Рузвельт и Черчилль в вопросе о втором фронте

Рузвельт и Черчилль в вопросе о втором фронте

В своих военных мемуарах Черчилль заявляет:

«Так много писалось о моей глубоко укоренившейся антипатии к крупным операциям на континенте, что очень важно в этом вопросе восстановить истину… Когда я пересчитываю число книг, ложно изображающих мою позицию по данному вопросу, я чувствую, что мне нужно привлечь внимание читателя к аутентичным и ответственным документам, составленным в то время, о котором идет речь»[214].

Что ж, последуем приглашению Черчилля и ознакомимся с теми основными документами, которые он сам приводит в своих мемуарах как доказательство своей «невиновности» в органической антипатии к второму фронту в Северной Франции.

18 декабря 1941 г., через 12 дней после нападения Японии на Пирл-Харбор, Черчилль в особом меморандуме развил свой план ведения войны. В нем он детально рассматривал те шаги, которые Англия и США должны были предпринять в Атлантике и на Тихом океане, а затем, переходя к сухопутным операциям, набрасывал те условия, при которых, по его мнению, можно было всерьез говорить об открытии второго-фронта в Северной Франции. Условий этих было очень много. Вот они:

если действия англо-американцев на Тихом океане и в Атлантике будут успешны;

если Британские острова останутся целыми и будут превосходно защищены от опасности вторжения;

если все побережье Африки от Дакара до Суэцкого канала и дальше побережье Малой Азия, вплоть до турецкой границы окажется в англо-американских руках;

если Турция, хотя бы и не воюя, окончательно включится в англо-американо-советский фронт;

если Англия, США и СССР будут иметь в воздухе решительный перевес над врагом;

если позиции СССР будут надежно стабилизированы;

если англо-американские войска станут прочной ногой в Сицилии и Италии.

Вот, если все это случится, можно будет наносить врагу удар в Северной Франции, да и то не раньше лета 1943 г.[215].

Невольно возникает мысль: странный способ доказывать свою «невиновность»! Но мыслимо ли было вообще одновременное совпадение всех указанных в меморандуме условий даже к лету. 1943 г.? И не значит ли это, что по существу Черчилль вообще отвергал второй фронт в Северной Франции и только вуалировал свое стремление нагромождением столь многочисленных предварительных условий? Право же, для всякого нормально мыслящего человека пресловутый меморандум 18 декабря говорит не за, а против тезиса, который хочет доказать Черчилль.

Меморандум Черчилля подвергся тщательному обсуждению в Вашингтоне, после чего был выработан «американский план» ведения войны, по крайней мере на ближайшие два года, который значительно отличался от британского. Сущность его сводилась к тому, что весной 1943 г. должно последовать англо-американское вторжение в Северную Францию силами 48 дивизий (в том числе девяти механизированных), из которых 30 дадут США и 18 — Англия. Вторжение будет поддержано воздушным флотом в 5800 самолетов, из них — 3250 американских и 2550 английских.

Американский план предусматривал еще одну вспомогательную операцию, получившую кодовое название «Большой молот», а именно, высадку осенью 1942 г. на французском берегу Ла-Манша десанта в пять-шесть дивизий, но только в случае, если в Германии неожиданно обнаружится глубокий внутренний развал или если ситуация на советском фронте резко ухудшится[216].

Обосновывая этот план, получивший в дальнейшем кодовое наименование «Оверлорд», начальник американского генштаба генерал Маршалл приводил следующие аргументы в его пользу: важно, чтобы первое большое наступление союзников произошло в Западной Европе; здесь такое наступление можно организовать быстрее, чем в каком-либо другом месте; здесь союзники могут обеспечить себе локальное превосходство в воздухе; здесь Англия и США легче, чем где бы то ни было, могут сконцентрировать необходимые сухопутные силы; здесь благодаря близости расстояния от базы наступления — Англии — до фронта в Северной Франции потребуется меньше всего тоннажа, в котором тогда ощущался большой недостаток; здесь США, Англия и СССР могут объединить свои усилия в совместном наступлении на общего врага; здесь, наконец, можно оказать максимум помощи СССР с целью облегчить положение на советском фронте.

