Глава 8 Демьяна надо раздемьянить»
Глава 8
Демьяна надо раздемьянить»
Передовица была блестящая, чтобы не сказать — сокрушительная. Она гневно обличала в общих чертах все, а редактора разносила в клочья.
Эдгар По
О том, как Демьян Бедный попал в опалу, поведала Муза Канивез, жена Федора Раскольникова:
«Демьян Бедный рассказал Раскольникову в моем присутствии следующую историю: одно время Сталин приблизил к себе Демьяна Бедного, и тот сразу стал всюду в большой чести. В то же время в круг близких друзей Демьяна затесался некий субъект, красный профессор по фамилии Презент.
Эта личность была приставлена для слежки за Демьяном. Презент вел дневник, где записывал все разговоры с Бедным, беспощадно их перевирая.
Однажды Сталин пригласил Демьяна Бедного обедать (…) Возвратясь из Кремля, Демьян рассказывал, какую чудесную землянику подавали у Сталина на десерт. Презент записал: «Демьян Бедный возмущался, что Сталин жрет землянику, когда вся страна голодает».
Дневник был доставлен «куда следует», и с этого началась опала Демьяна».
Очень может быть, что так все и было, ведь доносили же сексоты на Михаила Булгакова: мол, в «Роковых яйцах» есть злобный кивок в сторону покойного тов. Ленина: лежит мертвая жаба, у которой даже после смерти осталось злобное выражение на лице». Сексоты поступали так едва ли не с каждым, кого «пасли»: от себя добавляли все, на что способна была их фантазия.
Гадостей и оскорблений в свой адрес Сталин никому не прощал. И все же велика вероятность, что Демьян Бедный сумел объясниться со Сталиным, доказать ему несостоятельность возводимой на него клеветы.
Работник аппарата ВЦИК Михаил Яковлевич Презент (1898–1935 гг.) недолго домысливал наблюдаемые им в жизни ситуации, а Демьян прожил еще до 1945 года. Хоть и сшибли Демьяна со всех высоких постов, хоть и задело его «красное колесо», но не подмяло, не укатало в лагерную пыль.
В чем была наиболее вероятная причина ниспровержения Первого пролетарского поэта Демьяна Бедного, объяснил Н. Эвентов, исследователь его творчества: «Поэт на пороге 1930-х годов так торопился откликнуться на все события жизни, так увлекся скорописаниему что не заметил, как стал отставать от эстетических и культурных запросов читателей (…) Он решал иные темы с той простодушной прямолинейностью, какая соответствовала, скажем, задачам фронтовой агитации 1918–1919 года, но оказалась поверхностной и мало убеждающей в обстоятельствах нового, более сложного времени».
Советский литературовед говорит об ошибках Д. Бедного очень деликатно, туманно. А вот Сталин в своем письме «придворному» поэту совсем не церемонился:
«Вы вдруг зафыркали и стали кричать о «петле», В чем существо Ваших ошибок? Оно состоит в том, что критика недостатков жизни и быта СССР увлекла Вас сверх меры и, увлекши Вас, стала перерастать в Ваших произведениях в клевету на СССР, на его прошлое.
Весь мир признает теперь, что центр революционного движения переместился из Западной Европы в Россию. Революционеры всех стран с надеждой смотрят на СССР как на очаг освободительной борьбы трудящихся всего мира, признавая в нем единственное свое отечество. Революционные рабочие всех стран единодушно рукоплещут советскому рабочему классу и, прежде всего, русскому рабочему классу.
А вы? Вместо того, чтобы осмыслить этот величайший в истории революции процесс и подняться на высоту задач певца передового пролетариата стали возглашать на весь мир, что Россия в прошлом представляла сосуд мерзости и запустения, что нынешняя Россия представляет сплошную «Перерву», что «лень» и стремление «сидеть на печке» является чуть ли не национальной чертой русских вообще».
Сталину вторил Троцкий: «Не только не надо одемьянивать литературу, но самого Демьяна надо раздемьянить до нитки».
Таким образом, Демьяну Бедному был вынесен приговор. Что же спасло пролетарского поэта? Заступничество Луначарского и Серафимовича? Покаянное письмо Сталину о признании своих ошибок, отправленное 8 декабря 1930 года? Дамоклов меч был уже занесен — Сталин подготовил статью, которая появилась в «Правде» 12 декабря 1930 года.
Статья Сталина предназначалась, конечно, не только пролетарскому поэту. Она требовала поставить в одну шеренгу всех мастеров культуры. А надоумил вождя призвать «к выравниванию» своим письмом пролетарский писатель Максим Горький. Небольшой житейский совет, данный из самых добрых побуждений, стал причиной больших драматических событий. Вот как это было.
