Глава 2 Есенин и колхозы
Глава 2
Есенин и колхозы
Много разного в мемуарах Юрия Либединского, и все же, несмотря на их абсурдность, они заслуживают более пристального внимания. В расширенные и дополненные мемуары Либединский включил фрагмент, на анализе которого следует остановиться особенно обстоятельно. Рассказывая о последней встрече с Есениным, он пишет:
«Я, опираясь на одну из последних работ Ленина «О кооперации» и на недавние постановления правительства и партии, говорил о возможности другого, кооперационного, социалистического пути развития.
Слово «колхоз» еще не было произнесено, но оно носилось в воздухе. Речь шла о переходе «к новым порядкам путем возможно более простым, легким и доступным для крестьянина». Именно эта сторона процесса больше всего интересовала Есенина, он вставлял в наш диалог вопросы о том, что предстоит пережить крестьянину при переходе к социализму, насколько мучительно отзовется на крестьянине этот процесс перехода, какими душевными изменениями ознаменуется для крестьянина этот переход.
И вот, когда мне пришлось нести на плечах гроб Есенина, я все вспоминал эту последнюю нашу встречу у него дома, наш горячий спор и милое, полное искреннего и самозабвенного волнения лицо его: ведь спор шел о самом для него дорогом — о судьбе родины, о социализме, о пути родного ему крестьянства».
Сцена эта, конечно, вымышлена, но зачем-то же она была включена Либединским в воспоминания. Думаю, затем, чтобы исследователями понята была закономерность и предопределенность судьбы Есенина. Это — подсказка, ниточка, которая поможет размотать клубок лжи.
Юрий Либединский только слегка изменил время действия и обстановку: не в «порядливой квартире» Софьи Толстой это было, и не с Есениным шел разговор, а о том, за что душа Есенина действительно болела. И шел этот разговор на XIV съезде партии, проходившем в декабре 1925 года в строгом соответствии с ленинской инструкцией от 1922-го года. А в инструкции говорилось:
«На съезде партии устроить секретное совещание всех делегатов или почти всех по этому вопросу совместно с главными работниками ГПУ, НКЮ и Ревтрибунала…
Если необходимо для осуществления известной политической цели пойти на ряд жестокостей, то надо осуществить их самым энергичным способом и в самый короткий срок, ибо длительного применения жестокостей народные массы не вынесут».
На XIV съезде партии стоял один из самых важных и сложных вопросов строительства социализма — вопрос «о социалистическом пути развития деревни», о коллективизации. Иначе говоря, о «раскулачивании» и «раскрестьянивании». Какими методами и темпами следует его, социализм, строить, ясности не имел никто. Сколько было речей — столько было мнений.
Бухарин говорил: «Процесс создания капитализма был стихийным (капитализм не строили, а он строился), процесс строительства коммунизма является в значительной степени сознательным, то есть организованным процессом… Мы пойдем медленнее в своем развитии, но мы все же будем неуклонно идти вперед».
Сталин выдвинул курс на обострение классовой борьбы. Этот курс требовал тщательной подготовки, но мог быть осуществлен в самый короткий срок, «ибо длительного применения жестокостей народные массы не вынесут». А жестокости предстоят великие. Без жестокостей революций не бывает. И, чтобы скрыть от народа последующие изуверские действия, применяли свой жаргон. Бухарин называл эти действия «эластичными» (умение быстро перестраиваться, приспосабливаться), язык — «социологическим». А чтобы читателю стали понятны большевистские термины «раскулачивание» и «раскрестьянивание», следует напомнить еще один термин — «расказачивание». По поводу этого термина в 1919 году вышло постановление большевиков о полном уничтожении казачества на Дону. Ленин так и требовал: «Убивайте всех казаков без исключения и без разбора».
