Илья Британ: «ИБО Я — БОЛЬШЕВИК!», или Неизвестное письмо И. Бухарина
Илья Британ: «ИБО Я — БОЛЬШЕВИК!»,
или Неизвестное письмо И. Бухарина
Москва, Кремль, 1924 г.
Мой дорогой Изгнанник!
Вы совершенно неисправимы: ни тяготевший над вами расстрел, ни долгая ссылка к черту на кулички, куда мы упекли вас три года тому назад, не стесняясь вашим громким званием «члена Московского Совета», ни, наконец, высылка за границу, где мы хотели проучить вас прелестями «гнилого Запада» и тоскою по дорогой вам Москве, — увы, ничто не заставило образумиться вашу буйную никчемную голову. С одной стороны, говоря откровенно, мне эта ваша последовательность даже нравится, но зато, с другой — теперь для меня совершенно ясно, что обоим нам нет места под русским солнцем, и что вы сможете его увидеть только в том случае, если капризу истории (а по-вашему: богу) угодно будет вышвырнуть нас туда, где сейчас пребываете вы и вам подобные.
Помните, как часто я беседовал с вами «по душам» (хотя никакой «души» не существует, вздор), отлично зная, что вы отъявленный, никем не превзойденный «к-р», и что моя глупая откровенность нарушает «партийную дисциплину»? Но я все-таки не мог отказать себе в удовольствии еще и еще раз прийти к вам в ваш тихий потусторонний уголок, озаренный лампадками под образами, и поглядеть на вас, углубившегося в мистическую чепуху какого-то Федорова, Владимира Соловьева и даже Якова Беме которого, вероятно, никто другой в наши дни и в руки взять не решится. Помните, как я рассказывал вам о наших делах и делишках, сообщая самые невероятные случаи из советской и партийной действительности, которые, к сожаления, не были анекдотами, хотя и звучали хуже «скверного анекдота»? Как печально вы улыбались, например, тогда, когда я повествовал о наркомздраве опереточной Туркменреспублики товарище Дешевом, который намеревался в целях охраны красноармейцев от неприятных заболеваний, устроить советские публичные дома по последнему слову медицинскои науки и получил от партии выговор «за подачу явно не коммунистического проекта», к тому же еще украденного им у известного героя некрасовской поэмы; вы улыбались, а вот эротоманки из женотдела Ц.К. партии (так называемая «Центробаба»), они были в колонтаевском восторге…
Подолгу, иногда до рассвета засиживался я в вашей келье, находившейся вне времени и вне пространства, и не раз, признаюсь, побаивался, как бы наши чекисты, коль они нагрянут к вам с очередным обыском и приглашением «на Лубянку», не застали бы одного из вождей «мировой революции» в этом столь не подходящем для него обществе… Где-то до обалдения трещали телефоны, разыскивая меня для того, чтобы потащить на ночное заседание Ц.К.; где-то в три этажа большим боцманским загибом ругался Ильич, которому докладывали, что меня «нигде нет», — а я продолжал выбалтывать вам такие вещи, о которых никогда не решился бы, да и сейчас не решусь сказать ни одного слова никому на свете…
Очевидно, это было с моей стороны простой человеческой слабостью, в чем я потом (и не один раз!) упрекал самого себя; но разве ваш Достоевский (смотрите: наизусть помню… Недаром, видно, вы прозвали меня «мальчиком из Достоевского»!) не говорит устами пьяненького Мармеладова: «Ведь, надобно же, чтобы всякому человеку хоть куда-нибудь можно было пойти. Ибо бывает такое время, когда непременно надо хоть куда-нибудь да пойти!»
Эх, все мы такие же «пьяненькие» (одни — от вина, другие — от мечты, третьи — от крови…), все мы — человеки, хотя вы не раз отказывали мне в этом малоуважаемом мною звании, — несмотря на то, что тоже любили меня (я это чувствовал!) сами не зная за что. Теперь, когда наш общий друг, которого раздирает «русская злая тоска», едет за границу отдохнуть от советского рая, мне хочется «пойти» к вам, вероятно, в последний раз, и я умолю этого питомца Маркса, Лермонтова и Бодлера передать вам в собственные ваши ручки сие письмецо, дабы хоть его не узрело всевидящее око Феликса, — кстати сказать, — пребывающего в состоянии мрачной коммунистической ипохондрии, эпидемически среди нас свирепствующ, ей после окончательной смерти Ленина и убившей хорошего, славного Лутовинова.
Итак, поговорим в последний раз и, как всегда, — на разных языках…
Как хорошо, что вас здесь нет! В эти дни никакое и ничье заступничество не спасло бы вас ни от Устюга и Нарыма, ни от более неприятного путешествия — «на луну»…
Паршивое времечко: приходится volens-nolens бросать жирные кости диким и ненасытным «низам» партии, которые, впрочем, здорово отощали в период «нэпа», спасшего нас от неминуемого краха; но иначе поступить, поверьте, невозможно, иначе это коммунистическое быдло разом опрокинет всю постройку, и мы рухнем в бездну вместо того, чтобы творить социальную революцию, которая, на самом деле, чертовски запоздала… Мы здорово обманули тех, кто по глупости или по жадности к легкой наживе поверили в наше «всерьез и надолго», хотя не мы ли (и так недавно!) обобрали их и расстреливали, как бешеных собак. Мы обрекли в жертву коммунистическим илотам тех, кого сами же, и с таким трудом создали, чтобы их доить и стричь, а отнюдь не резать. Мы одной рукой маним к себе заграничный капитал, ибо иначе казне нашей — каюк, а другой — мы душим его у себя, ибо иначе… нас задушат.
