Глава 3 Странные смерти на фоне скандала
Глава 3
Странные смерти на фоне скандала
Период, последовавший за смертью Есенина, ознаменовался чередой странных смертей, в частности самоубийств. Каждый такой уход из жизни вновь и вновь будоражил сознание масс. «Над собою чуть не взвод расправу учинил» (или в другом варианте: «Над собою чуть не полк расправу учинил») — это не случайно оброненная Маяковским фраза.
Обманутые большевистскими лозунгами и прозревшие под влиянием его поэзии молодые люди в знак протеста добровольно уходили из жизни. 1926 год начался групповым самоубийством студентов ВХУТЕМАСА.
Об эпидемии самоубийств говорили многие зарубежные авторы: Борис Ширяев, Владислав Ходасевич, Михаил Коряков. Жившие же в Советской России о самоубийствах молодежи 1926–1927 годов, конечно, не писали. Разве только Владимир Маяковский. Но в Москве, по словам М. Корякова, в Коммунистической академии, в мозговом центре большевизма, проходила большая дискуссия, длившаяся много дней — с 13 февраля по 5 марта.
В ней принимала участие вся «головка», определившая направление так называемой «советской культуры». Основным докладчиком был народный комиссар просвещения Луначарский, а в прениях выступали Карл Радек, Преображенский, Сосновский, Полонский, Кнорин, Фриче, Нусинов, Маяковский, Ермилов и десятки представителей большевистской общественности. Тема дискуссии была сформулирована так: «Упадочное настроение среди молодежи. «Есенинщина».
Отношение к «есенинщине» сформулировал Николай Бухарин в своих «Злых заметках»: «Самое вредное, заслуживающее настоящего бичевания, явление нашего литературного дня». Он предлагал: «Дать хорошенький залп по «есенинщине».
Автограф стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья…», написанного Сергеем Есениным кровью
Низы «есенинщину» понимали по-другому. М. Коряков в течение десяти лет (с 1928 по 1939), работал разъездным корреспондентом вона! — так говорили в Орехово-Зуеве, так говорили и в нашем Канске, так говорили по всей стране. Так говорила не только интеллигенция, учащаяся молодежь, студенчество, но и фабрично-заводская молодежь». В школьном аттестате М. Корякова тоже значилось: «Насаждал есенинщину», что указывало на его неблагонадежность. В лекции «Есенинщина и советская молодежь», прочитанной М. Коряковым на вечере памяти Есенина в Нью-Йорке 22.12.1950 года и опубликованной в журнале «Возрождение» (Париж, 1951 год, № 15), он говорил:
«Есенинщину» не надо было насаждать, — упадочные настроения среди молодежи распространялись, как полы по ветру (…) Есенин был частью нашей жизни, как ни один другой поэт во всей истории русской литературы.
(…) Не было лермонтовщины, некрасовщины. Не было пушкинщины (…) и после гибели Пушкина не прокатилась волна самоубийств, как она прокатилась после гибели Есенина. Не было блоковщины или даже маяковщины, но была есенинщина, необыкновенно яркое явление в истории русских общественных настроений.
(…) Важно то, что он, как никто другой, сумел затронуть в русских сердцах нечто такое, что Россия всколыхнулась и ответила ему всенародной — поистине всенародной! — любовью».
Современник Есенина, Борис Ширяев (1889–1959) в очерке «Возрождение духа» пишет: «О силе господства Есенина в сердцах русской молодежи достаточно свидетельствует такой факт: после его трагической смерти по всей России стали стихийно возникать группы молодежи, обрекавшие себя на самоубийство, которое они совершали под тенью березок, дерева, посвященного Есенину, русского дерева, как бы олицетворяющего собою его нежную, душистую поэзию. Это была трагичная эпидемия самоубийств, свидетельствовавшая о глубоком кризисе, поразившем наполненные чуждым содержанием души русской молодежи».
