ВОСПОМИНАНИЯ МОСКОВСКОГО СТАРОЖИЛА

ВОСПОМИНАНИЯ МОСКОВСКОГО СТАРОЖИЛА

Я возымел идею написать воспоминания о моей достаточно продолговатой жизни, считая это интересным с исторической точки зрения, так как моя жизнь прошла почти вся среди интереснейших людей и грандиозных исторических событий, относящихся к эпохе, которая несомненно будет отнесена последующими историками как одно из наиболее «роконосных» событий в истории человечества, когда, возможно, откроются небывалые откровения в областях и науки, и мистики, но когда можно ожидать и конечной катастрофы для людей, которые слишком приблизились к познанию вещей, которые не полагается им знать для их собственного блага.

Мой отец, принадлежавший к очень старому русскому дворянскому роду татарского происхождения [002], окончил привилегированное учебное заведение в Санкт-Петербурге, где он подружился с тогдашним наследником императорского престола цесаревичем Александром Александровичем. Время было смутное — только что убит был император Александр II, освободивший русских крестьян окончательно от крепостной зависимости — акт, который подготовлялся, впрочем, уже давно, со времен великой Екатерины, которая в своем «Великом наказе» пыталась положить начало осуществлению этой великой и основной гуманитарной идеи… Но она наткнулась на такую зверскую оппозицию, что отказалась от своего проекта и выразила мысль, что только через сто лет можно будет вновь вернуться к ней… Она нисколько не ошиблась: именно при Александре II в 1861 году русские свободные сословия смогли освоить эту основную аксиому гуманизма. И как странно и непонятно, что даже такие люди, как Лев Толстой и «анархист» Бакунин, оказались защитниками этого отмирающего обычая, который они, по-видимому, думали заменить «отеческим отношением» к «меньшим братьям»… Далеко не все способны к отеческому отношению к «меньшим братьям», и более реально поручить государственным органам защиту их от произвольных фантазий «владельцев человеками».

Я возвращаюсь вновь к моему рассказу. Но на помощь себе хочу взять… А. С.

Пушкина, потому что в одном из своих мелких рассказов («Метель»), написанных, когда его откомандировали в только что присоединенную к России «Новороссию» (тогда же написан «Алеко» [003]), он почти совершенно точно описывает забавное происшествие, случившееся с моим «предком» (пра-пра-пра-прадедом), генерал-аншефом Сабанеевым [004], тогда еще молодым офицером. Это было еще в суворовские времена.

Со своим взводом юный офицер занял какую-то молдаванскую деревню — в церкви молодая невеста-молдаванка, очень красивая, ждала жениха, но жених опаздывал, невеста нервничала… молодежь долго не раздумывает — особенно в те годы и в свежеоккупированной стране. Молодой офицер скомандовал солдатам оккупировать деревню и никого в нее не пропускать, вошел в церковь и стал на место жениха и велел начинать обряд… По-видимому, невеста и родители тоже не имели ничего против «подмены жениха» на красивого высокого русского офицера-кавалериста, особенно после того, как он щедро расплатился и деньгами и подарками и, обещая скоро вернуться, ускакал со своими кавалеристами…

Прошли годы — молодой кавалерист обратился в генерал-аншефа Сабанеева и получил назначение управлять новыми огромными территориями и городами, получившими наименование Новороссии, куда входили Одесса, Молдавия, все черноморское побережье с Крымом и заканчивалось областью Войска Донского. Он должен был жить или в Одессе, или в Крыму — в Ливадии. Для его ранга и нового положения, приблизительно эквивалентного военному генерал-губернатору с особыми полномочиями, ему полагалось по штату иметь своего врача. Врач скоро нашелся и ему очень понравился. Как в высшей степени светский человек, он осведомился, «женат ли он», и на утвердительный ответ галантно предложил, что он его супругу возьмет в свою карету, так как жить он собирался преимущественно в Крыму, именно в Ливадии из-за климата. Все было устроено. Мой предок проводил доктора, который ехал раньше, чтобы все устроить для медицинских целей в Ливадии. Сам же поехал на другой день с докторской женой. Не стоит прибавлять, что с первых взглядов военный генерал-губернатор узнал свою «случайную жену» из молдаванской деревни, а «случайная жена» все время следила за моим «пращуром» и в сущности «подстроила» всю эту авантюру с доктором, который оказался единым пострадавшим и притом в глупейшем водевильном положении «разбуженного мужа»… Но что же он мог предпринять против военного генерал-губернатора Новороссии с особыми полномочиями и в военное время. так как война в Новороссии еще продолжалась.

Моя версия пушкинской «Метели» несколько отличается от пушкинского рассказа, но она имеет преимущество исторической истинности и беспристрастности. Мой отец, которого я, в сущности, видел не более как десять лет, так как раньше — когда мне было два-три года — отец мой часто уезжал из Москвы, где жила моя мать и мой брат (старший меня на полтора года), а я был еще в очень элементарном состоянии.