Паршивое времечко! Но — встань сейчас сам Ленин, с телом которого у нас такая досадная и прибыльная для ученой шатии возня, и он, вероятно, только выматерился бы почище десятилетнего комсомольца и уехал бы на охоту или удрал обратно, не зная, что делать.
Ах, нет: может быть, он и только он придумал бы выход из этой дьявольской паутины! Ведь вы-то знаете, чем силен и, поэтому, велик был наш Ильич, которого вы совершенно зря величали слепым пророком третьей величины. Правда, вам известно, что Ленин был липовым теоретиком, и его, с позволения сказать, марксизм, ныне именуемый ленинизмом (слово почти неприличное!), действительно представляет из себя дурную мешанину из Бланки Бакунина, пугачевщины и, как вы добавили, чего-то от Федьки-каторжника; правда, вам ясно, что его философские познания были смехотворными, а книжка «Материализм и эмпириокритицизм» навсегда останется образцом крайней тупости в абстрактных вопросах; знаете вы и то, что даже политической экономии он смело мог бы поучиться у моих «свердловцев» % и я не раз публично и к ужасу партийного синода разоблачал его невежество и в этой области… Видите, как резок я сам и как искренен, когда речь идет о правде (но не… в «Правде»: простите за плохой каламбур, к тому же и не новый!), все это так, и только по дешевке купленные нами академики, сменовеховцы и прочая гредескуловщина должна думать и, разумеется, писать о нем иначе.
Но не вам ли я, и так часто, рассказывал о том, о чем говорится даже у Зиновьева, кому, как известно, при всем моем коммунистическом пиетете, я никогда не подам руки, чтобы не запачкаться, хотя бы за неуважение само политбюро пригрозило мне долгосрочным отпуском…
Вспомните! Когда летом 1917 года среди нас раздавались голоса о том, что надо идти к Керенскому «арестовываться» и, опровергнув на публичном суде сказочку о немецком шпионаже, доказывать со скамьи для подсудимых истины большевицкого Корана, кто, как не Ленин, остановил нас, изругав дураками, и предсказал переход к нам государственной власти через пару месяцев?
Вспомните! Когда все, а в особенности Троцкий, настаивали на неприемлемости мира с немцами, кто, как не Ленин, заставил нас подписать «похабный мир» в Бресте, предсказав гибель Вильгельма и революцию в Германии?
Вспомните! Когда все мы, как бараны, стояли за крайний военный коммунизм и расстрелами заставляли проклятых крестьян отдавать нам весь их хлеб, кто, как не Ленин, увидав, что мы не сегодня завтра загремим, и негодяй Пахом отвинтит нам башку, закричал нам: «Стой! Хватит, болваны: воротите оглобли!» — и в последнюю минуту заставил нас перейти к «продналогу», как, между прочим, и называлась изруганная мною брошюрка Ленина, в теоретическом отношении — совершенно бездарная?..
Кто, как не Ленин, осмелился, к ужасу «чистых» коммунистов (а следовательно, и к моему ужасу!), провозгласить «нэп» и тем самым спас положение всей партии?
Кто, как не Ленин, обокрав сначала эс-эров, а потом и меньшевиков, стукнул им всем по голове, взял в руки дубинку и даже разговаривал лишь после того, как он сам все решит? «Не хотите? В таком случае, черт с вами: вы мне надоели, и я на дачу уеду», — громыхал он. И мы этого «на дачу уеду» боялись пуще Деникина; и молчали; и подчинялись; и все, вопреки теории и программе, получалось великолепно!
А не припомните ли вы, кстати, как однажды ночью мы встретились с вами на погруженной во тьму, тогда даже Ц.К. заседало при лампочке в 16 свечей, Пречистенке: Деникин был под Тулой, мы укладывали чемоданы, в карманах уже лежали фальшивые паспорта и «пети-мети», причем я, большой любитель птиц, серьезно собирался в Аргентину ловить попугаев Но кто, как не Ленин, был совершенно спокоен и сказал, и предсказал: «Положение… Хуже — не бывало. Но нам всегда везло и будет везти!»
А когда сатанинское кольцо блокады сжалось до такой степени, что мы подумывали о полной сдаче на милость победителей, кто, как не Ленин, говорил о том, что кольцо лопнет, и что он скоро побеседует с европейскими дипломатами за общим столом?..Ах, да что там! Таких озарений и пророчеств было без числа, и в этом мы почерпали веру в нашу победу даже тогда, когда глупые факты подкладывали нам свинью двадцать раз в сутки.
Да… если бы Ленин и теперь был с нами! О, я всегда говорил вам, что самое ужасное и самое контрреволюционное существо в мире (контрреволюционнее даже… вас!) это — Смерть: пока мы работаем тут над освобождением пролетариата от экономического рабства, немец должен, слышите: должен, скажите это ему от нашего или, по крайней мере, от моего имени — выдумать средство против этой курносой меньшевички, иначе, право, будет мало и толка, и смысла даже в осуществлении на земле Мирового Союза Социалистических Республик. Бессмертие — это хоть и не написанный, но главный пункт нашей программы: говорю вам сие как ее автор.
