Кто «доходит» быстрее

Кто «доходит» быстрее

В Москве, в предэтапную ночь мы познакомились с инженером-авиационником, которого привезли из закрытого тюремного конструкторского бюро, руководимого знаменитым Туполевым в его бытность заключенным. Инженера, обрусевшего немца, звали Георгий Леймер. Посадили его в начале тридцать седьмого. Он был в лагерях уничтожения и погиб бы там, если бы не вызволил Туполев. В начале войны его, как И других немцев и венгров, отправили на этап. Он легче всех переносил лагерные невзгоды и был гораздо лучше нас приспособлен к этой жизни. Мы в шутку говорили, что когда все передохнут, то он, Жорж, останется последним живым зэком.

Я полюбил его за неизменную веселость, бодрость и уверенность в себе. Ему было лет сорок. Он имел срок десять лет по седьмому пункту все той же пятьдесят восьмой, то есть был «вредителем». С такими данными он имел все основания загреметь на лесоповал. Но случилось невероятное. Пока нас во время карантина выводили за зону, он завязал знакомство с начальницей второй части мадам Ткачевой и доказал ей, что он и приехавшие с ним инженеры наладят производство, увеличат выпуск и прочие показатели. Мех-мастерская была в руках стукачей. Обнаглевшие плановик, конструктор, бухгалтер, счетовод опротивели даже самому лагерному начальству. Поэтому Жоржу удалось их свалить и заменить собой и подходящими малосрочниками из нашего этапа. Сам Жорж стал плановиком, наш друг Юрий занял место конструктора.

С точки зрения лагерной этики, посягать на «живое» место недопустимо. Но тебя будут лишь приветствовать, если ты сумеешь сковырнуть стукача; предприятие, впрочем, довольно опасное.

Конструкторский стаж у Юры был больше моего, он имел значительный опыт и как конструктор был одареннее. Я, конечно, и не претендовал на эту должность. Но Жорж объяснил мне, что начальник недоволен нормировщиком, и я могу занять его место. Эту работу выполнял товарищ по Бутырской тюрьме Борис Р., приехавший в лагерь месяца на два раньше нас. Нравы были жестокие. Если Бориса снимут, то через неделю спишут с бригады, и он погибнет на общих работах. Когда меня вызвал начальник, я расхвалил Бориса и сослался на свое незнание данной работы. Жорж и Юрий сумели переломить настроение начальника: Борис остался в мастерской.

Мне надо бы попроситься на станок, я же заявил, что хочу работать слесарем. За эту ошибку можно было поплатиться жизнью. Работа в мастерской велась в две смены и каждая работала по двенадцати часов с перерывом в тридцать минут. Я попал в ночную и должен был опиливать грани гаек под ключи в 22 и 27 миллиметров при норме 70 штук за смену. Превратив себя в робота, я обрабатывал не более 50 штук. При таком невыполнении мне могли выписать штрафную пайку в 300 граммов, но Борис проводил ежедневно по 600 граммов. Проработав так двадцать дней, я понял, что сил у меня надолго не хватит — я начал «доплывать».

Мне хочется поделиться интересным наблюдением, которое я сделал на вторую или третью ночь. Совершая по одиннадцати часов одно и то же движение напильником, нажимая на него, чтобы снимать требуемые нормой выработки слои стружек, я чисто телесно ощутил переключение к рукам и туловищу питательных соков, до тех пор как-то незаметно шедших в голову. Это противное ощущение я помню до сих пор. Оно было связано с чувством постепенного отупения. Значит, у человека физического труда жизненно важные токи, в основном, направляются в части тела, участвующие в выполнении ежедневных работ. Это наблюдение, которое может быть проверено в строго научной обстановке специальной лаборатории, дает ответ на вопрос, почему при прочих равных условиях люди умственного труда «доходят» обычно быстрее тех, кто постоянно работает физически. Первым для того. чтобы сравняться со вторыми, надо до предела сократить свою умственную деятельность, давно уже ставшую для них второй натурой. Но это надо знать заранее и обладать очень сильной волей, чтобы сразу нарушить многолетнюю привычку. Таких людей мало, и поэтому истощенный человек умственного труда, попадая в обстановку, где от него требуется непосильная работа, не успевает отучиться от привычной мозговой деятельности и некоторое время вынужден использовать питание, грубо говоря, на два потока, тогда как у работника физического труда преобладает лишь один.

