Глава 2 Белая и красная эмиграции

Глава 2

Белая и красная эмиграции

А.Б. Кусиков — М. Ройзману.

Париж, март 1924 г.

«Живу я сейчас в Париже. Официально «по государственным делам». Надо же послужить на пользу социалистического отечества. В нашу эпоху нельзя быть «беспартийщиком». Пока (что) организовали здесь литературно-политическое оби^ество «Друзей России». Членами общества — много видных и виднейших французских писателей. Будем приглашать и из России, т, е, русских литераторов. При «обществе» будет еженедельный журнал на французском языке» (…) Русских будем переводить. Работа интересная, а кроме того, вводит меня в тот круг общества, который для меня необходим. Ну а неофициально, и что самое для меня главное — стихи и библиотека».

Почему Кусиков предельно разоткровенничался, раскрылся «изнутри»? Потому что пишет такому же чекисту, единомышленнику, сослуживцу, своему человеку. Бобров, Ройзман, Блюмкин, Рюрик Ивнев, Кусиков, Колобов давно засветились как сотрудники ЧК-ГПУ. В «Стойле Пегаса» все были сотрудниками ЧК-ГПУ. Оно для того и создано было Троцким и Каменевым, чтобы знать, чем дышит русская интеллигенция и что думают поэты о советской власти.

Л.В. Занковская пишет: «Многих из тех, кого знал Мариенгоф в начале XX века и называл позднее своими друзьями, ждала трагическая участь. Мариенгоф, тем не менее, не предается горестным размышлениям и иногда с юмором и даже плохо скрываемой издевкой вспоминает этих людей. Пережить многих своих современников Мариенгофу, несомненно, помогли острый, практический ум, необыкновенная осторожность и могучий инстинкт самосохранения».

Увы! Время показало, что не спасли всех тех, кто подлежал уничтожению, ни «практический ум, ни осторожность, ни могучий инстинкт самосохранения».

Все дело в том, что «Мариенгоф принял революцию не извне, а изнутри». Что это значит? А значит это, что он с 1918 года уже состоял на службе правительства. Этим объясняется дружба с Борисом Малковым. Этим объясняется помощь Николая Бухарина. Этим объясняется, что чекисты — друзья Мариенгофа. Этим объясняется все в его жизни. Он был своим человеком и в кабинете Троцкого, только во всех своих воспоминаниях он всегда на втором плане, как случайный посетитель.

Знал ли об этом Есенин в те годы? Однозначно ответить трудно. Но после возврапдения из-за границы точно знал. Вот потому и разошлись их пути, а ссора и ее причина — это был только внешний предлог.

Из письма Есенина Г. Бениславской (Ленинград, 3–5 мая 1924 года):

«Со «Стойлом» дело нечисто. Мариенгоф едет в Париж. Я или Вы делайте отсюда вывод. Сей вор хуже Приблудного. Мерзавец на пуговицах опасней».

Надо ли говорить, что за рубеж выпускали только особо доверенных, а Мариенгоф с женой выезжали и в 1924, и в 1925, и в 1927 годах. Для одних двери за кордон были наглухо закрыты, не пускают даже на лечение. Для других распахнуты настежь. Кусиковы и Эренбурги ездят в Париж, как на собственную дачу.

Кусиков — Ройзману:

«Да, Мотя, работать надо… Хотел было поехать в Россию. Но подумал о друзьях, обо всем, что и как — и отложил пока поездку до тех пор, пока окрепнет «общество». Потом приеду месяца на два-три — а затем через Париж в Америку».

Для них другие законы — неписаные. А Есенина даже на неделю в Персию не пустили.

Шубникова-Гусева: «Откровенность» автора письма согласуется с оценками русской эмигрантской прессы того времени, называвшей парижское общество «Друзья России» «филиалом ГПУ», а газету «Парижский вестник», где сотрудничал Кусиков, — «чекистским вестником».

Ренэ Герра пишет:

«Ошибочно думать, что эмиграция была только «белая». Два художника — Юрий Анненков и Сергей Чехонин — немало сделали для воспевания революции.

