«Я ЖЕЛАЛ БЫ ПОСТУПИТЬ В ТЕАТР»
«Я ЖЕЛАЛ БЫ ПОСТУПИТЬ В ТЕАТР»
Гоголь пробыл за границей недолго. Как-то в конце сентября Прокопович, возвращаясь домой от приятеля, столкнулся на Большой Мещанской с Якимом. Тот шел к булочнику с салфеткой в руках. Завидев Прокоповича, он ухмыльнулся.
— Гости у нас, — объявил он таинственно.
И верно, поднявшись к себе на четвертый этаж, Прокопович увидел в квартире Гоголя. Он посвежел, поздоровел, но был чем-то взволнован.
С дороги он аккуратно писал матери, просил отвечать на адрес Прокоповича — тот будет пересылать. И теперь его ждало письмо из дому. Но какое… Очевидно, кто-то порассказал Марии Ивановне о столичных соблазнах, и она вообразила, что Никоша сбился с пути, пустился во все тяжкие, попал под влияние дурной женщины, предался пьянству.
В. А. Гоголь, отец писателя. Портрет работы неизвестного художника. 1810-е годы.
«С ужасом читал я письмо ваше, пущенное 6-го сентября. Я всего ожидал от вас: заслуженных упреков, которые еще для меня слишком милостивы, справедливого негодования и всего, что только мог вызвать на меня безрассудный поступок мой… Но этого я никогда не мог ожидать…»
Гоголь был оскорблен. С жаром доказывал несостоятельность подозрений. Да, он виноват. Но ничего гнусного не совершал. Что же касается дальнейшего, он будет трудиться, упорно трудиться.
Подробно мать в свои планы не посвящал. Умолчал о том, что задумал идти на сцену.
Для такого решения имелись основания.
По отзывам товарищей и всех видевших его на гимназической сцене Гоголь обладал замечательным актерским дарованием.
Товарищи говорили:
— Если ты пойдешь на сцену, из тебя выйдет второй Щепкин. Театр с детских лет завладел его воображением. Впервые театральные представления маленький Никоша увидел в Кибинцах — богатом имении Дмитрия Прокофьевича Трощинского. Будучи вельможей, Трощинский жил как вельможа, теша себя затеями, доступными богатому барину. В Кибинцах завел он оркестр, построил домашний театр, декорации для которого привозили из Полтавы.
Душою театра был отец Гоголя Василий Афанасьевич, обладавший всеми нужными для этого талантами: он пел, играл на фортепьяно, сочинял комедии и сам их ставил на сцене.
В хлебосольном доме Трощинского постоянно бывали гости. Живали подолгу, развлекаясь и увеселяя именитого хозяина. В спектаклях участвовали не только дворовые, но и «благородные»: в их числе Василий Афанасьевич и Мария Ивановна.
Мария Ивановна была хороша собой, и ее миловидное личико украшало сцену.
Специально для домашнего театра Трощинского Василий Афанасьевич написал две комедии на украинском языке: «Собака-овца» и «Простак».
На каникулах Гоголь с родителями бывал в Кибинцах и среди прочих увеселений видел театр.
Однажды, вернувшись после каникул в Нежин, он привез пьесы отца и уговорил товарищей разыграть их на сцене.
С тех пор в Нежинской гимназии началось повальное увлечение театром.
Несмотря на противодействие некоторых профессоров, начальство поощряло это занятие, только требовало кроме русских пьес ставить французские и немецкие, чтобы лучше овладеть иностранными языками.
Но неизменными фаворитами юных актеров были, конечно, российские авторы: Сумароков, Озеров, Фонвизин, Княжнин, Крылов.
Театр занимал Гоголя не меньше, чем книги. Он сочинял в драматическом роде, рисовал декорации, участвовал в спектаклях. «Ежели можете, то пришлите мне полотна и других пособий для театра, — писал он домой. — Первая пиеса у нас будет представлена „Эдип в Афинах“ трагедия Озерова… Так ежели можно прислать и сделать несколько костюмов, сколько можно, даже хоть и один, но лучше ежели бы побольше… Как же я сыграю свою роль, о том я вас извещу».
Костюмы шили сами. Для спектаклей жертвовали кто что мог. Кто-то даже притащил пару ржавых пистолетов.
Среди актеров особенно выделялись Гоголь и Нестор Кукольник. Кукольник предпочитал трагические роли, Гоголь — комические. Особенно хорош он был в ролях стариков и старух. Зрители помирали со смеху, когда он изображал какого-нибудь дряхлого украинского «дида», или госпожу Простакову в «Недоросле» Фонвизина, или няню Василису в «Уроке дочкам» Крылова.
М. И. Гоголь, мать писателя. Портрет работы неизвестного художника. 1810-е годы.
Гимназический театр славился на всю округу. На его спектакли съезжались городские жители, помещики окрестных деревень, офицеры стоявшей в Нежине дивизии. И можно было услышать, как они говорили между собой, что и в столичных театрах ни одной актрисе так не удалась роль Простаковой, как удалась она студенту Гоголю.
Английская набережная. Гравюра Л. Тюмлинга. 1830-е годы.
И вот, ломая голову над тем, как заработать кусок хлеба, Гоголь решил попробовать вступить в русскую труппу императорских театров.