Итак, мы — в пустыне и — без вождя!
Посудите сами…
Сталин — нуль и все спасение видит в одном (котором по счету?) миллионе трупов.
Каменев — нуль и поучает нас, как удобнее всего сидеть между двух стульев.
Крупская — нуль и просто — дура, которой мы, для очередного удовольствия «низов» и для пущего бума да шума разрешили геростратничать, сжигая библиотеки и упраздняя школы, будто бы по завету Ильича: на мертвых все валить можно, ибо они, как известно, сраму не имут..
Зиновьев… О нем разрешите не говорить, дабы не испачкать о него даже матерное слово.
Рыков — нуль и даже разучился острить (единственная его способность, будь он трезв или пьян к бесконечному удовольствию Луначарского, которого он прозвал Лунапаркским и Лупанарским, а вместо наркома совершенно правильно величает наркомиком Дзержинский — нуль, если, разумеется, дело не касается Г.П.У., в филиалы коего он превращает все решительно ведомства, куда мы его ни посылали.
Я? Ах, голубчик, и я — тоже нуль, если свести с трибуны или кафедры или вытянуть из-за письменного стола да приставить к «делу»: отлично зная себе цену, я поэтому сроду никаких должностей не занимал, тем более, что при моих спартанских вкусах — наклонностей к воровству не имею.
Знаю, вы ждете моего слова о Троцком. Но он всегда был политическим нулем, правда, большим нулем и останется им до конца своих дней, даже если судьба все-таки сделает из него коммунистического диктатора.
Прежде всего в Троцком, который поплелся в нашу партию накануне «октября», когда, конечно, это было для него единственным путем к карьере, в нем нет ничего истинного коммунистического; и поэтому, как всегда, прав был Ленин в своей нелюбви, в своем недоверии к нему.
Троцкий создал красную армию? Полноте: во-первых, если хотите знать правду, никакой армии у нас не существует, если не говорить о парадах, о демонстрациях против мирного милитаризма (!) и об усмирении всяческих восстаний внутри страны, а один виднейший немецкий генерал, коему мы предложили взять на себя верховное инструктирование этой самой «армии», приехал в Москву, поглядел и махнул рукой, сказав нечто весьма нелестное и только рабфаковцами произносимое; во-вторых, не сам ли Троцкий выразился, что его армия — это редиска, красная снаружи и белая внутри, и недаром С.С. Каменев ее фактический вождь и царский служака, все еще не коммунист, загадочно крутит свои великолепнейшие усы и внушает неподдельный страх своим молчанием, которое таит в себе черт знает что…
Нет большего труса, чем Троцкий, и потому он так любит громкие хвастливые (и всегда — холодные и фальшивые) речи и демагогические словечки, хо-тя часто и путает в них, когда-то, например, к стыду нашему, процитировав в одном из своих знаменитых приказов по армии и флоту не более и не менее, как фразу Иуды-предателя: «Что делаешь, делай скорей», — не правда ли, даже для коммуниста — неудобно?
Помните, когда пресловутая дискуссия о профсоюзах угрожала и расколом партии, и заменой Ленина Троцким (в этом и была вся сущность дискуссии, скрытая от непосвященных под тряпье теоретического спора!), Троцкий, имевший за собой на съезде большинство, потому что секретариат не доглядел, и были выбраны не те представители с мест, Троцкий в последнюю минуту испугался власти и ответственности и постыдно скрылся в кусты, как провинившийся Трезор.
А возьмите, наконец, последнее «выступление» Троцкого так дорого обошедшееся его легковерным друзьям, коих он просто-напросто предал («что делаешь, делай скорей»?) Зиновьеву и Сталину за 30 серебреников: без всякого труда мог он сесть на освободившееся, за смертью Ленина, место партийного диктатора, ибо и «низы», и так называемая армия были в этот момент за него, но он опять-таки постыдно струсил, по приказу «тройки» заболел, отправился на «погибельный Кавказ», где, подражая Николаю II, — он всегда кому-нибудь подражает, — стрелял ворон, а в Москву вернулся тихой стриженой овечкой, спевшись, с кем надо, и теперь вновь фрондирует на словах, которым уже никто не верит, угрожает войной всей Европе, подражая на сей раз, кажется, Павлу I.
Троцкий? — «И хочется, и колется, и маменька не велит…»
Он холодный, как ледышка, и только наивные люди его фальшивый пафос и наглость (наши партийные юдофобы давно это подметили), бесконечную наглость принимают за святой огонь революции. Помните, как эта говорящая машина стояла у рампы Большого театра, принимая овации ирису тствующих дураков: задранный нос, лицо как у мумии, ни кивка. Чурбан, «гоголем»…
Ах, покойный Ильич говорил так просто, как дитя: так, мол, и так, мои милые; это мое мнение, и оно, я знаю, правильное; не согласны? Тем хуже для вас, но все равно я поступлю по-своему, а не по-вашему; прощевайте… Да, так говорят, с одной стороны, дети, а с другой — некоторые из мужичков, которые не любят витиеватости, и недаром внутренний облик Ленина во многом напоминает тургеневского Хоря. А Троцкий? Все — фальшь, все — ложь, все — поза (хуже Керенского!), все — самореклама и — еще раз — наглость…
Троцкий? Нуль — ваш, то бишь, к сожалению, наш товарищ Троцкий!..