Как видим, в аргументах Маршалла не было никакой сентиментальности. Они носили строго деловой, военный характер. Не случайно оказание помощи СССР упоминалось в последнюю очередь.

План, выработанный американскими генералами, получил одобрение Рузвельта и был энергично поддержан Гопкинсом.

При сравнении меморандума Черчилля и американского плана становится ясным, что Рузвельт и Маршалл, хотя и отбросили некоторые из многочисленных «если» английского премьера и признали желательность операции «Оверлорд», все-таки сохранили главный тезис черчиллевского меморандума, а именно, организацию второго фронта только в 1943 г.

8 апреля 1942 г. Гопкинс и Маршалл прибыли в Лондон и в течение недели вели переговоры с британскими представителями во главе с Черчиллем о выработке общего англо-американского плана ведения войны. Британский премьер вначале рассыпался в комплиментах в адрес американского плана и заявил о своем полном согласии с ним, однако в дальнейшем открыл систематическую кампанию саботажа против генеральной линии Рузвельта и Маршалла. Черчилль утверждал, что наиболее острой и неотложной проблемой момента является не помощь СССР, а опасность смычки германских и японских сил на Среднем Востоке и что сюда именно в первую, очередь должны быть брошены англо-американские армии.

Так как, однако, предложение британского премьера встретило сильную оппозицию со стороны не только американцев, но и некоторых англичан, то Черчиллю пришлось пойти на попятную и торжественно объявить, что «британское правительство и британский народ в полной мере и безоговорочно сделают свой вклад в успех великого предприятия», т.е. вторжения союзников в Северную Францию.

Это дало основание Гопкинсу послать Франклину Д.Рузвельту восторженную телеграмму о том, что британское правительство в основном согласно с американскими предложениями[217]. Однако радость Гопкинса была преждевременной. Заявление Черчилля, сделанное перед концом конференции, являлось с его стороны лишь лицемерным маневром. 21 мая в Лондон прибыл нарком иностранных дел СССР. Наряду с заключением англо-советского договора, о чем речь шла выше, он хотел — и это было его главной задачей добиться открытия второго фронта в 1942 г. 22 мая между Черчиллем и Молотовым состоялся большой разговор на эту тему, во время которого я также присутствовал в кабинете британского премьера. Советский нарком, кратко изложив положение на советском фронте, настойчиво потребовал скорейшего открытия второго фронта в Северной Франции с тем, чтобы он отвлек с восточного фронта по крайней мере 40 германских дивизий.

Черчилль отвечал очень подробно, с различными деталями и историко-философскими отступлениями, но суть того, что он сказал, была очень проста: Англия даже вместе с США в 1942 г. не в состоянии организовать эффективный второй фронт в Северной Франции, так как-де у них еще нет для этого достаточного количества самолетов, десантных судов и всякого иного военного снаряжения. Все, что могут западные союзники сделать в 1942 г., это усилить до максимума воздушные бомбардировки Германии и энергично готовиться к вторжению в Северную Францию в 1943 г. Премьер подкреплял свою позицию еще тем соображением, что уже сейчас англичане и американцы сковывают в Голландии, Бельгии, Франции, Норвегии, а также в Северной Африке свыше 40 немецких дивизий. Разве это не является весьма существенным вкладом Англии в дело облегчения положения СССР?

Аргументация Черчилля вызвала серьезную критику с советской стороны, однако к концу дискуссии с полной ясностью обнаружилось, что британское правительство будет всячески сопротивляться созданию второго фронта в Северной Франции в 1942 г.

