В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ

В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ

В начале октября 1848 года Гоголь писал из Петербурга Погодину: «Вот тебе несколько строчек, мой добрый и милый! Едва удосужился. Петербург берет столько времени. Езжу и отыскиваю людей, от которых можно сколько-нибудь узнать, что такое делается на нашем грешном свете. Все так странно, так дико… Я нахожусь точно в положении иностранца, приехавшего осматривать новую, никогда дотоле невиданную землю: его все дивит, все изумляет и на всяком шагу попадается какая-нибудь неожиданность».

Шесть лет не был Гоголь в Петербурге. Весною 1848 года он вернулся в Россию, чтобы больше не покидать ее. Побывал дома в Васильевке, жить решил в Москве, заехал и в Петербург.

Позади были годы скитаний. Шесть нелегких лет. Он писал и переписывал второй том «Мертвых душ», и не мог его закончить. Умел писать только правду. А тут задался целью изобразить бескорыстного помещика, отца своих крестьян, благородного откупщика, воскресшие мертвые души, переродившихся Плюшкина, Собакевича, Чичикова — и не мог… Чувствовал безжизненность, фальшь написанного, уничтожал его, жег. И терзался бессилием.

Все эти годы думал о русской жизни, о путях России, считал себя ответственным за ее судьбу.

Европа бурлила. В Европе лилась кровь. Новое, неслыханное овладевало умами: социализм, коммунизм… Он, как и его московские приятели, поклонники исконной Руси, считал это ложным, опасным и вредным. Метался в поисках. Обратился к религии.

Гоголь. Рисунок Э. Дмитриева-Мамонова. 1852

Один, вдали от России, от ее лучших умов, бродил, как в потемках. Написал злополучную книгу, плод трагических заблуждений, ставшую для него источником терзаний и горести. Эта книга называлась «Выбранные места из переписки с друзьями». В ней он отказывался от своих прежних сочинений и пытался проповедовать.

Вся передовая Россия восстала против него. Белинский в журнале «Современник» сурово осудил эту книгу. Гоголь написал ему письмо, отправил Прокоповичу, чтобы тот передал Белинскому.

В. Г. Белинский. Рисунок К. Горбунова. 1843 г.

Смертельно больной Белинский лечился в это время в Германии, в Зальцбрунне. Прокопович переслал ему письмо туда.

Прочитав письмо Гоголя, Белинский сказал жившему с ним Анненкову:

— А он не понимает, за что люди на него сердятся. Надо растолковать ему. Я буду ему отвечать.

Три дня писал Белинский свое письмо к Гоголю. Работал с таким же пылом, как над срочной статьей, только с той разницей, что не боялся цензуры. От волнения так уставал, что принужден был отдыхать. Письмо вышло большое, на многих страницах.

Окончив, Белинский прочитал его Анненкову. «Я испугался, — рассказывал Анненков, — и тона, и содержания этого ответа, и, конечно, — не за Белинского, потому что особенных последствий заграничной переписки между знакомыми тогда еще нельзя было предвидеть; я испугался за Гоголя, который должен был получить ответ, и живо представил себе его положение в минуту, когда он станет читать это страшное бичевание».

Письмо Белинского Гоголю 15 июля 1847 г. Список, страница первая.

«Да, я любил Вас со всею страстью, с какою человек, кровно связанный со своею страною, может любить ее надежду, честь, славу, одного из великих вождей ее на пути сознания, развития, прогресса, — писал Белинский Гоголю. — И Вы имели основательную причину хотя на минуту выйти из спокойного состояния духа, потерявши право на такую любовь. Говорю это не потому, чтобы я считал любовь мою наградою великого таланта, а потому, что, в этом отношении, представляю не одно, а множество лиц, из которых ни Вы, ни я не видели самого большого числа и которые, в свою очередь, тоже никогда не видели Вас. Я не в состоянии дать Вам ни малейшего понятия о том негодовании, которое возбудила Ваша книга во всех благородных сердцах, ни о том вопле дикой радости, который издали, при появлении ее, все враги Ваши — и не литературные (Чичиковы, Ноздревы, Городничие и т. п.), — и литературные, которых имена Вам известны…

Вы, сколько я вижу, не совсем хорошо понимаете русскую публику. Ее характер определяется положением русского общества, в котором кипят и рвутся наружу свежие силы, но, сдавленные тяжелым гнетом, не находя исхода, производят только уныние, тоску, апатию. Только в одной литературе, несмотря на татарскую цензуру, есть еще жизнь и движение вперед.

Вот почему звание писателя у нас так почетно, почему у нас так легок литературный успех, даже при маленьком таланте. Титло поэта, звание литератора у нас давно уже затмило мишуру эполет и разноцветных мундиров… И публика тут права: она видит в русских писателях своих единственных вождей, защитников и спасителей от мрака самодержавия, православия и народности и потому, всегда готовая простить писателю плохую книгу, никогда не прощает ему зловредной книги. Это показывает, сколько лежит в нашем обществе, хотя еще и в зародыше, свежего, здорового чутья; и это показывает, что у него есть будущность. Если Вы любите Россию, порадуйтесь вместе со мною падению вашей книги!..