Ну, стоит ли после этого говорить о четвертом сорте — о Красине о милом Крестинском (не доглядел, разиня, за нашими молодцами в торгпредстве!), о Сокольникове который помер вместе с Кутлером о Преображенском и других сынах старой гвардии? Ведь эдак, чего доброго, придется испачкать бумагу именем Стеклова…
Да, да, все — нули, а молодая гвардия, мои «свердловцы» да комсомольцы, «ленинский набор» и перебежчики из чужих партий плюс наши иноземные содержанки (у нас их — до черта!) — это уже не нули, мой милый, а такие минусы, с которыми — головы не приложишь, как разделаться!
Нуль, умноженный на нуль — это даже красные студенты знают, есть нуль; вереница нулей, хоть тянись она от Кремлевской стены до Тихого океана, тоже равна нулю, если слева нет другой цифры, а у нас и справа, и слева — шиш на граблях…
А воруют… Donnerwetter как воруют! Вор на воре взяткой погоняет…
Тут какая-то чертова загадка: почему люди, которые совсем недавно жертвовали собой, жили не хуже дорогих вам «подвижников церкви», истинными аскетами, вдруг полюбили особняки (непременно — особняки: квартиры хоть в 20 комнат — им мало!), шампанское, кокоток, да которые подороже, из балета, собственные поезда, «тридцать тысяч курьеров», а их жены — бриллианты в орех («нельзя ли с царицы?»), альфонсов и, конечно, десяток новых платьев в месяц, если не из Парижа, то хотя бы (с кислой миной) от Ламановой… В чем тут дело? Отчего, например, Иван Иванович который раньше десятки лет жил впроголодь со своей некрасивой женой, но тоже большевичкой, который, получи он завтра миллионное наследство, все до копеечки отдаст его партии, отчего это он залез в особняк на Поварской, жену прочь, расписался с девочкой в 17 лет, раскрашенной да раздушенной, и бессовестно торгует своими визитными карточками: «Милый Коля, сделай такому-то — то-то и то-то», «Милый Феликс, освободи, пожалуйста, таких-то, коих знаю, как честнейших» и т. д. Ведь чуть ли не вся страна управляется такими дружескими «записками», покупаемыми подчас за такие деньги, на какие можно купить самые ценные автографы величайших гениев мира…
Фу, от партии пахнет «жареным» на расстоянии от Земли до Солнца!..
Ну, пусть Демьян пьянствует с буржуями, если ему кремлевского спирта мало для вдохновения: тут хоть для революции польза. Но как это у наших лучших товарищей, которые стоят за беспощадный расстрел взяточников, рука поворачивается делать то же самое, за что они час тому назад казнили другого? Разве не раздаются голоса за то, чтобы «самоснабжение» (по-старому — «кормление») — не грех, что с буржуя за «честное» дело, в виде подарка, разрешается получить, ибо это не взятка, где за деньги делают что-то «незаконное»…
О, диалектика революционного марксизма!! Вот до чего ты докатилась…
И недаром поэтому «глас народа» всех нас валит в одну кучу жуликов, куда однажды сунули даже бескорыстнейшего Жоржика а завтра, чего доброго, спихнут и меня, а вы знаете, что для меня деньги, комфорт — звук пустой, что для меня революция — все, и, потребуй она от меня жизни моей любимой жены, я спокойненько утоплю ее в умывальном ведре — медленно и мучительно…
В чем тут дело? Отчего воруют? Право, тут какой-то закон…
Ваше объяснение я знаю: вы дали его, обвиняя шантажиста и взяточника Малышева, который проделывал всякие гнусности, будучи следователем М.Ч.К.: «Где грязно, там всегда заводятся клопы», — изрекли вы трибуналу…
Позвольте, это же не так: революция не грязь, а священный огонь, и вы, которого, если уж говорить правду, я всегда считал революционером (да, да: не обижайтесь!), вы не смеете так обобщать единичные и случайные факты…
Ах, но дайте мне большого, честного революционера-коммуниста!!!
«Такой нэ бываэт», — скажете вы словами армянского анекдота…
Лжете! И вас все-таки надо расстрелять!..
Нет, шучу, шучу…
Вот, значит, каковы у нас теперь дела…
«Россия гибнет!» — воскликнете в свою очередь и вы, славянофил наших дней, верящий в «свет с востока» и в божественную миссию неблагодарного отечества. Известное дело, вы — поэт, а мы, хотя тоже романтики, по мнению некоторых, но мы творим наше дело не только пером и не только на бумаге, а также огнем и мечом на скрижалях проклятой суровой действительности…
Да, я, пожалуй, тоже романтик, и подчас — сентиментальный щенок, отравленный ядом иронии: до сих пор в Копенгагене дети вспоминают обо мне как о своем лучшем друге, а как-то в заседании политбюро я совершенно серьезно отстаивал одного из сильно провинившихся товарищей, который был мне дорог, потому что у него была… ручная галка, им самим, представьте себе, выдрессированная… Скажете, дурака валяю? Не знаю и знать не хочу…
Но при чем тут дети да галка? Давайте говорить о вашей России.