Хмурым осенним утром в дом на Английской набережной, где жил директор театров князь Гагарин, несмело вошел молодой человек в поношенной шинели и попросил доложить о себе.
Канцелярия князя помещалась тут же, в его роскошной квартире.
Пришедшего принял секретарь.
— Что вам угодно?
— Я желал бы быть представленным его сиятельству.
— Позвольте узнать вашу фамилию?
— Гоголь-Яновский.
— Вы имеете к князю какую-нибудь просьбу?
— Да, я желал бы поступить в театр.
— Вам придется обождать. Князь еще не одевался.
Гоголь сел у окна и, глядя на Неву, нервно барабанил по стеклу пальцами.
Петербургский Большой театр. Гравюра Л. Тюмлинга. 1830-е годы.
Секретарь занялся своим делом, время от времени бросая взгляд на просителя. У того, очевидно, болели зубы — одна щека была подвязана черным платком.
Подождав с полчаса, Гоголь выразил нетерпение.
— Скоро ли меня примет его сиятельство?
— Полагаю, что скоро, — ответил секретарь.
И действительно, через несколько минут князь был уже в кабинете.
— Что вам угодно? — Голос звучал холодно и надменно.
Гоголь, робея, изложил свою просьбу.
— Из какого звания?
— Дворянин.
— Что побуждает вас идти на сцену? Как дворянин вы могли бы служить.
Этим вопросом князь хотел дать понять, сколь мало почтенно в его собственных глазах и глазах хорошего общества занятие актера. Гоголь не стал растолковывать, что придерживается другого мнения, считает актеров не фиглярами, а служителями искусства. Он только сказал:
— Я человек небогатый, служба вряд ли может обеспечить меня. Мне кажется, что я не гожусь для нее. К тому же я чувствую призвание к театру.
— Играли вы когда-нибудь?
— Никогда, ваше сиятельство.
Гоголь почему-то умолчал о своих нежинских успехах.
— Не думайте, что актером может быть всякий: для этого нужен талант.
— Может быть, во мне и есть какой-нибудь талант.
— Может быть! На какие же амплуа думаете вы поступить?
— Сам не знаю. Полагаю — на драматические роли.
Князь оглядел просителя с плохо скрытой насмешкой.
— Я думаю, что для вас была бы приличнее комедия. Впрочем, ваше дело.
И, обратясь к секретарю, приказал дать записку к инспектору русской труппы Храповицкому, чтобы тот испытал Гоголя и доложил о результатах.
Гоголь вышел от Гагарина несколько обнадеженный, хотя самое страшное было впереди.
Храповицкий назначил явиться в Большой театр в утренние часы, когда бывают репетиции.
Большой театр — главный из петербургских театров — стоял на окраине, в Коломне. Он в полной мере соответствовал своему названию — здание грандиозное, с мощным колонным портиком, равно великолепное и снаружи и внутри.
Но Гоголю было на сей раз не до красот. Его волновало предстоящее испытание.
Инспектор русской труппы Храповицкий, подполковник в отставке, был человеком весьма своеобразным. Актеры за его спиной подсмеивались над ним и рассказывали анекдоты о его невежестве. Как-то начальник репертуара Зотов прислал Храповицкому записку, предлагая положить в Лету какую-то новую пьесу. Храповицкий прочел и задумался. Потом обратился к актеру Петру Каратыгину:
— Посмотри, пожалуйста, что это такое пишет мне Зотов: тут, верно, ошибка, и надо было написать «отложить к лету». Но летом такую большую пьесу нам ставить вовсе не выгодно.
Пришлось Каратыгину объяснять, что в записке Зотова речь идет о Лете — реке забвения в мифологии.
Петербургский Большой театр. Гравюра по рисунку А. Горностаева. 1830-е годы.
В актерах Храповицкий ценил красивую внешность, громкий голос, уменье протяжно с завыванием читать стихи, изображать неистовые страсти и принимать эффектные позы. Наружность Гоголя ему не понравилась: ни роста, ни осанки — и туда же, в актеры.
Он сунул тетрадь и велел:
— Читайте.
Читать без всякой подготовки, да еще с выражением, монологи из трагедий Расина в дубовом переводе графа Хвостова было делом немыслимым. Хвостов в стихах подпускал такого, что, как говаривал Иван Андреевич Крылов, и трезвому не выговорить. Гоголь все время запинался. К тому же читал он просто, естественно, не так, как любил Храповицкий.
Инспектор морщился, хмурился, обрывал на полуслове. Наконец буркнул:
— Довольно.
Князю Гагарину Храповицкий донес, что присланный на испытание Гоголь-Яновский оказался совершенно неспособным не только к трагедии или драме, но даже к комедии. Что он, не имея никакого понятия о декламации, даже и по тетради читал очень плохо и нетвердо, что фигура его совершенно неприлична для сцены и в особенности для трагедии, что он не признает в нем решительно никаких способностей для театра и что, если его сиятельству угодно будет оказать Гоголю милость принятием его на службу к театру, то его можно было бы употребить разве только на выход.
Последнее выражение обозначало статистов, которые по ходу действия приносили письма, подавали стулья, изображали толпу гостей, не раскрывая рта.
Гоголь за ответом не явился. Он и так понял, что путь на сцену ему заказан.