Понятно, что «раскулачивание» также предполагало и уничтожение кулака как класса, но почему «раскрестьянивание»? Это было непонятно. Изучая в школе «Поднятую целину», никогда не понимала, почему коммунисты Гремячего Лога не давали возможности Титу Бородину засеять лишнюю десятину пустовавшей земли. И силы у него были, и возможности были, и он вполне логично заявлял, что тем самым большую пользу принесет советской власти. А советская власть в лице коммунистов Давыдова, Разметнова, Нагульнова всячески препятствовала этому. Ан нет, нельзя. А все потому, что вся политика большевиков сводилась к одному: чем безнадежней положение народа, тем легче проводить все преобразования. Чем хуже будет положение крестьян, тем легче провести революцию. Отсюда родился лозунг: «Чем хуже — тем лучше!»
Ленин учил: «Хлебная монополия (…) является в руках пролетарского государства, в руках полновластных советов самым могучим средством учета и контроля… Это средствоконтроля и принуждения к труду посильнее законов конвента и его гильотины (…) И средство для всякого сопротивления есть, это хлебная монополия, хлебная карточка, всеобщая трудовая повинность».
Чтобы держать крестьян в определенных рамках, большевики ввели налог на всякую сельскохозяйственную продукцию и живность: есть в хозяйстве куры или нет — неважно, 200 штук яиц хозяин обязан сдать государству. Налогом обложено все и вся, в том числе и сады — каждое фруктовое дерево. А яблонька дает урожай через год. Не имея возможности ежегодно сдавать фрукты государству, крестьяне вырубали сады.
Не знаю, был ли такой налог на крестьян введен в 1924 г. (Ганин в прокламации написал так: «Бесконечные реквизиции, бесчисленные налоги, облагается все, кроме солнечного света и воздуха») но Есенин об этом пишет в поэтическом письме сестре Кате:
Отцу картофель нужен.
Нам был нужен сад,
И сад губили.
Да, губили, душка!
Об этом знает мокрая подушка
Немножко… Семь…
Иль восемь лет назад.
Монголо-татары в свое время брали десятину. Большевики — требовали треть, да еще устанавливали дополнительные налоги. Вспоминает А. Воронский: «Есенин возмущался тем, что за сапоги и несколько аршин ситца крестьянин должен отдать весь свой урожай. Мириться с таким положением дел он не хотел и собирался идти к Калинину искать заступы. От Калинина вернулся притихший и как будто потерявший что-то в родимых краях».
За годы войны и разрухи крестьяне основательно разорились, обносились. Не было промышленных товаров, одежды, обуви, инвентаря. К 1924 году все руководители понимали, что крестьяне не будут добровольно производить или отдавать излишки зерна. Продразверстку, которая буквально разоряла крестьян, обрекая их на голод, большевики уже в 1921 году вынуждены были заменить продналогом. Теперь излишки хлеба оставались у крестьян. А чтобы крестьянин не имел возможности возрождаться, большевики изобрели «ножницы»: так стали называть несоответствие стоимости промышленных товаров и продуктов сельского хозяйства.
«Структура цен («ножницы») определялась как ключевое средство общественного накопления» (Коэн). И потому государство поспешало с преобразованиями в стране: планировались индустриализация, коллективизация, культурная революция. И все это, конечно, ускоренными темпами.
Революция в деревне будет разработана и утверждена на XV съезде партии, т. е. в 1927 году, но планы строительства социализма утверждались на XIV съезде, в 1925-м. Более того, уже в апреле на XIV партийной конференции рассматривались важнейшие проблемы политической и хозяйственной жизни страны, в том числе вопросы о кооперации и о сельскохозяйственном налоге.
Вот об этом и написал в мемуарах Юрий Либединский. В апреле 1925 года Есенин был на Кавказе. Будущее села особенно интересовало и беспокоило его, от большевистских преобразований ничего хорошего для крестьянина он не ждал, потому и высказал свои соображения в стихотворении «Письмо сестре», которое было опубликовано сразу после этой партийной конференции:
Но сад наш!..
