Глава 4 В защиту Анны Берзинь
Глава 4
В защиту Анны Берзинь
Гулагом проверенный человек.
В. Кузнецова
Роль Анны Берзинь в судьбе Есенина до конца не понята. Несмотря на доброе отношение к ней самого поэта, исследователи, со слов «друзей», приписывают ему отрицательный отзыв о ней.
Кто же она: добрый ангел-хранитель, который помогал ему уходить от врагов в последние два года жизни, или «набитая дура и подлица»?
Известно, что сестры Есенины не жаловали Берзинь — «очередная любовница», обижались и на неполную выплату за посмертное собрание сочинений Есенина (от нее ли это зависело?).
В дневнике Софьи Толстой есть запись не в пользу Анны Абрамовны: «Говорит, «предлагаю товарообмен» — дает рукопись «36-ти» в том варианте, когда она называлась «26», и за нее просит 4 тома Гиза. Торгует бессовестно, а я даже не могу выразить ей своего отвращения — боюсь отпугнуть и потерять его рукопись. Не могу отдать последние книги, и сердце разрывается — как же быть?»
Оскорбление тяжкое: «набитая дура», «подлица» — и пусть это всего два слова, но это, по существу, два библейских гвоздя, которыми Анну Берзинь прибили к позорному столбу. Странно другое: Есенин друзей не оскорблял, разве только Мариенгофа, поссорившись, но и тому, говорят, как истинный христианин, первым протянул руку.
Вокруг Есенина не могло быть случайных людей в том смысле, что это были проверенные, преданные делу революции люди. Им, своим сотрудникам, чекисты старались обеспечить приемлемую «легенду», алиби. Не потому ли рядом с убитым Есениным не было ни Бениславской, ни Вольпин?
Анна Верзинь с дочерью, 1928 г.
Впрочем, позднее убирали всех, кто так или иначе был близок к Есенину. Поплатились все: кто — за свою дружбу, расположение, кто — за то, что укрыл когда-то, сберег от расправы, продлил ему жизнь, а кто — за то, что стал свидетелем преступления власти против поэта.
Анна Абрамовна Берзинь — русская, дочь псковских крестьян, была комиссаром в отряде героя гражданской войны Оскара Берзиня (расстрелян в 1937 года). В трудные годы войны вышла за него замуж, затем окончила Тимирязевскую академию. Много читала. И сама печаталась под псевдонимом «Ферапонт Ложкин». Работала редактором крестьянской литературы в Госиздате. Весной 1929 года в Москву приехал польский писатель и поэт Бруно Ясенский. Его она пошла встречать на вокзал вместе с сотрудниками отдела, там они познакомились и больше не расставались до самого его ареста.
Саму Анну Абрамовну арестовали за то, что она категорически отказалась отречься от мужа, которого объявили «врагом народа». Из партии исключили, хотя проголосовали не все. Фадеев лично отобрал партбилет. Судили Анну Берзинь не как члена семьи врага народа, а за связь с польской разведкой, то есть ее тоже сделали врагом народа. Приговор — 8 лет лагерей, по окончании — поселение в Коми АССР.
Две дочери остались у бабушки. Восьмилетнего Андрея отправили в детский дом (Андрей был сыном Б. Ясенского от первого брака, воспитывался Анной Берзинь).
Анна Абрамовна восемь лет отсидела в лагерях Коми и столько же, почти до 1956 года, оставалась на поселении там же, в Княжпогосте. Выжила благодаря своим качествам, за которые ее все любили, ценили, берегли по мере возможности. Сберегли, возможно, для того, чтобы сумела опубликовать рукопись своего мужа Бруно Ясенского «Заговор равнодушных» и написать воспоминания о Есенине. Мемуарная рукопись давалась ей с трудом. Годы заключения крепко подорвали здоровье. Внимания и заботы требовала и совсем больная, прикованная к постели мать Анны Абрамовны — Анастасия Панкратьевна Фаламеева. Большую переписку вела Анна Абрамовна со своими молодыми друзьями Сашей Жолондзем и его женой Ирмой. Все письма они бережно сохранили и пронесли через всю свою жизнь чувство любви к этой удивительной женщине огромной культуры, энциклопедических знании, красивои, щедрой, душевной и необыкновенно умной.