Помните ли, как вы однажды выгнали меня из своей комнаты, когда я — это было под утро — в жарком споре с вами открыл вам все наши карты, признав, что у нас нет никакой «советской власти», никакой «диктатуры пролетариата», никакого «рабоче-крестьянского правительства», никакого доверия к нашей дурацкой партии, а есть лишь очень небольшой орден вождей грядущей в мир социальной революции (наподобие тех «масонов», в которых вы, хоть и не по Нилусу но все же верите!), в ответ на ваше надоевшее мне сравнение нас с «бесами», выпалил, потеряв остатки хладнокровия, что Достоевского, к сожалению, нельзя расстрелять?
Вы, добрый друг Франциска Ассизского и «Христов рыцарь», не могли простить моего плевка в вашу святыню: хорошо еще, что, изгоняя меня из вашего храма, вы не имели в руках христианского бича… Не то я, пожалуй, за револьвер схватился бы!
Ах, и сейчас, несколько лет спустя, с удовольствием повторяю: Достоевского мы, конечно же, пальнули бы, да и Толстого прибрали бы к рукам, если бы он снова «не мог молчать» при виде нашей работы.
Но — зачем отвлекаться: очень рад, что их нет, и я вас огорчаю лишь платонически.
Да, выпалил я тогда здорово, и… что за лицо у вас было в эту минуту…
Но теперь я выпалю, предупреждаю вас, нечто похуже.
Россия? Что такое Россия?
Для вас даже в самом слове кроется некая «тайна»; для вас оно горит где-то в раю (но не в коммунистическом!) на престоле у вашего бога, который, разумеется, в ваших глазах представляет из себя космического монарха без намеков на конституцию; для вас это
Шесть букв из пламени и крови
И царства божьего ступней…
Ну, а для меня, для нас это — только географическое понятие, кстати сказать, нами, без малейшего вреда для революции, с успехом упраздненное; для меня это тоже слово, но — старое, никому не нужное и сданное поэтому в архив мировой революции, где ему и место.
Для меня современная Россия, т. е. С.С.С.Р. это — случайная, временная территория, где пока находимся мы и наш Коминтерн, которому (это в скобках!) ваш глупый Запад с его близорукими, безмозглыми правительствами деньги все-таки даст, ибо, как-никак, а социалисты скорее наши, чем ваши, даст, не понимая, что мы на эти самые фунты и франки зажжем Европу, проломим всем им приспособления для цилиндров…
Помните (я нарочно так часто напоминаю вам о прошлом!), как вы, став членом Московского Совета, лидером беспартийных, которые, будучи взяты нами для декорации в количестве 30 % всего состава этой говорильни, ни разу, конечно, не поддержали нас… даже тогда не поддержали, когда вы имели наглость потребовать от нас созыва учредительного собрания (это в 1921 году? Чудак!), помните ли вы свое громовое послание к Ленину, написанное вами как «народным депутатом»? Мы все ужасно смеялись, читая ваши искренние благоглупости, которыми вы хотели поучать нас, объясняя, что такое Россия и в чем ее истинное назначение. Ах, тогда вы сами верили в Ленина и думали, что царь-батюшка не видит того, что видите вы, и что злые слуги-советчики скрывают от его ясных очей горе и муку любимой вами и близкой сердцу цареву — России… Вы, в своей византийско-московской романтике, были так же, мягко выражаясь, наивны, как и все русские люди, питавшиеся подобной пищ, ей на протяжении целого ряда веков их глупой, глупой истории.
Нет, мой птенчик. Ленин и все мы (мы, т. е. орден!) понимаем русскую действительность не хуже вас, а знаем все, потому что от нас вездесущий Феликс, поставивший за спиной каждого советского гражданина по паре чекистов, не скрывает и не смеет скрыть ничегошеньки…
Знаете ли, что сказал Ильич, имевший терпение (гордитесь!) до конца дочитать ваше послание, «полное яду»? А вот что, теперь открою вам: «Хороший он, по-видимому, человек и жаль, что не наш». Потом, откашлявшись, добавил: «И — умный, очень умный, но — дурак!»
Как вы понимаете, что то, что дорого вам как некая абсолютная самоцель («Россия», «Русь»), нас интересует лишь постольку, поскольку речь идет о материале и о средствах для мировой революции? Нам нужны — прежде всего более или менее прочный кров, а затем — деньги, как можно больше денег.
Для того, чтобы получить денежки, мы не только дважды обобрали (и еще двадцать два раза обберем!) девяносто процентов России, но и распродадим ее оптом и в розницу, потому что, господин патриот, вся она к нам с лихвой вернется в желанный час мировой революции, во имя которой «все дозволено», нет-с, мы для этого не постеснялись открыть у себя работающие круглые сутки государственные игорные притоны, организованные нам мужем жены нашего Левушки, «красным Распутиным», Мишкой Разумным. Ну, его самого мы ликвиднули и за ненадобностью (у нас в нашем финансовом ведомстве нашлись арапы не хуже!), и ввиду того, что он больно зазнался, скупив половину наших вождей, кого за деньги, а кого за девочек. Конечно, знаем: «что прежде было распутно, то ныне стало разумно», но и это — тайна коммунистической диалектики, до которой немецки-тяжеловесный Карлуша Маркс дойти, ввиду своей явной буржуазности, разумеется, не мог. Сие — прогресс!
