Один против тринадцати

Один против тринадцати

В солнечное утро аэродром похож на пчелиный улей, и кажется, что в небе реют не боевые самолеты, а веселые золотистые пчелы, наполняя воздух однообразным жужжанием.

Несмотря на ранний час, жарко. Земля не остыла за короткую летнюю ночь, хочется пить. Заботливый механик Карлос протягивает своему командиру бутылку лимонада, которую он держал в холодке, в специально вырытой им ямке.

— Мучо грасиас[1], Карлос!

Серов, по выражению товарищей, совсем обыспанился. Он уже неплохо говорит и читает по-испански и внешне его не узнать: загорел под лучами нещадно палящего солнца, стал носить берет и синий холщовый комбинезон.

Подошел Якушин.

— Ну и пекло будет сегодня!

— Ничего. В бою про жару забываешь. А сегодня, чую, работенки хватит. Небо-то какое?

Небо солнечное, чистое. Такая погода радует пилота, когда он работает на гражданской линии. На войне же ценно даже самое маленькое облачко, за которым в случае надобности можно укрыться.

Уже все летчики эскадрильи в сборе. Одни лежат, покуривают в тени под плоскостями машин, другие читают газеты. Испанцы о чем-то громко спорят. В эскадрилье, кроме русских, испанские летчики, два австрийца, американец, англичанин, югослав…

…Дым пожаров и пыль, поднятая разрывами снарядов и бомб, висит в раскаленном воздухе, доходя до высоты трех тысяч метров. Летчики особой эскадрильи поднимаются в это дымное пекло, совершая по восемь-десять боевых вылетов в день. Во время коротких стоянок на аэродроме техники едва успевают заправлять самолеты горючим, оружейники поспешно заряжают пулеметные диски. От перегрузки иной раз сдают моторы… Четыре машины, ведомые Серовым, Якушиным, Карповым и Шелыгаловым, вылетели в район западнее Мадрида. На встречном курсе они заметили большую группу самолетов. Серов насчитал двадцать две вражеские машины.

Четверо русских вступили в неравный бой. В первую же минуту был сбит Карпов. Вскоре раненый Шелыгалов вышел из боя и стал уходить на свою территорию. Серов и Якушин продолжали нападать. Сложилось так, что Якушину пришлось сражаться с девятью, а Серову — с тринадцатью самолетами.

Серов обладал замечательным, неоценимым для воздушного бойца качеством, которое присуще далеко не всем летчикам, — он умел сразу видеть почтит все, что происходит во время схватки в небе.

Вот уже один фашистский самолет клюнул, вошел в спираль и, сужая свои круги, свалился в «штопор». Серову некогда следить за сбитой машиной — прямо в лоб на него опять мчится самолет врага.

Он набирает высоту и атакует противника. Это был новый маневр — бой на вертикали, который неизменно приносил ему успех.

Пулеметная очередь. Еще одним врагом стало меньше. Но настигает другой фашист. Серов идет в высоту. Фашистский пилот, думая, что летчик делает петлю, повторяет ту же фигуру. Но истребитель Серова, неожиданно перевернувшись через крыло, атакует фашиста на выходе из петли.

Серов то переходит в стремительное пике, то свечой взмывает вверх и с высоты падает на врага. Фашисты наседают со всех сторон. Трудно отражать удары, увертываться от трассирующих пуль. Он стреляет меткими, короткими очередями, ни на минуту не выпускает инициативы из своих рук. Выйти из боя при сложившихся обстоятельствах — значит погибнуть.

Серов уничтожил в этом бою пять самолетов противника. Остальные удрали.

Вскоре после этого боя, как-то в перерыве между вылетами, Михаил Якушин пошутил:

— Серов рвется в бой с испанским темпераментом и русским размахом. Это просто недоразумение, что его зовут Анатолием. Отныне он — камарада Родриго, пусть восторжествует справедливость! (Родриго такое же распространенное у испанцев имя, как Иван у русских.)

Новое имя привилось.

За первый месяц боев Серов довел счет лично сбитых самолетов противника до десяти.

Вскоре Анатолий Константинович Серов стал командиром особой эскадрильи. Его любили подчиненные, безгранично доверяли ему и по его приказу были готовы выполнить любое, самое сложное задание.

Впоследствии генерал-майор авиации Михаил Якушин вспоминал о Серове:

«Мы верили в него. На фронте все знали: есть в эскадрилье человек, к которому все тянутся в трудную минуту. Этим человеком был Анатолий. Я просто не могу объяснить почему, но, когда мы летели на боевую операцию, я в преддверии боя всегда подходил к Серову под крыло и прижимался к нему плотнее. Вот есть такая вера в человека, в то, что человек тебя не подведет и всех выведет из любого сражения живыми и невредимыми, разгромив противника».