Сад…
Ведь и по нем весной
Пройдут твои
Заласканные дети.
О! Пусть они
Помянут невпопад.
Что жили…
Чудаки на свете.
Обратите внимание на многоточие, смысловое расположение слов:
«Что жили…» сделал бо-о-ль-шую, безнадежную паузу, пропустил целую строку после слова «жили» и, как всегда, с грустной улыбкой закончил: «Чудаки на свете». А строфой выше предупреждает сестру: «Мне жаль тебя. / Останешься одна, / А я готов дойти хоть до дуэли».
Нет, дуэли не будет. Не тот век, не те нравы. Партийным руководителям было ясно, если теперь своим «Посланием евангелисту Демьяну» Есенин срывал важное политическое задание по уничтожению религии, то деревню на уничтожение не отдаст. Потому и дело вели, опять же по ленинской инструкции, подбирая «умных и свирепых людей для травли».
Мы знаем некоторых: Сосновский, «родовская братия», пролеткультовцы, но, конечно, всех превзойдет Николай Бухарин. Потом скажут, что Николай Бухарин санкционировал репрессии.
Следует уточнить: партконференция проходила в Москве с 27 по 29 апреля 1925 года, а стихотворение опубликовано в газете «Бакинский рабочий» 10 мая, то есть по свежим следам. И это еще не все. Опубликовано в бакинской газете 10 мая, но написано оно в Тифлисе, до 9 мая: «Здесь, в Тифлисе, на наших глазах писались эти мучительные стихотворные послания «К матери», «К сестре», «К деду» и их воображаемые ответы» (Тициан Табидзе. Есенин в Грузии). Даты указывают, как пристально следил Есенин за всем, что происходило в стране, как мучительно переживал события.
На съезде прозвучала еще одна ленинская инструкция — о недоносительстве, причем в расширенном и углубленном варианте: «Ленин нас когда-то учил, что мы страдаем не от доносительства, а от недоносительства. Можно быть прекрасными друзьями, но раз мы начинаем расходиться в политике, мы вынуждены не только рвать нашу дружбу, но идти дальше, идти на доносительство. Каждый член партии должен быть агентом Чека», — такими словами напутствовал молодых партийцев старый еврейский большевик Сергей Иванович Гусев» (Я.И. Драбкин).
Есть сведения, что на вопрос о Есенине Сталин якобы ответил: «Он мне не мешал». Но это далеко не так. Есенин мешал, еще как мешал! Мешал всем строителям новой жизни.
Все писатели объединились в группировки, союзы, общества, а он оставался сам по себе и, вопреки постановлениям и резолюциям партии, отстаивал право на свободу творчества. В партийном руководстве говорилось: «Критерием подхода к проблеме организации литературной жизни 20-x гг. было и остается для советского литературоведения положение резолюции ЦК ВКП(б) от 18 июня 1925 года». А резолюция требовала: «Как не прекращается у нас классовая борьба вообще, так она не прекращается и на литературном фронте». А Есенин всех поэтов, писателей, художников объединял, собирая под своды своего «Вольнодумца». И по аналогии с лозунгом «Вся власть Советам!» выдвинул свой лозунг «Вся власть поэтам!» Одни видели в этом мальчишество, другие — хулиганство, а третьи — контрреволюцию.
Да и своей лирикой он просто срывал планы правительства! Патриотическими настроениями он поворачивал молодежь лицом к стране, к деревне. Это потом скажут: «Не нужен мне берег турецкий и Африка мне не нужна». И осудят интернационалистов и космополитов. А в те годы пронзительная задушевная лирика поэта была несвоевременна, потому что готовились новые бои и новые революции: революция в деревне и культурная революция. А молодежь страны Советов в эти годы, забросив настольную книгу Николая Бухарина «Азбука коммунизма», вся обратилась к поэзии Есенина.