Игорные дома? А почему нет! Мы, может быть, и проектиком товарища Дешевого воспользуемся: то-то смеху будет, и Гришке найдется, наконец, самый подобаюш, ий ему пост завгоспубдомами!
Э, мы и водочкой заторговали бы пуще покойника и, сами знаете, к этому готовились (Главстекло посуду работало; самогонке священную войну объявили!), да, скажу откровенно, испугались того же самого Пахома, который в трезвом виде смирнее телка, а в хмелю — уж больно буен и за вилы хватается…
Ну, а картишки да рулетка, лото и тотализатор — вещи невинные, детские, причем ведь еще кто-то из римских цезарей (ужасно люблю этих ребят, до «рыжебородого» включительно: всякие дураки от добродетели, вроде Тацита и Светония, ни черта в них не поняли!) правильно сказать соизволил, что деньга не пахнет… А хотя бы и пахла: революция не нервическая барышня, которой непременно нужны тонкие ароматы, и не гоголевская городничиха, мечтающая об «амбре»… Она и священной проституцией брезгать не смеет!..
Да, ваша Россия, конечно, погибает: в ней теперь нет ни одного класса, коему когда-либо и где-либо жилось пакостней, чем в нашем совдеповском раю (кстати: если это — рай, то каков же совдеповский ад? Любопытно…): мы не оставили камня на камне от многовековой постройки «государства российского; мы экспериментируем над живым, все еще, черт возьми, живым народным организмом, как первокурсник-медик «работает» над трупом бродяги, доставшимся ему в анатомическом театре… Но вчитайтесь хорошенько в обе наши конституции: там откровенно указано, что нас интересует не советский союз и не его части, а борьба с мировым капитализмом, мировая революция, для которой мы жертвуем и будем жертвовать и страной, и собою (жертва, конечно, на Зиновьевых не распространяется!) без малейшего сожаления и сострадания к тем, кто нужен в качестве удобрения коммунистической нивы для ее будущего урожая…
А на все выкрики и упреки западного пролетариата, если вдруг он преисполнится любовью к вашей России и обрушится на нас за наши «зверства», мы сумеем ответить ему, что в ужасах русской жизни виновна мировая буржуазия, то насылающая на нас Колчака и Деникина, то «мирно» подкапывающаяся под устои русской революции отказом в кредитах, чем она мешает возродиться нашему хозяйству, в развитии которого так заинтересован весь мировой пролетариат; мы сумеем ответить ему, что наша страна находится в длительном переходном периоде, что лес рубят — щепки летят, что, наконец, отсталость и мелкобуржуазность русского народа требуют этих суровых методов борьбы, но что, конечно, Западу, где все давным-давно созрело, социальная революция поэтому не угрожает русскими прелестями… Ах, аргументов у нас сколько угодно: чем другим, а этим — богаты и сумеем очки втереть по всей линии со ссылками и на Маркса, и на французскую революцию, и… на что угодно, хоть на Библию, если английские товарищи этого, например, потребуют, ибо они — народ странный…
А кого нам бояться! Не вас ли, которым давно никто не верит, ибо… верить не хочет: буржуазия Запада, которую вы ненавидите, друг мой, более меня, думает (дура!) содрать с нас шкуру, колонизируя советский союз; а социалисты, пацифисты, гуманисты и прочая дряблая интеллигентская сволочь находится под обаянием наших громких лозунгов, которым этим кретинам кажутся похожими на их сладенькую чепуху, причем шум и треск, подымаемый нашими резолюциями, протестами, воззваниями и другими изобретениями коммунистической режиссуры, так велики, что заглушают собой стоны и вопли наших жертв и разоблачения странствующих донкихотов по поводу «московских палачей».
Повторяю: вы нам не опасны, ну а если уж здорово будете безобразничать, станете нам поперек дороги, и в последний момент мы вас не сумеем купить.
Как это мы делали не один раз со сменовеховцами, то Феликс сумеет убрать вас с нашего пути, ибо его заграничные ребятки — не хуже московских. Я вам и фактик расскажу, и не про какое-либо сожжение неугодной нам книги (помните эту историю?), а куда серьезней и позанимательней. Однажды нашлась такая молодая особа, которая, поехав за границу по нашему делу, там нам изменила, а документы, характера очень пикантного, продала, кому не следует; выдать ее нам, конечно, отказали, тем более что хитроумная особа сия, в целях перемены подданства и укрепления своей позиции, срочно вышла замуж за иностранца. Однако наши ее разыскали, подкупили домовую хозяйку, подсунули под кровать этой синьоры бомбу, литературу, а затем донесли местной полиции, что, мол, такая-то — искусный агент III Интернационала. Не буду обременять вас подробностями, но скажу, что особу выслали к нам, а мы… сами понимаете, с каким удовольствием и «сердечным вниманием» Феликс помог этой молодой особе переселиться за границу этого мира!..