Но тем не менее я очень отчетливо помню вещи и события, которые происходили, когда мне было не больше двух лет. Одним из подобных проявлений «сверхпамяти» было видение «шаровой молнии» во время очень сильной грозы. Отец меня вытащил из колясочки и вынес на террасу, где круглый розоватый светящийся шарик ростом с биллиардный шар медлительно и загадочно поднимался по водосточной трубе…

Появившаяся встревоженная мать оборвала этот преждевременный урок физики. Мой отец несомненно был по природе своей натуралистом: по окончании лицея он немедленно поступил в Московский университет и именно на естественный факультет: в те годы в России наблюдалось сильнейшее повышение интереса именно к естественным наукам, причем (как всегда в России) научные теории всегда увязывались совершенно произвольно с политическими теориями и направлениями. Так, например, политически левые направления и социалистические считались «уместными» для дарвинистов, но непристойными для «ламаркистов». Мой отец был одним из редких и «первых», которые порвали с этой нелепой привычкой: он был в личной переписке с Дарвином, разделял его теорию — политически же был убежденным монархистом для России, учитывая ее грандиозные размеры и пространства, и населения. Но по существу своему он был гораздо более натуралистом, исследователем, путешественником, зоологом, этнографом, в юные годы он много путешествовал по России от Черного моря до Мурмана, был на Урале, в Сибири до Камчатки и Аляски, тогда еще не проданной Соединенным Штатам, был в Китае и на Зондских островах, на Яве и Борнео, где присутствовал при грандиозной сейсмической катастрофе, когда часть острова упала в море и вызванная этим падением колоссальная волна разбилась у берегов… Соединенных Штатов. Это было (приблизительно) около 18… года, но точно я не помню даты, что объяснялось отчасти тем, что мои родители оба не любили вспоминать о своих двух первых неудачных браках и я в своем историческом или генеалогическом любопытстве вынужден был искать сведений у моих родственников «старшей» линии, которые сами далеко не были в курсе. Несомненно то, что мой отец успел уехать с Борнео до этой катастрофы, иначе от него ничего бы не осталось…

Политикой он интересовался только относительно: по природе он был «путешественник с сильно выраженной славянофильской струной»: его постоянные посетители были: граф Сергей Дмитриевич Шереметев, считавшийся «опорой абсолютного монархизма в России», которого очень уважал мой отец, знаменитый путешественник Семенов-ТяньШаньский, доживший до 102-летнего возраста, — исследователь горного неприступного массива Тянь-Шаня, путешественник Пржевальский — исследователь Средней Азии, присылавший моему отцу грандиозные рога горных оленей (точнее, баранов), на которые они падали с громадных высот (нельзя сказать, что это был удобный способ передвижения). Все эти зоологические реликвии я бережно хранил у себя до кончины моего отца, когда я предпочел пожертвовать их в Зоологический музей Московского университета, оттого что размеры жизни стали катастрофически уменьшаться: из квартиры в тридцать четыре комнаты пришлось сократиться в скромные шесть-семь комнат — и это еще было только предзнаменование начала бедствий.

Не могу не упомянуть еще одного сподвижника в путешествиях моего отца — Данилова.

Я застал его уже глубоким стариком — наверное, ему было за сто лет, — это была живая реликвия прошлого, и я очень любил его рассказы. Он помнил императрицу Екатерину, лично знал Глинку и Пушкина, имел свои воспоминания о восстании декабристов, которое называл «стоячей революцией». Знаменит же он в отцовском кружке был главным образом тем, что в одном из его путешествий его укусила бешеная собака и он подробно описывал страшные галлюцинации, которые он испытал.

Ему посоветовали обратиться к китайским шаманам, которые его вылечили (и его собаку) купаньем в озере Балхаш. При этом ему еще поведали о легенде тамошних шаманов об этом озере. Шаманы твердо верили, что озеро Балхаш — бездонное, что оно проходит через весь земной шар насквозь, причем его путь в земной коре чрезвычайно извилистый, и что оно выходит вновь на землю на южном полярном континенте. К сожалению, Данилов умер, когда мне минуло шесть лет, и я очень скорбел о том, что я не успел от него выведать всех его наблюдений и знаний.

Теперь я расскажу о лице, которое больше всех меня в том возрасте интересовало.

Это был император Александр III, в сущности товарищ детства моего отца. Помню, что они были на «ты», причем Александр III звал его Леонид, а отец звал императора Саша. Это были времена, когда Александр III задумал создать «франко-русский союз» [005], что имело несомненно целью несколько укротить германское влияние на Россию, в частности козни Бисмарка. Предполагалось для сближения с Францией устроить в Москве Французскую выставку, и император стал часто приезжать в Москву и при этом всегда заезжал к моему отцу (по всей вероятности, чтобы отдохнуть от правительственных политических дел со школьным товарищем). Я очень хорошо помню мое первое свидание с императором. Мне было пять лет, я был очень живой и резвый мальчик и любил бегать в больших комнатах бельэтажа. В один прекрасный день я, по обычаю, разбежался в отцовский кабинет и прямо натолкнулся на сидевшего против отца в кресле генерала в тужурке и с красными лампасами, который сразу меня загреб рукой и посадил себе на левое колено…

— А вот мой сын, мой второй экземпляр, — сказал отец, и мне: — А вот твой царь.

