совсем другое дело. Ваш Вечка, в Москве имеет отца — инвалида отечественной войны… Его и брата вырастила бабушка; о матери в анкетах можно и не упоминать вовсе. Поэтому вам и взять их можно было — и маму и сына… А я?.. Как я могу его сдёрнуть с пути уже намеченного для него, принятого им… Ведь мне и из дирекции детдома написали — учится Владик хорошо, может и на медаль… Нет, нет, что вы? Какое я имею право?..
…Теперь Гизэль Осиповна нетерпеливо ждала весны — 49-го года Владик кончит школу и, как она всей душой ждала, перед поступлением в ВУЗ приедет, наконец-то к ней на непродолжительное свидание.
— Боже мой, взрослый сын! Какой он?.. По карточке очень похож на отца — такого, каким помнился он ей в её далёких грёзах о молодости…
И какой же это будет для неё праздник! Вы, Женечка, с мамой и Вечиком — будете нашими самыми дорогими гостями, и мы будем пить настоящее шампанское за Владика! Да, да, — шампанское!!.. (пока же, каждая копейка, сэкономленная на всех нуждах её жизни, откладывалась для этого небывало, «неземного» события!).
Таковы были мечты… Но не такова — судьба.
Где-то «наверху» было принято какое-то решение, и бывших зэ-ка начали снова арестовывать и отправлять сначала в Соликамскую тюрьму, а оттуда без суда и следствия, этапами куда-то дальше… Производились эти акции по решению всё того же «Особого совещания»; на основании чего — никому неизвестно.
Брать в Боровске начали с конца 48-го. «Пик» пришелся на начало 49-го. Брали прямо поулично — сегодня с одной, завтра со следующей. Брали подряд всех, потому что среди «осевших» у всех статьи были «выше», чем «58–10». Обходились, в основном, без «воронков». Подъезжали просто в легковых машинах, или в открытых «пикапчиках». Три-четыре человека. Двоё или троё в штатском и один в милицейской форме… Иногда приезжали — утром, иногда — вечером или ночью, но так — чтобы застать дома.
Вскоре поползли слухи, хотя верить им поначалу боялись: не лагерь, — ссылка. На вольное бессрочное поселение — в Сибирь или Караганду — но хотя бы не в лагерь всё же!
Мы с Вечкой спешили напилить дров из привезенных с судоверфи горбылей. Еще стояли морозы, и до тепла было далеко. Нужно было успеть пока меня не взяли…
Строили планы: — Как только кончишь школу и получишь известие, где я, — а может и письмо от меня, — тут же продай всё что можно: — козу, одеяла, подушки, посуду… Если папа сможет, тоже поможет с деньгами. — Привезешь бабушку ко мне. Обязательно, Веченька, непременно! А потом уедешь к папе в Москву. Может, ещё и в университет попадешь… Вот медали, верно, из за меня не дадут…
К счастью, я ошибалась, медаль всё-таки дали.! И бабушку ко мне в Сибирь привез… В общем, для нас всё сложилось относительно благополучно.
Совсем по другому сложилась судьба несчастной Гизэль Осиповны. Она сама решила её по-другому. Не подчинилась «ИХ» произволу.
Когда мы заговорили о грядущем аресте, она сказала:
— Ещё раз репрессированная мать?.. Ссыльная… Зачем ему такая мать?.. Что же он в анкетах писать-то будет?..
— Ах, как завидую я Китти и Рудику!..
И когда она сказала это, я поняла что решение было уже принято.
…Тело Гизэли Осиповны обнаружили сразу. Была еще ранняя весна, и Кама еще не вскрылась. Но у берегов уже образовались широкие заводи. Тут она и лежала, на песчаной отмели и светлая весенняя вода тихо скользила над ней, словно покачивала ласково. И солнечные блики пробегали по песку и по её лицу, которое казалось еще живым… Тело не унесло, потому что Гизэль Осиповна все карманы своего черного пальто — единственной «нелагерной» одёжки, которую она разрешила себе завести, — были набиты камнями, даже в валенки насовала, сколько влезло… Ведь всё она делала добротно и с толком. Так вот и лежала, в черной шапочке, связанной для неё моей мамой…
Сколько тоски и холодного отчаяния было, наверно, у неё на сердце, когда она шла ночью к реке сквозь метель, с карманами, нагруженными камнями, и сколько силы духа нужно было иметь, чтобы шагнуть в черную, ледяную воду полыньи!..
Меня тогда еще не взяли, я еще оставалась на воле и видела её своими глазами. — Ах, Гизэль Осиповна, Гизэль Осиповна! Что же вы вы наделали!.. А может, и права была?..