Оставалась известная надежда только на США, куда Молотов отправился из Лондона. 29 мая он прибыл в Вашингтон и имел там беседы с президентом Рузвельтом по разным вопросам, но главным образом о втором фронте. Рузвельт оказался как будто бы более податливым, чем Черчилль, и в результате между американской и советской сторонами было согласовано коммюнике, в котором имелась фраза «При переговорах была достигнута полная договоренность в отношении неотложных задач создания второго фронта в Европе в 1942 г.». На обратном пути из США в Москву Молотов еще раз остановился в Лондоне и продолжил переговоры о втором фронте с Черчиллем. Последний согласился внести в англо-советское коммюнике о визите Молотова в Англию ту же самую фразу о втором фронте в 1942 г., которая содержалась в американо-советском коммюнике. 12 июня 1942 г. оба коммюнике были опубликованы в Москве, Лондоне и Вашингтоне. Однако в самый момент подписания англо-советского коммюнике Черчилль предложил Молотову небольшой меморандум, в котором говорилось:

«Мы делаем приготовления к высадке на континенте в августе или сентябре 1942 г. Как уже указывалось, главным лимитирующим фактором в отношении размеров сил, которые будут высажены, является недостаток в нашем распоряжении десантных судов… Заранее нельзя сказать, окажется ли данная операция возможной, когда придет момент ее осуществления. Поэтому мы не можем дать обещания в этом деле, однако, если такая операция будет признана нами разумной и правильной, мы без промедления реализуем ее на практике»[218].

Бегло пробежав меморандум там же, в кабинете Черчилля, я сразу решил: «Ну, значит, никакого второго фронта в 1942 г. Черчилль открывать не будет».

Молотов улетел в Москву, а я с удвоенным вниманием стал присматриваться к тому, что делалось вокруг меня. Я созвал всех наших наиболее ответственных военных и торгпредовских работников и, разъяснив им создавшуюся ситуацию, настоятельно просил их следить за тем, ведут ли англичане какую-либо подготовку к вторжению в Северную Францию осенью 1942 г. Такая операция не может быть импровизирована, она требует большой предварительной работы как в военной, так и в экономической области. Эта работа не может быть полностью секретной, и проявления ее нетрудно наблюдать на фабриках и заводах, на транспорте, в местах дислокации войск и т.д. В течение месяца товарищи аккуратно меня информировали по интересующему вопросу, и к середине июля стало совершенно ясно, что британское правительство никакой подготовки к высадке крупного десанта на французском берегу не ведет. Это имело решающее значение. Затем я проверил сведения товарищей осторожными беседами зондажного характера с несколькими членами английского правительства. Конечный итог больше не мог подлежать пи малейшему сомнению. Вот как он сформулирован в моей записи от 19 июля 1942 г.:

«Мои разговоры с Черчиллем, Иденом, Криппсом, Бивербруком и другими, все, что я здесь слышал, видел и читал, приводят меня к таким выводам:

1. Второго фронта в 1942 г. не будет.

2. Снабжение СССР со стороны Англии и США будет сокращено (из-за трудности проводить северные конвои).

3. Возможны северная операция (Петсамо и т.д.), десант на противоположном берегу, о котором речь шла во время визита Молотова (но гарантировать его реализацию я не рискнул бы), усиление воздушных бомбардировок Германии и рейдов на французский берег (при наличии нашего серьезного нажима), переброска части британских воздушных сил с Среднего Востока на наш южный фронт (особенно, если дела в Египте повернутся в благоприятную для англичан сторону).

В переводе на простой русский язык это значит, что в кампании нынешнего года мы должны рассчитывать только на себя… Что это надо учитывать во всех наших планах и расчетах. Это надо запомнить на будущее».

В таком духе я послал в середине июля телеграмму в Москву. Я не сомневался, что она вызовет вполне законное раздражение у Сталина, однако на протяжении всей моей работы за границей я считал, что обязанность посла состоит в том, чтобы всегда говорить правду своему правительству. Тем более нужно было сказать правду по такому исключительно важному для нашего государства и нашего народа вопросу.