Если Вы имели несчастье с гордым смирением отречься от Ваших истинно великих произведений, то теперь Вам должно с искренним смирением отречься от последней Вашей книги и тяжкий грех ее издания в свет искупить новыми творениями, которые напоминали бы Ваши прежние».

Так заключал Белинский свое письмо. Только великий гнев и великая любовь могли породить эти строки.

Бледный, похолодевший, со лбом, покрытым испариной, читал Гоголь письмо Белинского. Он долго не отвечал. «Я не мог отвечать скоро на ваше письмо. Душа моя изнемогла, все во мне потрясено… Бог весть, может быть, и в ваших словах есть часть правды… Покуда мне показалось только то непреложной истиной, что я не знаю вовсе России, что многое изменилось с тех пор, как я в ней не был, что мне нужно почти сызнова узнавать все то, что ни есть в ней теперь».

Вернувшись на родину, он ходил по Петербургу, искал старых знакомых, жадно расспрашивал обо всем.

Сколько новых имен явилось в литературе: Герцен, Некрасов, Тургенев, Гончаров, Григорович, Достоевский…

Д. В. Григорович. Литография В. Тимма. 1850-е годы.

И. И. Панаев. Литография В. Тимма. 1850-е годы.

Они все печатались в журнале «Современник». После смерти Пушкина журнал этот влачил жалкое существование. Издавал его Плетнев. Но с недавних пор «Современник» от Плетнева перешел к Некрасову, и Некрасов вдохнул в него новую жизнь. Здесь последние годы печатался и Белинский.

Самого Белинского уже не было в живых. Он умер от чахотки за несколько месяцев до приезда Гоголя. Но молодые писатели, его друзья и соратники, трудились в полную силу.

Они шли по пути, проложенному им, Гоголем. Он был их предтечей. Покойный Белинский совсем недавно писал: «Влияние Гоголя на русскую литературу было огромно. Не только все молодые таланты бросились на указанный им путь, но и некоторые писатели, уже приобретшие известность, пошли по этому же пути, оставивши свой прежний. Отсюда появление школы, которую противники ее думали унизить названием натуральной».

Живя за границей, Гоголь старался следить за тем, что пишут в России. Еще в 1845 году он просил Александру Осиповну Смирнову купить для него и прислать книгу «что-то вроде „Петербургских сцен“ Некрасова, которую очень хвалят и которую бы мне хотелось прочесть».

И. А. Гончаров. Литография В. Тимма. 1850-е годы.

И. С. Тургенев. Рисунок К. Горбунова. 1846 г.

Он имел в виду изданный Некрасовым «Петербургский сборник», где были напечатаны «Бедные люди» Достоевского, рассказ Тургенева «Три портрета», его поэма «Помещик», стихотворение Некрасова «В дороге», статьи Белинского и Герцена.

А. И. Герцен. Рисунок А. Витберга. 1836 г.

«Вы упоминаете, — писал он Анненкову в 1847 году, — что в Париже находится Герцен. Я слышал о нем очень много хорошего. О нем люди всех партий отзываются как о благороднейшем человеке. Это лучшая репутация в нынешнее время… Известите меня, что он делает, что его более занимает и что предметом его наблюдений». Гоголь надеялся познакомиться с Герценом в России. Но Герцен не вернулся на родину. Он остался за границей, чтобы бороться за свободу России.

«Изобразите мне также портрет молодого Тургенева, — просил Гоголь Анненкова, — чтобы я получил о нем понятие как о человеке; как писателя, я отчасти его знаю: сколько могу судить по тому, что прочел, талант в нем замечательный и обещает большую деятельность в будущем».

Н. А. Некрасов. Рисунок И. Захарова. 1843 г.

Теперь, в Петербурге, Гоголь захотел познакомиться с молодыми писателями. Встретился с ними у учителя словесности Комарова — приятеля Прокоповича и Белинского. Комаров жил в той части Петербурга, где стоял Измайловский полк. Улицы здесь назывались по ротам. Квартира Комарова была в десятой роте Измайловского полка, в доме Межуева. Пришли Некрасов, Гончаров, Григорович, Панаев. Новые писатели… Пытливо вглядывался Гоголь в их лица, расспрашивал об их сочинениях. «Потом, — рассказывает Панаев, — он заговорил о себе и всем нам дал почувствовать, что его знаменитые „Письма“ писаны им были в болезненном состоянии, что их не следовало издавать, что он очень сожалеет, что они изданы. Он как будто оправдывался перед нами».

Гоголь провел в столице около трех недель и уехал в Москву.

Больше в Петербурге ему быть не довелось.

* * *

Прошло три с половиной года.

Двадцать первого февраля 1852 года в Петербург из Москвы по телеграфу было передано известие, что в восемь часов утра скончался Гоголь.