Тут я заметил, что мои неожиданные собеседники занимались странным занятием: у каждого было в руке по большой подкове, которую они двумя пальцами сгибали, как будто это была проволока…

Когда подкова была приведена в совершенно унылый вид — ее выбрасывали и брали другую. Это было состязание в силах пальцев. Генерала же в тужурке я сразу признал, тем более что тут же висел его большой стенной портрет… Отец мой был геркулесова сложения и огромного роста (2.30 метра). Когда я посещал ежегодные «собачьи выставки» в городском манеже, то выше моего отца был только один вел. кн. Ник.

Николаевич. Что касается до императора Александра III, то он был ростом ниже, но кряжистый и такой же силач. Он мне дал такую же подкову и сказал мне: «Ну, попробуй и ты…» Я попробовал, но у меня ничего не вышло. Тогда император сказал мне: «Не огорчайся, мальчик: вырастешь как твой папа — такие же подковы будешь гнуть».

В этот момент раздался звонок и появился придворный лакей того типа, которые в те годы обычно стояли на запятках императорской кареты; он возгласил:

— Ваше императорское величество, ее императорское величество государыня императрица просит ваше императорское величество приехать домой сейчас же. (Затем выяснилось, что императрица все время, пока мой отец и император наслаждались комканьем подков, сидела в карете и скучала.) — Ну вот, довольно наслаждений, пора императорскую лямку тащить… — сказал император, спуская меня с колена и сильно покряхтывая: отец мне потом объяснил, что это кряхтенье у него появилось с тех пор, как было крушение царского поезда на станции Борки, когда Александру III одному пришлось держать крышу упавшего вагона, в котором помещалась царская семья, пока не эвакуировали всех членов ее.

Это имело два серьезных политических последствия: возвышение скромного начальника захолустной ж-д. станции де Витте до ранга министра великого государства и несомненно огромной страны [006].‹…› Но мой отец утверждал, что преждевременная смерть Александра III (он умер от разрыва каких-то очень важных внутренних органов, которые в те времена даже первоклассные медики (Захарьин, Остроумов) не умели лечить) ‹была вызвана именно этим случаем›. Кроме того, он сам себе вредил, потому что много пил коньяку; потом мне пришлось быть живой связью между знаменитым доктором и моим отцом, который уже с 1894 года начинал прихварывать, а в 189… году Захарьин констатировал у него гнойный плеврит и велел отправить его немедленно в Крым.

Так катились все эти годы моего солнечного и радужного детства… Тут я должен сделать небольшое отступление от моего рассказа, хотя все же эти строки относятся к жизни моего отца. Он после окончания лицея немедленно поступил в университет (Московский) на естественноисторический факультет, ибо он страстно обожал природу и несмотря на дружбу с Александром III очень скептически и критически относился к Петербургу именно потому, что он «придворный город». Его биография вся наполнена путешествиями, и преимущественно дальними и экзотическими, не «туристическими», но исследовательскими: его интересовала антропология, зоология, ботаника, тропические страны, и экваториальные, и полярные. Сплошными путешествиями заполнены все его годы от поступления в университет, когда он был в личной переписке с Чарльзом Дарвином и с Леопольдом II — властителем Конго. Он объехал всю Россию от Ледовитого океана до Черного и Средиземного моря, от Кавказа до Аляски, до Дальнего Востока, от Китая до Тибета, Индии и Зондских островов. По возвращении в Россию он попал в одно дворянское семейство, влюбился… и женился, имел трех детей, но семейного счастья не нашел: жена оказалась легкомысленной, а его понятия о семье были строгие. Глубоко уязвленный в своих лучших идеалах, он прибег к испытанному уже им средству — путешествию… поехал прокатиться по Волге…

На пароходе встретился с моей матерью, которая тоже потерпела неудачу в замужестве. Она была по крови француженка по фамилии Дельсаль — из фамилии, уже более ста лет проживавшей в России. Она была внучкой офицера русской службы, погибшего в Бородинском бою и посмертно усыновленного чрезвычайно уважаемым в Москве лицом — генерал-инженером Ахшарумовым, почему именовалась Дельсаль-Ахшарумова.

Она как сирота была отдана в Николаевский сиротский институт.

Вот таким образом два неудачника в опытах создания идеального брачного союза решили все же соединить свои жизни. И действительно, этот брак был совершенно идеален, хотя одновременно и глубоко трагичен. Но в этом виноваты были уже не люди, а грозная и трагическая поступь русской истории.