Невиль Чемберлен

Невиль Чемберлен

На следующий день я поехал с визитом к Невилю Чемберлену, который в то время занимал пост министра финансов и играл роль фактического лидера консервативной партии (номинальным лидером был заместитель премьера Стенли Болдуин). Свидание состоялось в 4 часа дня в здании парламента, где Чемберлен, подобно всем другим министрам, имел свой кабинет.

Отправляясь к Чемберлену, я долго думал о том, как мне пробить хотя бы маленькую щель в его чрезвычайно толстой антисоветской броне. Я знал, что Чемберлен — человек ограниченного мышления и очень упрямого характера, что основа его души — бизнес, что по натуре он сух и прямолинеен и что к Советскому Союзу он относится исключительно враждебно. Все это были обстоятельства, крайне затруднявшие мою задачу. Однако как-то найти язык с Чемберленом мне все-таки было нужно, ибо министр финансов должен был играть немалую роль в предстоявших переговорах о новом торговом соглашении. Подумав, я решил, что в беседе с Чемберленом целесообразнее всего будет апеллировать к двум моментам: к торговой выгоде и… к его сыновним чувствам.

После рукопожатия и обычных приветствий я начал:

— У меня есть две причины для визита и разговора с вами, мистер Чемберлен. Первая причина носит…

Тут я сделал маленькую паузу, будто бы не мог сразу найти подходящего слова для выражения своей мысли. Чемберлен о недоумением взглянул на меня. Я продолжал:

— …Первая причина носит… Простите меня… несколько сентиментальный характер.

Чемберлен недоуменно вскинул брови. Сквозь маску ледяной корректности на лице его проступил отблеск какого-то человеческого чувства. Я отметил это как благоприятный симптом и быстро перешел в наступление:

— В молодые годы, когда я жил в вашей стране в качестве политического эмигранта, я с большим интересом следил за деятельностью вашего отца. Его труд «Имперское единство и тарифная реформа» произвел тогда на меня сильное впечатление. Не потому, что я был согласен с вашим отцом, — нет! А потому, что я изучал в то время движущие силы развития Британской империи и считал план имперского единства, выдвинутый вашим отцом, важным этапом в эволюции британской империалистической мысли.

Чемберлен с удивлением посмотрел на меня. Явно, он не ожидал ничего подобного от «большевистского посла». Его узкое, длинное лицо слегка порозовело. В глазах вместо колючих льдинок появилось что-то отдаленно напоминающее теплые огоньки. Это доставило мне естественное удовлетворение, которое усиливалось от сознания, что в своих заявлениях я ни на йоту не отступал от истины. Действительно, в эмигрантские годы я очень серьезно изучал проблемы британского империализма, в частности знаменитую схему Чемберлена-отца.

— К сожалению, — продолжал я, — я не имел никогда случая видеть автора «Имперского единства». Тем больше оснований у меня теперь, когда я снова попал в Англию уже в ином качестве, познакомиться с сыном Джозефа Чемберлена, который пытается осуществить на практике имперскую схему, выдвинутую 30 лет назад его отцом.

С лица Чемберлена исчезло выражение той сухой напряженности, которое сковывало его в начале беседы. Черные, блестящие, гладко зачесанные волосы с яркой седой прядью над одним виском как-то оригинально оттеняли карие глаза и острый тонкий нос министра финансов. Голосом, в котором слышались чуть элегические нотки, Чемберлен сказал:

— Да, в те годы, когда вы жили здесь в изгнании, мой отец был уже болен и вскоре затем умер… Мы сейчас пробуем реализовать великое завещание моего отца. Это очень нелегкое дело. Должен прямо сказать, что я еще не знаю, чем кончится наш эксперимент. Вот, если бы имперское единство начали строить 30 лет назад, когда выступил мой отец, — шансы на успех были бы гораздо больше, чем в настоящее время.

Пробоина в антисоветской броне Чемберлена явно наметилась. Теперь надо было попробовать ее расширить.

— Но у меня есть, — продолжал я, — и вторая причина для знакомства с вами, мистер Чемберлен, причина уже более практического свойства. Ваша попытка осуществить схему вашего отца неизбежно должна вызвать и действительно вызывает ряд трений и осложнений между Великобританией и другими странами. Вот конкретный, пример, который особенно близок моей душе; денонсирование англо-советского торгового соглашения. Я очень хотел бы услышать от вас действительные причины этого акта британского правительства.