В тот же день Иван Сергеевич Тургенев писал из Петербурга в Париж своему другу Полине Виардо:

«Нас поразило великое несчастие: Гоголь умер в Москве, — умер, предав все сожжению, — все — 2-й том „Мертвых душ“, массу оконченных и начатых вещей, — одним словом, все. Вам трудно будет оценить как велика эта столь жестокая, всеобъемлющая потеря. Нет русского, сердце которого не обливалось бы кровью в настоящую минуту. Для нас это был более, чем только писатель: он раскрыл нам себя самих. Он во многих отношениях был для нас продолжателем Петра Великого».

Никто точно не знал, от чего он умер. Он был еще совсем не стар — сорок третий год… В свои последние дни он ничего не ел и ни с кем не говорил. Умер, как и жил, — нищим. В чужом доме, у чужих людей. Все его имущество уместилось в одном чемодане. Перед смертью он сжег свои рукописи, среди них второй том «Мертвых душ».

Тургенев писал в Москву Ивану Аксакову: «Эта страшная смерть — историческое событие, понятное не сразу: это тайна, тяжелая, грозная тайна — надо стараться ее разгадать, но ничего отрадного не найдет в ней тот, кто ее разгадает… все мы в этом согласны. Трагическая судьба России отражается на тех из русских, кои ближе других стоят к ее недрам, — ни одному человеку, самому сильному духом, не выдержать в себе борьбу целого народа, и Гоголь погиб! Мне, право, кажется, что он умер потому, что решился, захотел умереть, и это самоубийство началось с истребления „Мертвых душ“».

Вся Москва хоронила Гоголя. Гроб до самого кладбища несли на руках.

— Кого это хоронят, — спросил прохожий, встретивший бесконечное погребальное шествие, — неужели это все родные покойника?

— Хоронят Гоголя, — ответил один из студентов, шедших за гробом, — и все мы его кровные родные, да еще с нами вся Россия.

А в Петербурге правительство весьма осердилось, узнав о торжественных похоронах Гоголя. Николай уже больше не смеялся «Ревизору». Сочинения Гоголя опасны, чрезвычайно опасны, не менее опасны, чем зловредные статьи Белинского. Гоголь, оказывается, — глава новой литературы, «натуральной школы», сеющей крамольные мысли. А отсюда распоряжение — Гоголя не превозносить, о Гоголе молчать.

Но молчать не хотели. Тургенев написал о смерти Гоголя статью и отдал ее в газету «Санкт-Петербургские ведомости». Прошло несколько дней, статья не появлялась. Встретив на улице издателя «Ведомостей» Краевского, Тургенев спросил, что бы это значило.

— Видите, какая погода, — ответил Краевский многозначительно, — и думать нечего.

— Да ведь статья самая невинная.

— Невинная ли, нет ли, — возразил издатель, — дело не в том; вообще имя Гоголя не велено упоминать.

Статью Тургенева запретили.

«Как! — возмущенно писали из Москвы. — Гоголь умер, и хоть бы один журнал у вас в Петербурге отозвался! Это молчание постыдно!» Тургенев переименовал свою статью в «Письмо из Петербурга» и отправил в Москву.

«Гоголь умер! — какую русскую душу не потрясут эти два слова? — Он умер. Потеря наша так жестока, так внезапна, что нам все еще не хочется ей верить. В то самое время, когда мы все могли надеяться, что он нарушит, наконец, свое долгое молчание, что он обрадует, превзойдет наши нетерпеливые ожидания, — пришла эта роковая весть! — Да, он умер, этот человек, которого мы теперь имеем право, горькое право данное нам смертью, назвать великим; человек, который своим именем означил эпоху в истории нашей литературы; человек, которым мы гордимся, как одной из слав наших!»

Так писал Тургенев. Когда царь узнал о поступке Тургенева, он распорядился автора «Письма из Петербурга» посадить под арест, а затем выслать из столицы на родину под присмотр властей. Тургенева месяц продержали на гауптвахте, а потом отправили в Орловскую губернию.

Несмотря на запрет, отклик на смерть Гоголя все же появился и в петербургском журнале. Это было стихотворение Некрасова в «Современнике». Цензор запретил его название — «На смерть Гоголя». Но и так было ясно, о ком идет речь.

Блажен незлобливый поэт,

В ком мало желчи, много чувства!

Ему так искренен привет

Друзей спокойного искусства…

Но нет пощады у судьбы

Тому, чей благородный гений

Стал обличителем толпы,

Ее страстей и заблуждений.

Питая ненавистью грудь.

Уста вооружив сатирой,

Проходит он тернистый путь

С своей карающею лирой.

Его преследуют хулы:

Он ловит звуки одобрения

Не в сладком ропоте хвалы,

А в диких криках озлобленья.

И веря и не веря вновь

Мечте высокого призванья,

Он проповедует любовь

Враждебным словом отрицанья.

И каждый звук его речей

Плодит ему врагов суровых,

И умных и пустых людей,

Равно клеймить его готовых.

Со всех сторон его клянут

И, только труп его завидя,

Как много сделал он, поймут,

И как любил он — ненавидя!