Привожу отрывок из сбереженного ими письма от 14 мая 1956 года, написанного после реабилитации, когда Берзинь уже вернулась в Москву.
«Саша, милый, все так же вокруг нас молодежь, и молодежь, конечно, очень хорошая. И я рада, что ты написал — это продолжение моей жизни и лишний раз подтверждает, что я живой, что я советский и партийный человек. Столько видеть и не свихнуться, очень трудно.
Я послала тебе отчет обо всех делах. Все это интересно и страшно, ведь так легко было пропасть морально и физически, а вот все же выбрались оттуда, кажется, даже пострадав меньше, чем деляги из теперешних писак. Вчера в два часа застрелился Фадеев. Зачем он это сделал? Все же он лучше, чем я о нем думала. Я считала его последним подлецом, без стыда и совести, а оказалось, что он все же имел еще живую душу и совесть».
После опубликования рукописи Бруно Ясенского на ее имя стали приходить письма не только от знакомых, но и от людей, которых она никогда не знала. Письма благодарности. А однажды получила телеграмму, кажется, из Южно-Сахалинска (на имя Суркова): «Прошу передать мое уважение жене Бруно» и подпись: Валентин Российский.
Каких трудов стоило Анне Абрамовне спасти и сохранить рукопись! Ведь хранила она ее в сыром бараке, на берегу р. Кылтовка, где жила после заключения. Хранила, рискуя многим, под дощатым полом. Рукопись, написанную чернилами, приходилось часто просушивать, восстанавливать расплывшиеся от влаги страницы.
Наверно, и не сберегла бы А. Берзинь труд мужа, тем более, что в 1951 году ее перевели на станцию Кола — под Мурманск. Чтобы не рисковать, она доверила ее комсомольцу Александру Жолондзю. Он был единственным не репрессированным артистом из большого коллектива художественной самодеятельности, которым руководила Анна Берзинь на Центральном отдельном лагерном пункте (ЦОЛПе) Севжелдорлага МВД СССР в поселке Княжпогост.
По воспоминаниям Александра Жолондзя, «это был странный лагерь, в нем находились в заключении видные актеры, бывшие в свое время гордостью советского театра, прекрасные музыканты, крупные ученые и очень много выдающихся врачей».
Жолондзь вспоминает случай, когда у Маши Жеуску случились преждевременные роды, она была уже в состоянии клинической смерти, Анна Абрамовна, работавшая в больнице медицинской сестрой, бросила лагерным врачам: «Не можете спасти человека!» Это было вызовом. Двое суток боролись они за жизнь Маши и двоих ее детей-близнецов. И спасли всех. Работа врачей осложнялась нежеланием женщины жить. Высланная из Польши Мария Ржевутская (Жеуску она стала в лагере — так записали фамилию на слух) приготовилась к смерти. Когда врачи выписали Машу Жеуску из больницы, идти ей было некуда. Анна Абрамовна привела ее с детьми в свой барак, где все приготовила для матери и ее малюток. Из таких же ящиков, какие служили ей мебелью, сделала кроватки. Она помогала Маше растить Петю и Алину, а те, когда научились говорить, обеих женщин звали мамами.
Когда Анну Абрамовну ссылали, к счастью для нее, не надолго, в Карело-Финскую республику, она не забывала присылать деньги на воспитание малюток. Позже М. Жеуску уехала с детьми в Польшу.
В 1951 году в места ссылок за подписью Молотова был направлен правительственный циркуляр: «Бывших политических заключенных использовать только на физической работе». А. Берзинь с ее плохим здоровьем этот циркуляр обрекал на смерть. Всеми правдами и неправдами лагерное начальство добилось возвращения А. Берзинь в Княжпогост. к тому времени в Микуни выстроили большое, красивое здание театра. И Берзинь ездила 50 км на поезде, чтобы, как и раньше, руководить художественной самодеятельностью.
А. Жолондзь рассказывает: «Мне в этом Дворце культуры поручили отвечать за художественную самодеятельность. К счастью, в Княжпогост вернулась Анна Абрамовна. Ее удалось уговорить приезжать в Микунь, чтобы она занималась подготовкой концертов и спектаклей. Ночевать она оставалась у меня вместе со своим мужем и сколько всего интересного из своей легендарной и трагической жизни рассказывала она.