Вот как протекала ускоренная гибель людей умственного труда в истребительных условиях лагерей военного времени. Из тюрьмы и с этапа прибывает уже очень истощенный человек. Его ставят на непривычную, непосильную работу, держа при этом на ничтожном пайке. В первые дни расход энергии почти удваивается из-за неведения и неумения решительно перестроиться. Этого оказывается достаточным, чтобы стремительно вывести его из строя. Люди физического труда выходили из строя неделей-двумя позднее. Более полная реакция людей умственного труда на воздействия окружающей среды действовала также против них. Чувства, эмоции тоже требуют своей доли расхода энергии. Отупелое существо находилось в лучших условиях, чем человек легко ранимый, глубоко чувствующий, сильно переживающий. И отсюда — страшное уничтожение образованных и мыслящих людей, особенно в условиях лагерей военных лет. В 1945 году на Воркуте я тщетно разыскивал многих людей, которые прошли за четыре месяца через мою камеру на воркутинские этапы. Но за три года, хотя я имел, благодаря тому, что работал инженером, пропуск в ряд лагпунктов в радиусе около 30 километров от города Воркуты, я встретил только одного Бриля, бывшего начальника НКВД в Ташкенте. Об остальных не сохранилось и воспоминания.

Конечно, люди физического труда гибли еще в большем количестве, ибо преобладали численно. Но при прочих равных условиях они были все же более приспособлены к тем жутким условиям и поэтому держались несколько дольше. В условиях зимы 1941-42 года из тюрем прибывали столь истощенные люди, что многие из них выдерживали работу на лесоповале не больше двух недель — месяца.

О людях, пламенно верующих в Бога и владеющих силой молитвы, надо сказать особо. Закономерности физиологии и физики, естественно, оставались неизменными, но сфера духовности вносила свой вклад, который мог повлиять на самую безнадежную ситуацию, принести исцеление, надоумить, сконцентрировать силу… Эта громадная область ждет своих исследователей, а своим опытом я поделюсь несколько позже, в главе двенадцатой.

В конце второй десятидневной смены я попросил Жоржа перевести меня в электроцех. Что-то помешало, и мне временно поручили быть комплектовщиком на складе автотракторных запасных частей. Дела там было немного. От скуки через недельку я сделал очередную ошибку, начав с жаром изучать книгу по газогенераторным автомобилям, так как страшно соскучился по технике за год вынужденного безделья. Кончилось это так же плачевно, как и во время опиловки гаек. Через месяц такой работы над книгой я не только не поправился, но «дошел» еще больше. И мне окончательно стало ясно, что интенсивная умственная деятельность требует энергию в количествах, вполне сравнимых с теми, которые поглощает тяжелая мускульная работа. Последовал горький вывод: на пайке сорок первого года умственная деятельность должна была заменять физическую и заниматься ею становилось возможным лишь в абсолютно необходимых дозах, не производя ничего лишнего. При изнурительной работе умственная деятельность должна прекращаться, всякое проявление чувств следовало гасить и жить лишь растительной жизнью.

Это открытие, сделанное в собственной «лаборатории», навсегда отвратило меня от общих работ, а хорошая для лагеря специальность механика позволяла быстро от них избавляться, когда меня все же к ним принуждали.

Следует объяснить, кого в лагере называли «работягой», «доходягой», «придурком».