Впрочем, все обошлось сравнительно благополучно. Моя телеграмма о том, что в 1942 г. второго фронта создано не будет, была более чем обоснованна. Теперь мы точно знаем, что не успели высохнуть чернила, которыми было подписано коммюнике 12 июня, как Англия стала готовить срыв второго фронта не только в 1942, но и в 1943 г.

19 июня, т.е. через неделю после опубликования названного коммюнике, в Вашингтон прибыл Черчилль со своими советниками. Он сразу же вручил Рузвельту меморандум, в котором заявлялось, что британский кабинет высказывается против операции «Оверлорд» в 1942 г. по двум соображениям: он не верит в успех такой операции и считает, что попытка ее осуществления помешает реализации операции «Оверлорд» в 1943 г. Далее Черчилль ставил вопрос: могут ли США и Англия оставаться пассивными в течение тех 12 месяцев, которые отделяют их от начала «Оверлорда»? И отвечал: нет, не могут. И тут же предлагал «изучить» возможность военной операции, в дальнейшем получившей кодовое название «Факел», — операции, имевшей целью завоевание французской Северной Африки.

Стимсон и Маршалл возражали против «Факела», ибо осуществление его потребовало бы такого количества времени, сил и средств, что одновременная подготовка «Оверлорда» становилась просто невозможной. Надо было выбирать между той или иной операцией.

Как раз во время этих переговоров пришла телеграмма с сообщением о падении Тобрука (20 июня). Черчилль весьма ловко раздул военно-политическое значение данного факта и создал у Рузвельта и его окружения впечатление, что надо принимать срочные меры для спасения положения в Северной Африке. Британскому премьеру не удалось, правда, в этот раз завербовать президента в сторонники «Факела», однако решимость Рузвельта настаивать на вторжении летом 1942 г. в Северную Францию была сильно поколеблена.

8 июля вернувшийся в Лондон Черчилль послал президенту длинную телеграмму, существо которой будет ясно из следующего отрывка:

«Ни один ответственный английский генерал, адмирал или маршал авиации не считает возможным рекомендовать «Оверлорд» в качестве практически осуществимой операции в 1942 г. Лично я уверен, что оккупация французской Северной Африки является лучшим способом облегчить положение на русском фронте в 1942 г.»

Ситуация создавалась очень острая, и чтобы найти выход из затруднения, в Лондоне между 16 и 24 июля состоялось новое совещание английских и американских представителей. Основным вопросом было: «Факел» или «Оверлорд»? Американцы (Гопкинс, Маршалл, Эйзенхауэр) отстаивали «Оверлорд». Напротив, англичане, прежде всего Черчилль, доказывали неосуществимость «Оверлорда» и требовали подготовки к захвату Северной Африки. К 22 июля переговоры зашли в тупик.

Тогда Гопкинс. который, по его собственному признанию, был «дьявольски обескуражен» решительным отказом англичан пойти на операцию «Оверлорд», апеллировал к Рузвельту.

Что же Рузвельт? Поведение его было в высшей степени характерно.

Рузвельт не сделал никакой попытки спасти американский план, принятый в апреле, он даже не обратился по этому поводу непосредственно к Черчиллю, хотя всегда поддерживал с ним большую личную переписку. Рузвельт просто принял оппозицию англичан, как непреложный факт, и телеграфировал. Гопкинсу и Маршаллу, что надо найти какие-либо другие наземные операции против немецких войск, в которых американские солдаты приняли бы активное участие обязательно в 1942 г. В качестве возможных «других операций» президент намечал в порядке убывающей желательности: наступление в Алжире или Марокко; «Факел»; военные действия в Северной Норвегии; поддержку британских операций в Египте; американские операции в Иране и на Кавказе[219].

После получения таких директив Гопкинсу и Маршаллу было уже нетрудно договориться в Лондоне с англичанами: победу одержал Черчилль, и было решено, что в 1942 г. англо-американцы проведут операцию «Факел».