Из письма И.М. Касаткина Максиму Горькому. Москва, 4 февраля 1926 г.:
«Только что похоронили Есенина. Есть и еще прямые кандидаты (…) и душа моя в неизбывной тревоге: а вдруг позвонит телефон, и сообщат, что с Орешиным (он на днях уже вешался), с Александровским или с Клычковым — несчастье (…)
Ох, Алексей Максимович! Воистину талантлив русский человек. Вы это сами знаете. Но если б Вы видели, как тяжко живут братья писатели! Соболь трижды травился. Гладкова мы отправили в Севастополь на лечение — издергался до трясу. Орешина теперь подкарауливаем, чтоб увести в психиатрическое отделение. Прошлый год удавился даровитый мальчик — поэт Кузнецов. Пьет тяжкую и хандрит Вольнов. А смерть Есенина меня прямо сразила с ног (…) до сей поры не могу опомниться!
И все это близкие, дорогие, милые!.. Огромная потеря.
Полагаю, в истории литературы нашей еще не было столь тяжкой атмосферы в жизни писательской».
Не могли остаться незамеченными и смерти тех, кто сопровождал гроб с телом Есенина: 9 февраля 1926 года умерла Лариса Рейснер, 5 марта — Дмитрий Фурманов, 7 июня застрелился на Тверском бульваре поэт Андрей Соболь.
Г. Колобов в письме С. Толстой-Есениной пишет 15 июня:
«Плохая история с Соболем. Нехорошо, скверно. Вероятно, Сережа дал толчок, и начал клубок разматываться. Говорят, что плохо с Орешиным. Москва бурлит, кипит, словно котел».
На грани катастрофы находился Петр Орешин. Его жена сообщает С. Толстой-Есениной:
«Больно и жутко смотреть на него., Только одно твердит: «Устал жить, не могу больше жить».
20 июля 1926 г. после выступления на объединенном пленуме скоропостижно скончался от разрыва сердца Ф.Э. Дзержинский. Главный чекист, железный Феликс, к этому времени уже отстраненный от своей должности, должно быть, оказался недостаточно железным. Его заменил Яков Агранов, палач и инквизитор.
23 июля 1926 г. ушел из жизни патриарх российского искусства Виктор Михайлович Васнецов, тоже не поладивший с советской властью. И хотя он был уже в преклонном возрасте, но и эта смерть болью отозвалась в среде московской интеллигенции. Братья Васнецовы — хранители русской старины — выступали против уничтожения храма Христа Спасителя и тяжело переживали уничтожение русской культуры. Младший из братьев, Аполлинарий Михайлович, в 1926 г. создал последнее большое полотно с символическим названием «Все в прошлом» с посвящением ушедшему брату и «замолчал» на весь отведенный судьбой срок.
Год 1926-й завершился трагическим аккордом — самоубийством Галины Бениславской.
Добровольный уход из жизни молодой женщины, самоотверженно любившей Есенина, был открытым вызовом тем, кто беспощадно травил его при жизни. Она так и написала в предсмертной записке:
«В этой могиле для меня все самое дорогое, поэтому напоследок наплевать на Сосновского и общественное мнение, которое у Сосновского на поводу».
Случилось это 3 декабря 1926 года на могиле Сергея Есенина. Она и похоронена рядом с ним.
«Есенинские строки — «В этой жизни умереть не ново» — начали действовать быстро и без промаха», — напишет потом Илья Шнейдер.
Невообразимое после смерти поэта творилось не только в обеих столицах — по всей стране. Казалось, что только теперь, с гибелью Есенина, народ потерял все: и родину, и надежду на ее возрождение.
Следует принять во внимание, что вся эта мрачная, тяжелая атмосфера в стране сопровождалась сенсационным есенинским «Посланием Демьяну» «с того света» и не утихавшими разговорами вокруг него. Распространилось стихотворение сразу после гибели Есенина в начале 1926 года, а к середине года, когда начало печататься за рубежом под именем Есенина, оно получило «второе дыхание». И стало не просто сенсацией — громом среди ясного неба.
Тот же Б.Н. Ширяев, приводя в сокращении вариант есенинского «Послания евангелисту Демьяну Бедному», замечает: «Конечно, не напечатанного ни в одном коммунистическом журнале, однако, с необыкновенной быстротой распространенного в рукописях по всей России и получившего созвучие в миллионах сердец».