Прошел год Великого Перелома. Страна тяжело, но с большим подъемом выбиралась из разрухи. Максим Горький убедился в этом лично, поездив по стране в 1928–1929 годах. Свои впечатления от увиденного он изложил в очерке «По Союзу Советов». Но на Западе обрапдали внимание прежде всего на критику, регулярно появлявшуюся в советских газетах. А в них преобладало самобичевание. Вот об этом «буревестник» в 1929 году и написал Сталину.
В ответном письме М. Горькому Сталин соглашается:
«Возможно, что наша печать слишком выпячивает наши недостатки, а иногда даже (невольно) афиширует их. Это возможно и даже вероятно. И это, конечно, плохо. Вы требуете поэтому уравновесить (я бы сказал, перекрыть) наши недостатки нашими достижениями».
Сказано — сделано. В прессе взят курс на отражение побед. В жизни — на окончательное искоренение инакомыслия. Для объекта травли намечены соответствующие жертвы. Стрельба по воробьям эффекта не дает. Намечены крупные птицы.
Демьян Бедный — слишком высоко вознесся и много возомнил о себе. Надо поставить на место.
Маяковский — слишком много себе позволяет: «Коммунист и человек не может быть кровожаден», — и это о расстрелянной царской семье! А «Клоп»? А «Баня»? Нет, определенно зарвался Поэт Революции. Его тоже надо обуздать.
Михаил Булгаков — этот никогда своим не был и не будет: «белая гвардия». Пьесы Булгакова запрещены, печатать его перестали, на работу не брали даже типографским рабочим. Булгаков к тому же осуждал «разнузданную антирелигиозную пропаганду, в особенности шельмование образа Христа», распространяемую журналом «Безбожник». В его дневнике есть запись от 5 января 1925 года:
«Соль не в кощунстве, хотя оно, конечно, безмерно, если говорить о внешней стороне (…) Иисуса Христа изображают в виде негодяя и мошенника, именно его. Нетрудно понять, чья это работа. Этому преступлению нет цены».
Булгакова подозревали в нелояльности к советской власти. Уже в мае 1926 года при обыске на квартире у него были изъяты дневники и некоторые рукописи. Тогда же нашли и забрали есенинское «Послание…», правда, без указания авторства.
Травить всех троих начали почти одновременно, и занимались этим весь 1929 год. Травили, впрочем, не только их. Однако именно эти трое, не выдержав издевательств, написали Сталину письма, И случилось это практически в одно и то же время.
Михаил Булгаков написал письмо 28 марта 1930 года. Отправлено оно было 31 марта — 1 апреля в семь адресов. 18 апреля Сталин лично позвонил писателю, был весьма дружелюбен и предельно внимателен, вероятно, потому, что к этому времени — 14 апреля — уже застрелился Маяковский.
Вспоминает Л.Е. Белозерская-Булгакова — жена Михаила Афанасьевича:
«Вдруг узнаем: по Москве сейчас ходит якобы копия письма М.А. к правительству. Спешу оговориться, что это «эссе» на шести страницах не имеет ничего общего с подлинником. Я никак не могу сообразить, кому выгодно пустить в обращение этот опус.
Начать с того, что подлинное письмо, во-первых, было кратким, во-вторых, за границу он не просился. В-третьих, в письме не было никаких выспренных выражений, никаких философских обобщений.
Основная мысль булгаковского письма была очень проста: «Дайте писателю возможность писать. Объявив ему гражданскую смерть, вы толкаете его на самую крайнюю меру. Письмо, ныне ходящее по рукам, — это довольно развязная компиляция истины и вымысла, наглядный пример недопустимого смещения исторической правды. Можно ли представить себе, что умный человек, долго обдумывающий свой шаг, обращаясь к «грозному духу», говорит следующее: «Обо мне писали как о «литературном уборщике», подбирающем объедки после того, как наблевала дюжина гостей».
Любовь Евгеньевна ошиблась: по Москве ходило письмо Маяковского, которое пришло в Кремль одновременно с письмом Булгакова от 31 марта. Это Владимир Владимирович просился за границу, это его послание перед роковым выстрелом содержало просьбу о выезде за границу.
Об этом пишет в воспоминаниях Юрий Анненков, встречавшийся с Маяковским в Париже. О письме Маяковского упоминает и А. Мариенгоф, но как всегда цинично, по-мариенгофски, ради яркой метафоры пренебрегая чувством сострадания и деликатностью: «Ушел с дерьмом на подошвах».