В Микуни Анна Абрамовна пригласила для работы с ней чудесную молодую женщину Тамару Петкевич, которая до ссылки в Микунь была ведущей актрисой лагерного театра. Ее отец, поляк по национальности, был расстрелян, а ее, совсем молодую девушку, арестовали, и 10 лет она пробыла в лагерях без всякой вины.
К 1 мая 1952 года Анна Абрамовна решила поставить спектакль «Белый ангел» — о белой девушке, которая полюбила негра, а страшная в своей жестокости система губит их любовь. Роль негра должен был исполнять я, а белую девушку — Тамара.
Но за два дня до премьеры меня вызвали в НКВД и сказали, что Тамара как «враг народа» не имеет права играть в этом спектакле, а Анна Абрамовна не имеет права работать в Микуни.
Но так как приглашения на спектакль уже были разосланы, а срыв концерта имел нежелательные последствия, то разрешение на один спектакль было получено, хотя и предполагали, что после концерта Тамару вновь арестуют. Нервы у нас были напряжены до предела. Но спектакль прошел с большим успехом. В сцене, где я должен был оттолкнуть слегка Тамару от себя, я сделал это так сильно, что она буквально пролетела всю сцену. Этой же ночью (после спектакля) Тамара нелегально убежала из Микуни и скрывалась до самой смерти Сталина и только в 1956 году была полностью реабилитирована, затем окончила театральный институт. Сейчас она живет в Ленинграде и написала книгу о своей нелегкой судьбе и тех людях, кто был с ней в лагерях, «Жизнь — сапожок непарный».
После этого спектакля больше я никогда в жизни на сцене не выступал. В августе 1952 года я уехал в Ленинград, где поступил учиться в железнодорожный институт».
Анна Абрамовна и ее муж были реабилитированы только в 1956 году, получили прекрасную квартиру в высотном доме, где находится гостиница «Украина», но ее все время мучил вопрос, где находится Андрей — сын Бруно Ясенского от первого брака. Когда мужа и ее арестовали, мальчика отправили в детский дом, и с 1938 до 1956 года о нем ничего не было известно. Все запросы относительно судьбы Андрея оставались без ответа. И только в 1956 году после опубликования в журнале «Новый мир» романа «Заговор равнодушных» Ясенский-младший нашелся и рассказал о своей нелегкой судьбе.
Впоследствии Анна Берзинь говорила: «Я осталась жива благодаря Семену Ивановичу Шемену». Кто же в те годы не слышал этого имени! Почему он благоволил А. Берзинь? Может быть, она напоминала ему жену, так же как Берзинь, находившуюся в сталинских лагерях только за то, что она была полькой, а Семен Иванович не захотел отречься от жены, как не захотела отречься от мужа Анна Абрамовна?
Начальник управления, полковник, а впоследствии генерал С.И. Шемена в 1938 году был военным атташе в Чехословакии, а его жена, полька, была арестована как «шпионка». Семена Ивановича перевели на должность начальника Управления строительством Сев. — Печ. лагерей из центрального аппарата.
«Несмотря на работу в органах он был порядочным и культурным человеком, сделавшим много добрых дел отдельным заключенным», — так пишет о Семене Ивановиче бывший заключенный этого лагеря, впоследствии работавший директором Дома культуры, Соломон Ерухимович. У него работала Анна Абрамовна Берзинь руководителем драмкружка после своего освобождения.
Культура в те годы здесь, на Севере цвела пышным цветом, благо талантливых актеров было много. Образ начальника управления С.И. Шемена описан талантливым летописцем эпохи А. Маленьким в романе «Покорители тундры». Теперь эта книга — библиографическая редкость.
Алексей Маленький, он же Попов Алексей Георгиевич, был арестован в 1937 году тоже как «враг народа». Летопись свою вел, конечно, с разрешения высокого начальства. В 1947 году умер, не дожив трех дней до своего освобождения. Роман А. Маленького остался уникальным памятником сталинской эпохе и пока единственным подобного рода о великой стройке века — Северо-Печорской железнодорожной магистрали, протяженность которой составила 1847 км к моменту ее завершения в 1943 году. Еще шла Великая Отечественная война, а 914 человек в 1943–1944 годах были награждены орденами и медалями. Среди них, конечно, и Семен Иванович Шемена был удостоен ордена Ленина.