А песню «Ты жива еще, моя старушка?» буквально через неделю после создания пели в Москве и Одессе. Автора музыки тотчас забыли, музыку объявили народной. Автором был студент Московской консерватории Василий Николаевич Липатов, земляк Есенина, очень одаренный юноша, немало пострадавший потом «за Есенина». (Н. Обыденкин. «Россия поклоняется Есенину…» Рязань, Узорочье, 2001). Так было во всех городах.
Все точно с ума посходили. Объединялись в есенинские общества, читали его стихи, переписывали в заветные тетради, писали ему письма со всех концов необъятной страны. И какие письма! Вот одно из них:
«У нас очень много есенинцев — рабочие, женотделы, студенты, мещане, комсомольцы и даже пионеры… (У каждого сердце «есенинское»). Дорогой Сергей, помоги нам! Оживи нас!!! Если ты нам пришлешь свои стихи (книги), мы будем счастливейшими в мире! Пожалуйста, Сергей! Я за твой «Березовый ситец» последние брюки готов загнать».
А потом, получив ответ Есенина, совсем ошалел от счастья. И это не рядовой комсомолец, а комсомольский вожак города Николаева. Такой популярности при жизни даже Пушкин не имел! А после смерти Есенина скажут: «О Ленине так не жалели».
Конечно, Николай Бухарин мог прийти в бешенство, было от чего. Есенин увел за собой всю молодежь страны! Даже Максим Горький не выдержал, вмешался, подал совет из своего «прекрасного далека» дать умный подзатыльник: «Талантливый, трогательный плач Есенина о деревенском рае — не та лирика, которую требует время и его задачи, огромность которых невообразима».
Как должен был реагировать на такие письма Николай Бухарин? Обстановка в стране для партийного идеолога Бухарина была далеко не простой и не легкой. После партийной чистки 1921 года многие партийцы, не согласные с политикой партии, выходили из партии сами, например Василий Наседкин, побывавший в 1921 году на родине в Башкирии. Можно только предполагать, что услышал Василий Федорович на родине и что он там увидел. Увидел, как на деле воплощается политика большевиков в жизнь. Но теперь, в 1924 году, все как будто менялось в лучшую сторону: в год смерти Ленина было принято в партию «четыреста тысяч от станков горячих — Ленину первый партийный венок», по словам Владимира Маяковского.
Видимость единства с народом была соблюдена, но Союз начал трещать по швам, потому что новое пополнение — в основном молодые люди — значительно отличалось в убеждениях от тех, кто ринулся в революцию в 1917 г. Они устали дожидаться мировой революции, и потому в 1925 году Бухарину пришлось много выступать с докладами, обращенными к комсомолу и молодежи, вразумлять, наставлять, доказывать, воспитывать («Ленинское воспитание молодежи», «Комсомол, за углубленную большевистскую работу!», «Учительство и комсомол», «О работе комсомола» и т. д.).
С комсомольским вожаком из Николаева он поговорит особо. Поговорит и тотчас «перевоспитает». Марка Цейтлина, страстного есенинского почитателя не стало, с новым именем он перешел в новое качество. Бухарин жаловался в письмах, оправдываясь, что его буквально затравили. Видно, потому и официальную статью о Есенине назовет прямолинейно: «Злые заметки». Всех пролеткультовцев настроил против него! «Многие критики не могли забыть «Москвы кабацкой» и наперебой упрекали Есенина в отсутствии выдержанной пролетарской идеологии». «Мужик, кулак. Он из тех мужиков, кто французскую революцию погубил», — говорили они про Есенина. «В то время в нашей прессе уже возникло пренебрежительное слово «есенинщина» (В. Мануйлов). Понимал ли хоть сколько-нибудь партийный руководитель, каково приходилось Есенину от его травли?
Совершенно справедливо характеризует Станислав Куняев «банду лихой молодежи, страшной своей спаянностью, наглостью и полной беспардонностью как в человеческом, так и в литературном поведении.
