Глава 5 Черный человек

Глава 5

Черный человек

Стихи кабацкого цикла («Снова пьют здесь, дерутся и плачут…» и др.) Есенин написал там же, за рубежом. Можно предположить, что они о русской эмиграции. Так некоторые критики и представляли эти стихи. Хотя Есенин предусмотрительно объединил их в цикл «Москва кабацкая». Так что речь идет о родимой столице. Не о Берлине, Париже или Праге, а о Москве, нынешней, большевистской.

Критики («Известия» 1923 г., 23 авг.) и тут извратили суть, преподнесли по-своему: «После доклада поэт читал свои последние стихи. Необходимо отметить, что в первом цикле, «Москва кабацкая», несмотря на жалость поэта к этой умирающей Москве, которую Октябрь выбросил за борт истории, чувствуется новая большая струя в поэзии Есенина».

Так и будут впредь «перевертывать» всю поэзию Есенина, приспосабливая «под себя». Так «перевернули» и поэму «Черный человек», увидев в поэме самого автора как хронического алкоголика и забулдыгу.

Поэма «Черный человек» до сих пор остается самым загадочным и нерасшифрованным произведением русской литературы. Во всяком случае, критики сходятся в одном: поэма Есенина, говоря гоголевскими словами, — «это крик ужаса и стыда, который вырывается из груди человека, увидевшего в зеркале свое оскотинившееся лицо».

Бессильным и незащищенным от черных сил зла почувствовал себя Есенин в Америке. С отчаянием, болью и гневом взывает он, не узнавая себя:

«Черный человек! Ты не смеешь этого… Что мне до жизни скандального поэта!» Там, в «мерзкой книге», представлена «жизнь какого то прохвоста и забулдыги». Это «нагоняет на душу тоску и страх».

Может быть, впервые понял Есенин с такой ясностью, что подвалы Лубянки, где «красятрты в жестяных поцелуях», не самое страшное изобретение погромпдиков от революции. Куда страшней увидеть в зеркале свое кривое отражение.

Не тогда ли понял сам и предупредил читателя: «Все-таки как должно меня поймут лет через двести».

Мысль о том, что «Черный человек» в поэме Есенина — это Троцкий, высказывалась литературоведами, но была отвергнута за недоказанностью, неубедительностью. Тем более, что начальный вариант поэмы — «более мрачный и трагический», как свидетельствуют все, слышавшие чтение самим Есениным, — не сохранился.

Черный человек!

Ты не смеешь этого!

Ты ведь не на службе

Живешь водолазовой.

Странно. Откуда это? Почему «водолазовой»? Может быть, Есенин услышал леденящую душу историю времен гражданской войны? О том, как водолаз, которого погрузили проверить повреждение винта, оказался среди утопленников. Их был целый лес! В белой одежде — кальсонах и рубашках — они стояли, слегка покачиваясь и простирая руки. Казалось, они хватали его со всех сторон, цеплялись, не отпускали…

Чудовищная картина тотчас парализовала мозг человека. Его вытащили полупомешанным и совершенно седым.

Но это было не наваждение. И увидел он не призраки и привидения. Это были мальчишки-кадеты, которые отчаянно сопротивлялись в Крыму. Им было обещано помилование. Но их расстреляли, а затем утопили в море. А чтобы не всплыли тела, к ногам привязывали булыжники-якоря. Позднее утопленников, сорванных бурей, десятками прибивало к чужим берегам, выбрасывало на отмели.

Так в начале 1920-х годов мир узнал о чудовищном злодеянии большевиков, которое впервые открылось взору водолаза.

Этот ли «подвиг» Бела Куна и других красных командиров «приоткрыт» в поэме или что-то другое — трудно сказать.

Опасно было увидеть в «Черном человеке» прославленного вождя революции, еще опасней и рискованней было сказать об этом на страницах печати. Но и обойти молчанием было нельзя: Есенин читал поэму всем друзьям, читал с эстрады.

Николай Асеев в 1929 году в «Дневнике поэта» вспоминает о последней встрече с Есениным:

«В тот вечер он читал «Черного человека», вещь, которую он очень ценил и над которой, по его словам, работал больше двух лет.