Чемберлен отвечал:

— Постараюсь быть с вами совершенно откровенным… ибо считаю, что только при полной откровенности с обеих сторон можно надеяться найти какой-либо выход из создавшегося положения. Начну с начала. Когда английская делегация ехала в Канаду на Оттавскую конференцию, она не имела в виду подымать вопрос о советской торговле. Однако этот вопрос был поднят уже на самой конференции канадцами, конкретно — канадскими лесопромышленниками, а по их требованию — уже официально канадским правительством. Канадцы заявили, что при наличии советской конкуренции, опирающейся на своеобразные условий России, где экспортером является государство, таможенные преференции, которые мы сможем им дать на нашем рынке, окажутся иллюзорными. Поэтому канадцы требовали от нас какой-либо более реальной помощи. Не стану останавливаться на подробностях последовавших затем дебатов и переговоров, скажу лишь кратко, что в конечном счете английская делегация в Оттаве должна была согласиться на внесение в англо-канадский договор 21-го параграфа[42], который встречает такую резкую оппозицию с вашей стороны. Ввиду этого считаю необходимым категорически подчеркнуть, что мы отнюдь не хотим сделать англо-советскую торговлю невозможной. Наоборот, мы очень хотим развития этой торговли — на базе взаимной заинтересованности. И 21-й параграф мы намереваемся применять лишь постольку, поскольку это окажется абсолютно необходимым для того, чтобы англо-канадский договор не превратился в пустую бумажку. Не больше.

Я должен был признать, что Чемберлен говорил действительно откровенно. Однако содержание того, что он говорил, далеко не устраивало нас. Впрочем, прежде чем выступать с возражениями, хотелось выяснить один важный пункт.

— Скажите, — спросил я Чемберлена, — как вы мыслите себе практическое применение 21-го параграфа? Значит ли это, что британское правительство, даже заключив с нами новое торговое соглашение, хочет удержать за собой право одностороннего запрещения импорта наших товаров или введения для них каких-либо исключительных пошлин или квот?

— Да, — отвечал Чемберлен, — мы хотим сохранить за собой такое право даже в случае заключения с вами торгового соглашения. Однако речь идет только о возможности запрещения, Никаких исключительных пошлин мы не предполагаем вводить. Такие меры не предусмотрены нашим договором с Канадой.

Теперь все было ясно, и я смог перейти в контратаку.

Начал я с апелляции к «здравому смыслу». Будучи по существу народом уравновешенно разумным и практичным, англичане всегда очень чувствительны к велениям рассудка, даже просто к упоминанию о нем. Я это знал из прошлого опыта и потому не скупился на призывы к «здравому смыслу» при каждом подходящем случае. А сейчас был случай особенно подходящий. Передо мной было законченное воплощение английского бизнесмена, который из «здравого смысла» сделал свою религию.

Я постарался изобразить положение, которое создастся, если желание Чемберлена будет реализовано. Что получится? Советская сторона торгует с Англией. Она экспортирует сюда лес, хлеб, нефть и другие продукты. Она использует выручаемые средства на размещение в Англии заказов на машины, станки, оборудование и т. д. Советская сторона заранее строит свои планы и расчеты. Британские фирмы, получающие от нас заказы, также заранее строят свои планы и расчеты. Иногда такие планы и расчеты простираются на несколько лет вперед. И вот вдруг в обстановке этих сложных, тонких и чувствительных построений разрывается бомба: британское правительство внезапно односторонним актом запрещает ввоз в Англию советского леса! Все планы и расчеты, от которых зависит существование тысяч и даже миллионов людей, опрокидываются, идут насмарку… Разве при таких условиях возможна нормальная торговля между обеими странами? Конечно, нет. Торговля требует прежде всего спокойной обстановки и уверенности в завтрашнем дне. А то, что предлагает британское правительство, является как раз отрицанием того и другого. В условиях, предусмотренных 21-м параграфом, сколько-нибудь серьезная торговля между СССР и Англией станет просто невозможной.