Одновременно было решено, что подготовка к осуществлению «Оверлорда» весной 1943 г. будет продолжаться, но это была уже благочестивая отписка. Черчилль по данному поводу говорит в своих мемуарах:

«Общее мнение американских военных… сводилось к тому, что решение в пользу «Факела» исключает всякую возможность крупной трансламаншской операции для оккупации Франции в 1943 г. Я еще не мог тогда согласиться с этим»[220].

Черчилль явно отступает от истины. Английский фельдмаршал Монтгомери пишет в своих воспоминаниях:

«Когда североафриканский проект был одобрен, все понимали, что его стоимость в объединенных ресурсах будет означать не только отказ от всяких операций в Западной Европе в 1942 г., но также невозможность закончить подготовку сил в Англии для крупной трансламаншской атаки в 1943 г.»[221]

Если это «все понимали», можно ли допустить, что этого не понимал Черчилль?

Невольно возникает вопрос: чем объяснялось столь странное, казалось бы, поведение Рузвельта в англо-американских переговорах о втором фронте?

Чтобы ответить на этот вопрос, нужно иметь более ясное представление о самой личности американского президента, ибо до сих пор она овеяна дымкой легенды, сильно идеализировавшей реального Рузвельта. Перед второй мировой войной и во время войны его часто изображали как демократа крайне левого толка, чуть ли не социалиста, как своего рода Авраама Линкольна XX в. О Рузвельте говорили, как о яром антифашисте, как о горячем стороннике самоопределения наций. Хорошо помню, как в 1934 г. Герберт Уэллс, вернувшись из поездки в США, горячо доказывал мне, что Рузвельт, не называя себя социалистом, фактически своим «новым курсом» прокладывает путь к социализму. Знаменитый писатель пришел в сильное негодование, когда я ему сказал, что, на мой взгляд, «новый курс» в действительности прокладывает путь не к социализму, а к сращиванию монополий с государственным аппаратом, т.е. к дальнейшему укреплению капитализма. Эта легенда о Рузвельте, исходившая странным образом как от друзей президента (гордившихся ею), так и от врагов президента (пугавших ею), настолько прочно укрепилась, в том числе и в Советском Союзе, что долгое время мешала разглядеть действие тельного Рузвельта.

Между тем реальный Рузвельт не совсем походил на свой идеализированный легендой портрет. Лично мне пришлось столкнуться с ним на Крымской конференции глав трех держав в феврале 1945 г. и в течение почти десяти дней близко его наблюдать. Я имел с ним также несколько разговоров в кулуарах конференции. И вот, суммируя свои тогдашние впечатления о Рузвельте и сопоставляя их со всем тем, что мне довелось в разное время слышать и читать о нем, я составил себе такое представление о фигуре американского президента.

Рузвельт был несомненно государственным деятелем очень крупного масштаба — двумя головами выше таких людей, как его предшественник на президентском кресле Гувер или его преемник Трумэн, — но он являлся государственным деятелем вполне буржуазного толка. У Рузвельта имелись острый ум, широкий размах, громадная энергия. Он видел гораздо дальше, чем другие представители американского господствующего класса. Он понимал, что в обстановке 30-40-х годов XX столетия защита интересов этого класса требовала не совсем обычных средств, и он решительно применял их, нередко вызывая шумное сопротивление со стороны более реакционных и близоруких кругов американской буржуазии. Вопреки их воле Рузвельт, чтобы спасти американский капитализм в один из тягчайших для него моментов (мировой кризис 1929–1933 гг.), прибегал к мерам, выглядевшим весьма радикально. Однако Рузвельт всегда был и до конца остался плоть от плоти господствующего класса США, и его пресловутый «новый курс», как только что было сказано, лишь содействовал укреплению американского капитализма.