Так-то вот: запомните на всякий случай — тем более что казус преинтереснейший…
Ну а тут, у себя нам, и подавно бояться некого: тут мы — полные хозяева…
Страна, изможденная войнами, мором и голодом (средство, конечно, опасное, но зато — великолепное!), и пикнуть не смеет под угрозой чеки и так называемой армии, которые, поверьте, нами довольны, потому что приласкать преторианцев и гончих собак, насытить их по горло всякой всячиной — это наш революционный долг.
Да, забавная комбинация эта самая ваша Русь! Мы и сами часто диву даемся, глядя на ее пресловутое «долготерпение»… Черт знает, что делаем, а все благополучно сходит с рук, как будто бы все так и надо. Ну, конечно, Леонтьевский переулок Урицкий, Володарский, пуля в Ленина, убийство Воровского, кой-какие там восстания, но, право же, это пустяки, дешевка, а не серьезные издержки революции. О всяких там «социалистах» говорить, сами понимаете, не приходится: это жалкие банкроты, импотенты, слизь и трусы, которым мы, к обпд, ему для всех удовольствию, дали по башкам, да так здорово, что они раз и навсегда забыли про Балмашевых и Каляевых Но объясните мне совершенно другое: ведь, почитай, нет в России ни одного дома, у которого мы прямо или косвенно не убили мать, отца, брата, дочь, сына или вообще близкого человека, и… Феликс спокойненько, почти без всякой охраны пешочком разгуливает (даже по ночам: помните, как мы однажды встретили его около Манежа?) по Москве; а когда мы ему запрещаем подобные променады, он только смеется презрительно и заявляет: «Что?? Не посмеют, пся крев!..»
И он прав: не посмеют… Удивительная страна!
Вот вы все бормотали мне своим исступленным шепотком о церкви да о религии; а мы ободрали церковь, как липку, и на ее «святые ценности» ведем свою мировую пропаганду, не дав из них ни шиша голодающим; при Г.П.У. мы воздвигли свою церковь при помощи православных попов, и уж доподлинно врата ада не одолеют ее; мы заменили требуху филаретовского катехизиса любезной моему сердцу «Азбукой коммунизма» закон божий — политграмотой, посрывали с детей крестики да ладанки, вместо них повесили «вождей» и постараемся для Пахома и «низов» (mundus vult desipi — ergo decipiatur открыть мощи Ильича под коммунистическим соусом… Все это вам известно и… что же?
Дурацкая страна!
Что же касается почтенного обывателя, то он, дело известное, трус, шкурник и цепляется за нас из боязни погромов, анархии, которые чудятся его паршивой душонке и которые действительно настанут, если нас, чего доброго, чудом каким-то прикончат. Но народ, народ??
«Народ безмолвствует»… И будет молчать, ибо он, голубчик, не «тело Христово», а стадо, состоящее из скотов и зверей. Сознаюсь вам теперь в том, что однажды рассказанная мною история — не анекдот, как я тогда уверял вас, а самый настоящий факт: клянусь… Не понимаете, о чем я говорю? Забыли? А вот о чем: Ленин действительно изрек, что он боится, как бы ему в шутку не подсунули на подпись декрет об обязании всех граждан обоего пола в определенный срок целовать его на Красной площади в срамное место; он, по рассеянности, подмахнет этот указик, и вся страна станет… в очередь, да еще, добавлю я, появятся и такие, которые (не только сменовеховцы, но и поприличнее!) найдут в этом акте величайщую государственную мудрость, причем, конечно, Демьян Бедный и Валерий Брюсов разразятся гимнами, а всякие профессора и академики из бывших людей, просто так, за бесплатно, от избытка собственной подлости, завопят о гениальности, об новом откровении обожаемого «учителя»!.. Ну, что ж, очевидно, так и надо, и государство не есть какая-то там «нравственная идея», как поучали меня в Московском университете, и не станет «Civitas Dei» как полагает ваш любимец, а, извините, нечто вроде чертова болота, где один класс непременно и с наслаждением душит другой, изредка снисходя до временного компромисса. А «человек» — это вовсе не звучит так гордо, как думает блаженный Максимушка, который, несмотря на свои петербургские гадости (кормление ученых при помощи господ Родэ: мы еле замяли скандал в сем «родэвспомогательном» учреждении!), невзирая на московские истерики и заграничное юродство, все-таки остается нашим босяком и посылает Ильичу свои запоздалые поцелуи… Нет, человек — это страшная сволочь, и нам с ним — хлопот полон рот, особенно теперь, когда, вместо того, чтобы голодать во имя будущего, он, черт его подери, изредка брыкается, заставляя нас тратить много сил, а главное — золота, на его околпачивание и на ежовые рукавицы.
Человек? Вне нашего ордена нет никаких человеков, а есть только «вриды», т. е., если вы уже забыли наш «великий русский язык», — временно исполняющие должность сих существ.
Но ничего, сойдет, все сойдет, раз палочка и все командные высоты коммунистического отечества находятся в наших малопочтенных, но крепких руках…
Да, Россия, народ, которых вы никогда не понимали в своем сахарном идеализме, принадлежат нам: только мы да еш, е, может быть (как это ни странно!), самые крайние правые, разные Говорухи-Отроки, только мы разгадали русский сфинкс…
«Народ безмолвствует» и… несет налоги: что и требовалось доказать.