С кем у Есенина не могло быть никаких контактов, так это с «молодой гвардией» бездарностей, лихо копытящей на ниве русской словесности и потрясающей при каждом удобном случае своим национальным происхождением».
Так было на Кавказе, так было в Ленинграде, так было и в Москве. Гурвич вспоминает: «Я Есенина обожал, зачитывался его стихами, другим советовал читать их. За это мне здорово попадало от Пира (Пиравердиева) и особенно от Тарасова (напостовцы, сотрудники газеты «Труд»)». А вот убеждения молодого «октябревича» Безыменского: «Но ты — поэт. И враг. И пусть!/ Но все же странно, право слово,/ Что выучил я наизусть/ Твои стихи — врага лихого». Этот «октябревич» называет Есенина врагом. Есенин, конечно, не был другом, но не был и врагом пролеткультовцам. Они же почти все считали его недругом советской власти. Надо сказать, что пролеткультовцы не только Есенина считали несоветским поэтом, как ни покажется странным, пролеткультовцы и Маяковского не считали советским. Это потом, в 1935 году, когда Сталин «прозреет» для другого решения и воздаст должное «лучшему, талантливейшему поэту», все литературоведы сделают и Есенина советским.
О рапповцах, которые доставляли Есенину много неприятностей и буквально отравляли ему жизнь, пишет и Галина Бениславская:
«Группу журнала «Октябрь» Сергей Александрович ненавидел, его иногда буквально дрожь охватывала, когда этот журнал попадал ему в руки. Травля «Октябрем» «попутчиков» приводила Сергея Александровича в бешенство, в бессильную ярость. Не раз он начинал писать статьи об этой травле, но так и не кончал, так как трудно было писать в мягких тонах, резкую статью не было надежды опубликовать».
А после гибели Есенина все рапповцы, октябристы, напостовцы объявили себя друзьями Есенина и писали свои «дружеские» воспоминания.
На основе изученных документов Виктор Иванович Кузнецов («Сказка об «Англетере». «Совершенно секретно», № 9, 1998) пришел к выводу: «Практически вся компания свидетелей, понятых, поставивших свои подписи под документами о смерти Есенина, — сексоты ГПУ». Этот вывод подтверждается фактами — самыми надежными документами эпохи. Здесь как раз уместно напомнить читателю последние слова Есенина, которые приводит в книге «Право на песнь» Эрлих:
«Ты понимаешь? Если бы я был белогвардейцем, мне было бы легче! То, что я здесь, это неслучайно. Я — здесь, потому что я должен быть здесь. Судьбу мою решаю не я, а моя кровь. Поэтому я не ропщу. Но если бы я был белогвардейцем, я бы все понимал. Да там и понимать-то, в сущности говоря, нечего! Подлость — вещь простая. А вот здесь… Я ничего не понимаю, что делается в этом мире! Я лишен понимания!»
Это были последние слова Есенина в казематах гостиницы «Англетер».
К годовщине смерти Есенина Иннокентий Оксенов подготовил статью, из которой каратели печатного слова выбросили следующие слова:
«Смерть Есенина — как чудовищный сон, кошмар, от которого нельзя уйти, нельзя проснуться. Как круги по воде, расходятся и ширятся по миру отзвуки этой страшной гибели. Последствия этой смерти больше и серьезнее, чем можно было бы думать. Надломано много душ перед многими снова встали во весь рост извечные «проклятые вопросы» о ценности жизни».
Уже готовилась бухаринская резолюция о зловредности поэзии Есенина. Ну а дальше было то, о чем сказала в письме Есенину Галина Бениславская: «Эти люди сумеют не только физически уничтожить его, но и испортить то, что останется во времени после него». Есенина сузили до имажинистского кружка и наделили чертами не слишком образованного человека и поэта средней руки. Об этом и сказал в свое время Георгий Свиридов: «Сергей Есенин — это колоссальная фигура в мировой поэзии, а он был принижен ниже всякой меры сознательно. И мы с этим, к сожалению, смирились».