СЫН РИХАРДА ВАГНЕРА И ВНУК ФРАНЦА ЛИСТА

СЫН РИХАРДА ВАГНЕРА И ВНУК ФРАНЦА ЛИСТА

Не помню точно, в каком это году было; думаю, что в 1912 или 13-м — в эпоху моей наибольшей близости и дружбы со Скрябиным и Кусевицким, которые в ту эпоху сами были связаны тесной и еще не омраченной дружбой.

С. А. Кусевицкий тогда только что сформировал свой действительно превосходный оркестр и давал каждый год в Москве (и в Петербурге) серии симфонических концертов. В них, кроме самого Кусевицкого, выступали в качестве дирижеров и солистов знаменитейшие музыканты Западной Европы того времени — Крейслер, Артур Рубинштейн, тогда начинающий пианист, Губерман, Капо и многие другие. Раз он пригласил Зигфрида Вагнера — сына композитора — продирижировать концертом из произведений своего отца и своих собственных.

Реклама, непривычная в те годы для Москвы, где в области серьезной музыки строго соблюдалась умеренность, сопровождала его прибытие. «Сын гениального Вагнера и внук гениального Листа», «наследник вагнеровской традиции», «ученик Вагнера и Гумпердинка» — таковы были эпитеты, расточавшиеся печатью. Думаю, что эта шумиха сама по себе могла настроить целомудренных московских музыкантов против Зигфрида Вагнера. Еще до его прибытия поговаривали, что он является в большей мере учеником Гумпердинка, нежели Вагнера, и передавали анекдот, что когда император Вильгельм пожаловал Зигфриду дворянство и приставку «фон», то двусмысленно прибавил: «Das ist besser Selgfried uvn Wagner als Siegfried Wagner» [114].

Как бы то ни было, Зигфрид прибыл в Москву и должен был остановиться у Кусевицких. Они ему устроили обед с представителями музыкального мира, которых оказалось, впрочем, всего двое, если не считать самого Зигфрида и Кусевицкого.

Это были Скрябин и я. По-видимому, я оказывался представителем музыкальной печати, а Скрябин — композиторского мира. Скрябин с женой T. Ф. Шлецер-Скрябиной) и я этот день чуть ли не целиком провели у Кусевицких — это было время, когда Скрябин писал своего «Прометея», а Кусевицкий все время обсуждал с ним разные детали будущей композиции, и мы видались почти ежедневно. К вечеру Кусевицкие поехали встречать на вокзал Зигфрида, и чрез несколько минут я увидел «сына Вагнера и внука Листа».

Он был до ужаса похож на отца — несколько выше ростом (Вагнер был совсем маленького роста), те же черты лица, подчеркнутые еще тождественной прической и совершенно «вагнеровской» бородкой ниже подбородка. Сходство было потрясающее, я сидел за обедом против него, и мне все время до жуткости казалось, что передо мной сам автор «Нибелунгов».

Еще до обеда, когда Н. К. Кусевицкая вводила его с соответствующей случаю торжественностью в столовую, я перекинулся взглядами с Кусевицким и неожиданно увидел в его ответном взгляде смешанное выражение ужаса и смеха. Все объяснилось очень скоро. Разговор, естественно, шел по-немецки, причем на этом языке говорила отлично Н. К. Кусевицкая, слабее — я, еще слабее Кусевицкий и почти вовсе не говорили Скрябин с женой. Началось с парадного тоста (под русскую водку) за новоприбывшего «сына Вагнера и внука Листа» — говорил С. А. Кусевицкий со свойственной ему в подобные минуты невероятной вкрадчивостью и сладостью (он умел это делать в известные моменты), выразив надежду, что чрез час мы будем иметь счастье слышать великие произведения его гениального отца в том исполнении, которое завещано самим Вагнером сыну, так сказать — «из первых рук». Мне показалось, что он начал еще фразу о том, что Вагнер есть вообще кульминационный пункт музыки, но внезапно оборвал свою речь, посмотрев в сторону Скрябина и его жены, — вспомнил, что именно Скрябин себя чувствовал как кульминационный пункт музыки. Зигфрид выпил водку с видимым удовольствием. Мы ждали ответного тоста, но его не воспоследовало: Зигфрид уже по время тоста Кусевицкого все время беспокойно и тоскливо смотрел на рукав своего костюма, на котором виднелось черноватое маслянистое пятно.

— Это пятно, наверное, нельзя вывести, — наконец промолвил он с тоской в голосе.

— Не беспокойтесь, маэстро, — отвечал Кусевицкий, — нет ничего легче, как вывести. Это сущие пустяки…

— Я сама приму меры, — сказала Н. К. Кусевицкая. Кусевицкий наклонился ко мне и сказал мне тихо по-русски:

— Он задел рукавом за что-то, выходя из автомобиля, — и вот сам не свой — что-то у него тут не ладится (он показал на голову).

— Скажите нам лучше ваше мнение о современной музыке Германии, — сказала Наталья Константиновна Кусевицкая.

— Я полагаю, что костюм испорчен, — отвечал Зигфрид Вагнер печально.

Как ни старались гостеприимные хозяева перевести разговор на музыкальные рельсы, он упорно возвращался к рукаву и костюму. Я был потрясен контрастом между этой точной маской великого Вагнера и убогим содержимым того, что было за нею. До чего опасно ждать величия от потомков великих. Мне припомнились аналогичные эпизоды: «великий» Толстой и совершенно ему физически подобный его сын — Илья Львович, которого я тоже хорошо знал: небо и земля, одинаковое тело, до ужаса, до неправдоподобия подобные тела и совершенно чужие души, и вот этот бедняга Зигфрид Вагнер, точно на смех — точная копия физического тела отца и заурядная психика не только «среднего немца», но глупого немца, что, как известно, составляет особо тяжелый случай.

На концерт мы все пошли. Слушали метрономически точное, «капельмейстерское» исполнение хорошо нам известных произведений «великого Вагнера» и тоже совершенно «капельмейстерские» произведения его сына, про которые московские музыканты поговаривали, что будто и писал-то их не Зигфрид, а сам Гумпердинк.

Серая, ординарная музыка, серое исполнение. Кусевицкий, на мой взгляд, вынес впечатление, что он не только ординарный, но и ненормальный человек, почти дегенерат, и потом говорил мне:

— Ну и удружил он мне, вагнеров сын.