В результате невиданного в истории русской (да и мировой) литературы подпольного тиражирования стихотворения, которое прочно связывалось с именем Сергея Есенина, Демьян Бедный превратился в главную мишень всенародного негодования. Обрушившийся было на него гнев возмущенных российских христиан за антирелигиозную похабщину, сочиненную в угоду правительству, перерос в еще более мощную волну, поскольку теперь Демьян выступал еще и в роли главного виновника гибели любимейшего поэта России.
Нравственную атмосферу того времени обрисовывает в своих воспоминаниях и Николай Николаевич Захаров-Мэнский:
«Целый год мы жили под каким-то гипнозом этого имени, сотни поэтов посвятили ему стихотворения; неразумные подражатели кончали самоубийством, повторяя его стихотворения; о нем, о котором при жизни было написано несколько статей, написали тома; критики переспорили друг друга на диспутах, доказывая то, что для всякого и без них было понятно и ясно; Приблудные, Ковыневы, Наседкины (…) перепели его стихотворения; барышни, никогда не читавшие Есенина, влюбились в его фотографию, и даже обыватели, которым решительно все равно, что кругом них происходит… даже они со злорадством произносили имя Есенина: «Вот, мол, тебе. Советская власть, и кукиш с маслом». При чем тут, собственно говоря, был кукиш и при чем Советская власть, так, в сущности, и осталось невыясненным, но факт остается фактом — даже они заинтересовались Есениным и упивались безграмотнейшей подделкой под него — «Письмом к Д. Бедному», от которой бы до ушей покраснел бедный Сережа.
А сколько появилось его друзей, приятелей, товарищей?! Всякий, с кем Сергей выпил бутылку пива или матерно выругал в пьяном виде, стал писать о нем воспоминания…
Откуда-то из всех нор повылезла прятавшаяся там пошлость — и ну делить посмертную славу покойного».
Воспоминания Захарова-Мэнского «Только несколько слов», написанные по свежим следам, почти единственная иллюстрация той обстановки в стране, которая создалась с появлением нелегального есенинского «Послания…» и которая потребовала от правительства решительных мер.
Что это за «Послание…» и почему вызвало у коммунистической власти такой гнев, мы поговорим особо. Ибо есть все основания утверждать, что именно оно ускорило гибель Есенина, стало ее непосредственной причиной.
«Решительные меры» осуществлялись по двум направлениям. С одной стороны, подвергалось сомнению, а то и категорически отрицалось авторство Есенина, а с другой — дискредитировалось все написанное поэтом. Цель преследовалась одна: стереть на веки вечные даже память о самом любимом, самом русском стихотворце и его поэзии.
«Сверху» партийные идеологи писали установки, что отныне и навсегда на Есенина следует смотреть как на «психобандита», пьяницу и хулигана, а на его поэзию — как на «лирику» взбесившихся кобелей и сисястых баб».
А «снизу» помогали «друзья»: пересматривали, дописывали и поправляли свои прошлогодние, уже изданные воспоминания.
Вот почему начиная с 1927 г. и у нас, и за рубежом огромной лавиной хлынули пасквили, выдаваемые за мемуарную литературу. Вот почему, предав земле «тело великого русского поэта» и пообещав многое сделать для увековечения его памяти, правительство почти сразу «забыло» все свои обещания, а на поэзию наложило запрет.
В статье Вл. Виноградова есть одна фраза, на которую следует обратить особое внимание:
«Архивно-следственные материалы ОГПУ… поведали нам, что весной 1926 г., ровно через полгода после получения первых сигналов о стихотворении, оперативники вышли на сотрудника «Крестьянской газеты» Горбачева».
Этот сотрудник, естественно, был арестован. Случилось это 20 мая 1926 года. Мы еще вернемся к судьбе Горбачева, которого назначили автором скандального послания к обласканному властью Демьяну Бедному. А пока вспомним, что происходило в жизни Есенина во время «получения первых сигналов о стихотворении». Поэт лег в клинику, чтобы «избавиться кой от каких скандалов», а лучше сказать избежать больших неприятностей («психов не судят»).