Заговорит? Восстанет? Разин? Пугачевщина? — Заставим умолкнуть, утихомирим, дадим ему «рапem et circenses» наконец, перепорем, перестреляем хоть половину страны, не щадя ни детей, ни стариков!..
Ну-с, а если не удастся, и мы все-таки загремим, то… скажите, пожалуйста, что мы теряем? Те, кто нам действительно нужны для дела мировой революции, останутся целы, ибо исчезнут они вовремя; а сотни тысяч живого материала, «низов», ягнят российского коммунизма… подумаешь, какая важность: этого добра нам не жалко ни капельки, а чем страшнее и ужаснее будет реставрация и въезд на белом коне нового «царя», тем скорее мы вернемся (такова диалектика истории!), вернемся, и тогда… не уставай, Феликс, работайте Лацисы и — «патронов не жалеть»!!
Да, терять нам почти что нечего: Россия далась нам даром, еще с приплатой, а уйдем из нее, если уйдем, с такими богатствами, на которые можно купить полмира и устроить социальную революцию на всех планетах и звездах Солнечной системы. Подполье нас не пугает: не новость, и в нем есть свое обаяние для масс, а, повторяю (приятно повторить!), средств у нас — без конца, причем, на всякий пожарный случай, они давным-давно находятся за пределами досягаемости тех, у кого их отняли…
Ах, впрочем, к чему эти мрачные мысли: «нам всегда везло и будет везти!»
А русская свинья-матушка, которая терпеливо пролежала три столетия на правом боку, с таким же успехом пролежит еще дольше — до прихода Мировой Социальной Революции и на левом боку: на то она и свинья…
Теперь вам ясно, что я хочу выпалить? Нет еще? Фу, какой же вы на самом деле — дурак! Не ясно? Ну, в таком случае, получайте… на Россию мне наплевать, слышите вы это — наплевать, ИБО Я — БОЛЬШЕВИК!!
(Печатается по публикации журнала «Наш современник», М 8 за 1990 г.)
Примечания
День и месяц неразборчивы (И. Британ).
Федоров Н.Ф. (1828–1903) — русский философ-космист, Соловьев B.C. (1853–1900) — русский религиозный философ, поэт и публицист, Беме Яков (1575–1624) — немецкий философ-мистик.
Женотдел при ЦК РКП(б) существовал в 1919–1929 гг. И его заведующей была A.M. Коллонтай.
Лутовинов Ю.Х. (1887–1924) — деятель революционного движения. Участник «рабочей оппозиции» в 1921–1922 годах, покончил жизнь самоубийством 7 мая 1924 г.
Volens-nolens (лат.) — волей-неволей.
Бланки Огюст (1805–1861) — французский революционер, публицист.
«Свердловцы» слушатели Коммунистического университета им. Я.М. Свердлова, где читал лекции Бухарин.
Похоже описывает панику в октябре 1919 г. бывший заместитель наркома Внешторга Г.А. Соломон в книге «Среди красных вождей».
Пристрастие тогдашнего председателя Совнаркома к алкоголю было широко известно.
Игра слов: по-немецки Narr — дурак и Komik — комик.
Каменев С.С. (1881–1936) — в 1919–1924 гг. главком вооруженных сил Республики.
Имеется ввиду партийная дискуссия конца 1923—начала 1924 годов.
Красин Л.Б. (1870–1926) — возглавлял наркоматы путей сообпдения, внешней торговли, был дипломатом.
Крестинский Н.Н. (1883–1938) — тогдашний полпред в Германии.
Сокольников (Бриллиант) Г.Я. (1888–1939) — тогдашний нарком финансов.
Кутлер Н.Н. (1859–1924) — бывший кадет, который после 1917 г. работал в Наркомфине и правлении Госбанка.
Donnerwetter (нем.) — гром и молния.
Вероятно — Скворцов-Степанов (1870–1924) — журналист и историк, в первом Совнаркоме ведал финансами.
Так в большевистских кругах называли Г.А. Соломона, в период дипломатической работы в Германии был обвинен в финансовых махинациях.
Бухарин жил в Копенгагене в августе-сентябре 1916 г.
Нилус С.А. (?-1930) — русский религиозный публицист, один из первых публикаторов «Протоколов сионских мудрецов».
Имеется в виду взрыв бомбы, брошенной анархистами в здание МК РКП(б) 25 сентября 1919 г.
Балмашев С.В. (1882–1902) — террорист, убивший министра внутренних дел России Сипягина.
Каляев И.П. (1877–1905) — эсер, убивший московского генерал-губернатора, великого князя Сергея Александровича.
Речь о «Христианском катехизисе…» московского митрополита Филарета (В.М. Дроздова).
«Азбуку коммунизма» Бухарин написал совместно с Е.А. Преображенским осенью 1919 г., в ней разъяснялись пункты программы партии, принятой VIII съездом РКЩб).
Mundus vult desipi — ergo decipiatur (лат.) — мир желает быть обманутым — так пусть и будет обманут.
Civitas Dei (лат.) — Божий град.
Panem et circenses (лат.) — хлеба и зрелищ.
Автор письма был предусмотрителен: оно напечатано на машинке и без подписи. Вместо подписи — мастерски изображена пятиконечная звезда, внутри которой сидят, как в клетке, попугаи, и написано: прилетайте и соединяйтесь.