Анненков едет во главе советской делегации на биеннале в Венецию с портретом Троцкого в полный рост, но решает не возвращаться.

Другой — разработчик первых советских денежных знаков и вообще советской эмблематики уезжает спустя четыре года: жить в стране Советов невмоготу».

К словам этого «русского француза», как его называли, который достаточно изучил русскую эмиграцию, стоит внимательно прислушаться. Эмиграция была не только «белая». Эмиграция была и «красная». Это те самые «ядра», о которых говорил Ленин:

«Начиная с II конгресса III Интернационала мы прочной ногой стали в империалистических странах не только идейно и организационно. Во всех странах имеются в настоящее время такие ядра, которые ведут самостоятельную работу и будут вести ее».

В 1921 г. Ленин еще раз подчеркнул в «Заметках публициста»:

«Нешумная, неяркая, некрикливая, небыстрая, но глубокая работа создания в Европе и Америке настоящих коммунистических партий, настоящих революционных авангардов пролетариата начата, и эта работа идет».

Об этом пишет и красный эмигрант, связавший свою жизнь с зарубежьем, Юрий Анненков.

В начале 1920-х годов за рубеж выехало много русской интеллигенции. Точнее — еврейской. Они не страдали ностальгией, у них не было языкового барьера и прочих русских причуд, они быстро и незаметно растворялись в новой среде и адаптировались к новым условиям. Сегодня он учитель в Чикаго, завтра — посол в Китае. Это журналисты, писатели, актеры, врачи, учителя. У Ленина засвидетельствовано:

«Принимая во внимание длительность нарастания мировой социа-листической революции, необходимо прибегнуть к специальным маневрам, способным ускорить нашу победу над капиталистическими странами:

(…) Выразить пожелание немедленного восстановления дипломатических сношений с капиталистическими странами на основе полного невмешательства в их внутренние дела. Глухонемые снова поверят. Они будут даже в восторге и широко распахнут свои двери, через которые эмиссары Коминтерна и органов партийного осведомления спешно просочатся в эти страны под видом наших дипломатических, культурных и торговых представителей».

Вот так, как у Ленина написано, и следует понимать «красных» эмигрантов: эмиссары Коминтерна и органов партийного осведомления.

Георгий Иванов в есенинских друзьях не числился, и не известна его позиция по отношению к советской власти. И в России, и за рубежом он был и оставался лидером, с мнением которого считались и которого побаивались за острый язык. «Он создает и губит репутации», «его называют «общественным мнением», — так в воспоминаниях Ирины Одоевцевой отзывается о нем Н. Гумилев.

Небезынтересны такие сведения о нем жены И. Одоевцевой:

«В начале июля 1922 года Георгий Иванов, добившись с большими трудностями и хитростями «командировки для составления репертуара государственных театров на 1923 год», спешно покинул Петербург. Спешно оттого, что его командировка была на редкость «липовой», и в «верхах» могли понять это и отменить ее…

К театральному делу Георгий Иванов никак не был причастен, ровно ничего в театре не понимал и не любил его (…)

Мои бумаги еще не были готовы — я оптировала с большими сложностями латвийское гражданство и покинула Петербург с эшелоном через две недели после того, как Георгий Иванов уплыл на торговом корабле в Германию.

(…) Луначарский тогда еще не лишился своей власти и выдавал самые фантастические командировки».

Само собой разумеется, что Луначарский здесь был ни при чем. На Запад в капиталистические страны под любым предлогом отправляли самые надежные кадры — засылали «большевистские ядра». После раскола в большевистском правительстве и изгнания Троцкого многие из них оказались без поддержки большевиков, очевидно, те, кто служил Троцкому. Судьбы многих из них сложились трагически, а талант не реализован, не востребован. В этом смысле к числу неудачников Ирина Одоевцева причисляет и своих друзей: Георгия Иванова, Георгия Адамовича, Николая Оцупа и других «красных» эмигрантов.

«Стихи их были никому не нужны. И это делало поэтов, пишуших на русском языке, несчастными».