Ни «на подлицу», ни на «дуру», тем более «набитую», Анна Абрамовна никак не тянула, напротив, всех удивляла и поражала образованностью, необыкновенной эрудицией, энциклопедическими знаниями, добропорядочностью и человечностью.
Жолондзь и говорит о ней восторженно: «Красавица! Умница!» Посмотрев на фотографии, я усомнилась.
— Ну, что вы! Ведь это после лагеря. Она тяжело болела, У нее была слоновья болезнь, потому и располнела. Какие удивительные голубые глаза! А когда начинала говорить, умолкали все, ее можно было часами слушать.
Ирма, жена Александра Львовича, дополняет:
— Когда приезжали в Москву, я об этом даже не сообщала родным: они обижались, что мы их забыли и не заходим. А мне даже в театры ходить не хотелось. Накормим всех, уложим спать, закроемся на кухне и сидим до 4-х, до 5 часов ночи (или утра)!..
Ближе, роднее ее у нас никого не было! А скольких ее друзей узнали! С какими писателями и поэтами познакомились! Леонид Леонов каждый день звонил, а то и два раза в день. Эльза Триоле с Луи Арагоном тоже к ней приезжали! Кажется, вся писательская Москва знала и уважала ее. Здесь непременно останавливались политзеки и актеры княжпогостского театра. А письма ее! Вы читали, какое чудное письмо она написала ко дню нашей свадьбы?! Сама приехать не смогла.
Письмо я прочитала. Да, именно такие слова — напутствие молодоженам — должны звучать вместе с музыкой Мендельсона.
Уже одна дарственная надпись Есенина на подаренной Берзинь книге «Березовый ситец» (1925 год) говорит сама за себя:
Самые лучшие минуты
Были у милой Анюты.
Ее глаза, как голубые колодцы.
В них любовь моя, в них и солнце.
Известен и другой вариант:
Ее глаза как синие дверцы,
В них любовь моя, в них и сердце.
К своей Анюте нередко прибегал Есенин в редакцию и домой. Отец и мать Анны Абрамовны искренне любили Сергея, старались получше накормить, занять разговорами. Он тоже привязался к ним. Анастасия Панкратьевна не только вкусно готовила, но и душевно пела, они часто вместе исполняли старинные русские песни, а потом Сергей пел им частушки, которых знал необычайно много.
Анна Берзинь рассказывает:
«Есенин только вернулся из-за границы. Встретились случайно в парикмахерской.
— Во-первых, здравствуйте! А во-вторых, у вас сегодня очень вкусный борщ на обед!
— Борщ? Какой борщ?
— Я у вас обедал и пробыл почти весь день. Принес билеты на вечер. Ваша мама оставила меня обедать. Я только что от вас.
— Когда вы приехали?
— Вчера! И видите, сегодня уже выступаю.
Он был ослепительно веселый, приветливый, ласковый и милый. Он был рад, что дома, в Москве. Повторил это несколько раз. Лицо его было ясное и спокойное».
Как разительно несхоже это воспоминание с воспоминанием Мариенгофа о Есенине, вернувшемся из Америки: «Вернулся безнадежно сломанным»!
Даже Наталья Сидорина, умный и глубокий есениновед, в своем исследовании опирается на жесткие и грубые характеристики Анны Берзинь, будто бы имевшие место в оценках Есенина. Но следует помнить, что подобные представления «закрепились» не только за ней, но и за Софьей Толстой, и за другими есенинскими женщинами. А заимствуются они исследователями из воспоминаний «друзей», в том числе и «милого Евдокимыча» — Евдокимова Ивана Васильевича, который редактировал собрание сочинений Есенина. Он же собрал и первый сборник воспоминаний о Есенине.
Как к ним относиться, решайте сами, но не упускайте из виду и следующее. Когда в 1927–1928 годах осуществлялось переиздание «Собрания стихотворений» поэта, Екатерина Есенина писала Софье Толстой:
«Я все-таки хотела бы знать, чье будет предисловие и будет ли выброшена из 4-го тома евдокимовская белиберда?»
В том же письме Катя высказалась и против предисловий Воронского, предлагала «вообще очистить это полное собрание от всякого мусора».