Буржуазная сущность Рузвельта ярко выявлялась и в области внешней политики. В предвоенные годы именно при нем США приняли закон о нейтралитете (1935 г.), который являлся настоящим подарком для фашистских агрессоров, ибо этот закон запрещал американским гражданам продажу оружия воюющим государствам, независимо от того, кто был агрессором, а кто жертвой агрессии. Именно в силу этого закона США отказали Эфиопии в оружии, когда Муссолини напал на нее. Точно так же в годы испанской войны 1936–1939 гг. США поддерживали англо-французскую политику «невмешательства», являвшуюся лишь слегка завуалированной интервенцией в пользу генерала Франко, и решительно отказывались продавать оружие Испанской республике. Свое «невмешательство» американское правительство понимало так широко, что, когда в 1937 г. в Нью-Йорк прибыло судно с пятью сотнями детей, эвакуированных из Испанской республики в Мексику, им не было позволено сойти на берег для продолжения своего пути к месту назначения через территорию

Конечно, Рузвельт как крупный политический деятель раньше других понял опасность гитлеризма для мировых позиций США и сделал отсюда необходимые практические выводы. Он даже пошел, на столь беспрецедентный акт, как участие в антигитлеровской коалиции вместе с Советским Союзом, — этого до сих пор ему не могут простить американские мракобесы. Однако, сражаясь бок о бок с Советской страной, Рузвельт тем не менее оставался верен своей буржуазной сущности, и это очень наглядно проявилось в его позиции по вопросу о втором фронте.

Я уже говорил, что американский план ведения войны, который с санкции президента был выдвинут Гопкинсом и Маршаллом на англо-американском совещании в апреле 1942 г., исходил из чисто военных соображений и лишь в последнюю очередь учитывал требование СССР об открытии второго фронта в Северной Франции. Рузвельт считал врагом № 1 Германию и хотел прежде всего ее разгромить. Япония была для него враг № 2. С точки зрения общей стратегии войны, это было правильно. Однако в США тогда имелась влиятельная группировка, возглавляемая командующим американскими военно-морскими силами адмиралом Кингом, которая считала, что врагом № 1 является Япония. Когда летом 1942 г. благодаря сопротивлению Черчилля против организации «Оверлорда» выяснилось, что потребуется 12 месяцев подготовительной работы для осуществления данной операции в 1943 г., т.е. 12 месяцев внешней пассивности на фронтах, Рузвельт испугался: не использует ли группировка Кинга эту пассивность в своих интересах? Не сумеет ли она «убедить» решающие силы США в том, что врагом № 1 должна считаться Япония?

Борьба против такой опасности могла вестись двумя путями: или надо было оказать сопротивление Черчиллю и добиться осуществления «Оверлорда» в 1942 г., что, учитывая разницу в соотношении сил между США и Англией, было вполне возможно, или же надо было пойти на поводу у Черчилля и, отказавшись от «Оверлорда» в 1942 г., поискать какого-либо другого фронта в Европе или Африке, где американские солдаты теперь же, осенью 1942 г., схватились бы с германским фашизмом. Рузвельт выбрал второй путь, потому что это подсказывали ему все инстинкты, навыки, расчеты, надежды, понятия буржуазного государственного деятеля.

Так получилось, что летом 1942 г. в вопросе о втором фронте победу одержал Черчилль.

Когда сейчас, много лет спустя, я перебираю в памяти все подробности борьбы вокруг открытия второго фронта в те далекие дни, я снова и снова задаюсь вопросом: как могли Рузвельт и Черчилль подписывать в июне коммюнике об открытии второго фронта в 1942 г., хорошо зная, что накануне, в апреле, они решили организовать второй фронт только в 1943 г.? Как могли они заверять нас, что откроют второй фронт в 1943 г., когда они начинали операцию «Факел» осенью 1942 г.?

Черчилль мне не раз говорил:

— Врага надо всегда обманывать, широкую публику иногда можно обманывать для ее же пользы, но союзника никогда нельзя обманывать.

Переговоры о втором фронте в 1942 г. служат прекрасной иллюстрацией того, как буржуазные государственные деятели не на словах, а на деле понимали свои обязанности по отношению к союзнику.