Из-за нее передо мной вставал другой облик Есенина, не тот общеизвестный, с одинаковой для всех ласковой улыбкой, не то лицо «лихача-кудрявича» с русыми кудрями, а живое, правдивое, творческое лицо поэта, лицо, умытое холодом отчаяния, внезапно просвежевшее от боли и страха перед вставшим своим отражением… Маска улыбки и простоты снимается в одиночестве.

Перед нами вторая, мучительная жизнь поэта, сомневающегося в правильности своей дороги, тоскующего о «неловкости души», которая не хочет ничем казаться, кроме того, что она из себя представляет».

Все поэмы Есенина, кроме «Анны Снегиной», литературная критика приняла без интереса. Написано о них мало и крайне поверхностно, а поэма «Черный человек» вообще осталась «белым пятном», хотя Софья Толстая-Есенина предостерегала от верхоглядства и лжи, которым обрастало имя Есенина:

«Как ни странно, но мне приходилось слышать, даже у кого-то читать, что «Черный человек» писался в состоянии опьянения, чуть ли не в бреду. Какой это вздор! Взгляните еще раз на этот черновой автограф. Как жаль, что он не сохранился полностью. Ведь «Черному человеку» Есенин отдал так много сил! Написал несколько вариантов поэмы. Последний создавался на моих глазах, в ноябре двадцать пятого года. (За месяц до гибели!) Два дня напряженной работы. Есенин почти не спал. Закончил — сразу прочитал мне. Было страшно, казалось, разорвется сердце. И как досадно, что критикой «Черный человек» не раскрыт».

Тем интересней познакомиться с недавно опубликованными воспоминаниями Юрия Анненкова, талантливого, самобытного художника, который был накоротке с литературным миром старой и новой столиц. Анненков близко знал Есенина (познакомился с ним еще в «Пенатах» у Репина) и вождя революции Троцкого, чей портрет огромных размеров писал для музея революции по заказу советского правительства:

«Троцкий был интеллигентом в подлинном смысле этого слова. Он интересовался и был всегда в курсе художественной и литературной жизни не только в России, но и в мировом масштабе. В этом отношении он являлся редким исключением среди «вождей революции». К нему приближались Радек, Раковский, Красин и, в несколько меньшей мере, Луначарский (несмотря на то, что именно он занимал пост народного комиссара просвещения). Культурный уровень большинства советских властителей был невысок».

В начале 1923 года Юрий Анненков получил заказ от советского правительства написать для истории и потомков портреты вождей революции. Одним из первых он писал портрет Троцкого.

«Когда все мои эскизы к портрету Троцкого были закончены, и я должен был приступить к холсту, Троцкий сказал полушутя, полусерьезно:

— А как же мне нарядиться для портрета? Позировать в военной форме мне бы не хотелось. Могли бы вы набросать что-нибудь соответствующее для нашего портного?

Я набросал карандашом темную непромокаемую шинель с большим карманом на середине груди и фуражку из черной кожи, снабженную защитными очками. Мужицкие сапоги, широкий черный кожаный кушак и перчатки, тоже из широкой черной кожи, с обшлагами, прикрывавшими руки почти до локтей, дополняли этот костюм.

Вспоминаю, как во время одной из примерок я сказал:

— В этом нет ничего военного.

Троцкий улыбнулся:

— Но в этом есть что-то трагическое.

— Не трагическое, — ответил я, тоже рассмеявшись, — но угрожающее. В этой «одежде революции» Троцкий позировал мне для своего четырехаршинного портрета. В этом же костюме Троцкий был снят рядом со мной правительственным фотографом. Этот снимок у меня сохранился до сих пор и в свое время (1923) оказал мне однажды неожиданную услугу». (Сыграл роль удостоверяющего документа при задержании Ю. Анненкова милицией? — Авт.)

Не эта ли «одежда революции» подсказала Есенину название поэмы — «Человек в черной перчатке» (Берлин, 1923 г.) и, наконец, «Черный человек»? На это указывают даты, общие знакомые. На это указывает портрет Есенина работы Юрия Анненкова, помеченный 1923 годом.