«Работяга» — это сдельщик. Все нормы выработки были чудовищно невыполнимы. Объем выполненной работы не подлежал изменению, и тот, кто составлял, описывал наряды, с фантастической изобретательностью придумывал массу добавочных непроизведенных операций, дающих возможность считать норму даже перевыполненной. Таким образом когда сдельщина сохраняла за собой некоторый хозяйственный смысл, а не проводилась в целях явного истребления, она сводилась к оформлению действительно выполненного объёма в соответствии с существующими нормами. При этом практически не было разницы между сдельной и поденной работой. Титул «работяги» полностью распространяется и на заключенных, выполнявших инженерно-технические задания.

«Придурок» — это заключенный, работающий в лагерной зоне и имеющий дополнительные источники питания за счет работяг. Нарядчики, учетчики, бухгалтеры, «работнички» комендатуры питались за счет уворованных с кухни продуктов питания, отпущенных для заключенных.

«Доходяга» — это истощенный до крайности работяга. Потеря веса у него более 30 %. Работать он уже не может. Во время периодически производимых медосмотров с целью «комиссовать», то есть выяснить степень пригодности, работяга, обнажая зад, поворачивался к врачу, показывая обтянутые мослы с треугольным провалом в центре. Одного взгляда было достаточно, чтобы определить степень дистрофии.

Доходяги делятся на две группы: сохранивших человеческий образ и потерявших его. И те, и другие могут быть истощены в одинаковой степени. Но первые держат себя в руках, не теряют воли к жизни, не опускаются на дно; вторые — думают только о еде, ходят грязные, лазают по помойкам, облизывают посуду, готовы сожрать любую гадость, если только ее можно разжевать. Шанс выкарабкаться имели как раз первые, вторые же гибли массами.

Я читал про газогенераторные автомобили и тем временем тщательно обдумывал линию поведения. Времени хватало, чтобы познакомиться со всеми в мастерской. Особенно долго я разговаривал со старожилами. Грозный силуэт лагерной тюрьмы, в которой томились сотни лучших людей лагеря, обреченных на явную гибель, подсказывал самосохранительную мысль: не стремиться быть лучшим, забраться в незаметную норку в мастерской, смешаться с работягами, никак и ничем не выделяться среди них, загасить свой разум, затушить чувства.

Таким убежищем оказался электроцех. Там работали два американских финна — Альберт Лоон и Беня Муртоо. Незадолго до войны их родители-коммунисты с автомобилями, тракторами, сельскохозяйственными машинами и с остальным имуществом приехали в Советскую Карелию строить коммунизм. В 1937 году их, конечно, посадили всех как шпионов.

Альберт и Беня были отличные ребята. Любая работа горела в их руках. Они умели все делать, хотя у них не было теоретических знаний. У себя дома, в Америке, в своих мастерских они с детских лет научились паять, лудить, сваривать, мотать. Наш брат и мечтать обо всем этом не мог, за исключением тех немногих, у кого отец был «нэпманом» и имел собственное дело.

Я уже достаточно огляделся, пообвык и свой переход в электроцех сумел организовать прямо через бригадира по заявке мастера. Если бы я там задержался, то, вернее всего, дожил бы до конца своего пятилетнего срока. Года два-три я промучался бы на «воле», а в 1948 году меня снова посадили бы на срок не менее десяти лет, так как Сталин начал в те годы новое «укрепление тыла», которое понимал и проводил не иначе как в виде тотальной посадки вновь за решетку всех ранее сидевших в лагерях. Тогда я всего этого, конечно, не знал. Я думал лишь о том, как бы пережить страшную зиму 1941-42 года. Действуя по моей схеме, уцелели и дожили до конца своих сроков студент Игорь Русинов, кораблестроитель Звенигородский и инженер «Исаак Коган». Под этой фамилией последний, как и в электроцехе, занимался зарядкой аккумуляторов на шарашке, увековеченной Солженицыным в «В круге первом».