Чемберлен заволновался. В нем заговорил человек. Он явно смутился, заерзал на стуле и стал «разъяснять» свою первоначальную мысль:

— Никто не думает о внезапных запрещениях и репрессиях. При таких условиях торговля, конечно, стала бы невозможна. Надо найти формы, которые удовлетворяли бы и вас, и нас…

Чемберлен мгновение помолчал, точно обдумывая что-то. Потом с заметным оживлением он продолжал:

— Почему бы нам не разработать, например, такую схему? Наше министерство торговли внимательно следит за положением на рынке. Если к нему поступают настойчивые жалобы, что советская конкуренция подрывает имперские преференции, министерство торговли прежде всего производит расследование. Если эти жалобы подтверждаются, министерство обращает внимание вашего торгового представителя в Англии на возникшие ненормальности. Вы имеете тогда возможность сами принять необходимые меры против «нездоровой конкуренции» с нашими доминионами. И только если обращение министерства торговли не возымеет никакого эффекта, британское правительство уже может прибегнуть к мерам репрессии против вашего экспорта. Все это, разумеется, лишь грубая канва. Ее можно уточнить и разработать более подробно.

Слова Чемберлена означали некоторое отступление от первоначальной позиции англичан (и особенно канадцев) в вопросе о 21-м параграфе, появлялась возможность найти какой-либо выход из затруднения. Как видно будет из дальнейшего, именно на этой базе впоследствии найден был компромисс, который позволил нам заключить Временное торговое соглашение 1934 г. Мысленно я констатировал, что под нашим нажимом английская сторона начинала слегка отступать, однако я не хотел показывать, что замечаю это. К тому же еще неизвестно было, как дело повернется при переговорах. Вот почему в ответ на слова Чемберлена я заявил, что «разъяснения» министра меня отнюдь не успокаивают. Все-таки за британским правительством сохраняется право одностороннего запрещения ввоза советских товаров в Англию. А это, с нашей точки зрения, очень рискованно. Ибо что такое «здоровая конкуренция» и что такое «нездоровая конкуренция»? Провести водораздел между ними часто бывает очень трудно. Поэтому вынесение вердикта о «нездоровой конкуренции» со всеми вытекающими отсюда последствиями может стать опасней игрушкой в руках политических групп внутри Англии и Британской империи.

— Я признаю значительную серьезность, — ответил Чемберлен, — тех соображений, которые вы высказали относительно трудности провести точную границу между «здоровой конкуренцией» и «нездоровой конкуренцией», но я не думаю, чтобы нам часто пришлось иметь с этим дело. Конкретно речь идет о лесе. Канадцы, на мой взгляд, слишком преувеличивают свои возможности. Завоевывать новые рынки трудно. К тому же их сильно режут расходы по транспорту. Едва ли канадский лес и русский лес, по крайней мере в ближайшие годы, не смогут ужиться вместе на английском рынке. Места хватит обоим. Мне кажется, что выходом из положения могло бы явиться то, что уже проделано нами по вопросу о ввозе бекона в Великобританию: добровольное квотирование между всеми заинтересованными странами. Да, да, я думаю, что этой системе принадлежит будущее.

Я спросил Чемберлена, что он думает о принципе наибольшего благоприятствования. Только накануне я слышал, как Макдональд атаковал этот принцип, в особенности в приложении к англо-советской торговле. Для ориентировки в положении мне было важно знать мнение министра финансов о том же предмете. Чемберлен на мгновение задумался и затем ответил:

— Это очень серьезный вопрос. По существу наибольшее благоприятствование вообще отжило свой век. Однако я не возражал бы против внесения в будущий англо-советский торговый договор пункта о наибольшем благоприятствовании, если бы можно было найти такую его формулировку, которая была бы совместима с 21-м параграфом.

Это также было заметным отступлением Чемберлена от первоначальных позиций англичан, открывавшим перед нами известные перспективы в предстоящей борьбе за торговое соглашение. До сих пор все шло хорошо. Однако нельзя было предаваться иллюзиям на счет истинных взглядов и чувств Чемберлена, следовало каждую минуту ждать какого-нибудь неприятного сюрприза с его стороны. Подчиняясь инстинктам бизнесмена, министр финансов мог сравнительно трезво подходить к проблемам англо-советской торговли. Однако его глубоко органическая антисоветская сущность рано или поздно должна была проявиться. Так оно в действительности и вышло.

Когда обмен мнений по вопросам, непосредственно связанным с предстоящими торговыми переговорами, был исчерпан, Чемберлен заговорил на «модную» в то время тему о «ненормальности» англо-советского торгового баланса: продаем мы в Англии много, покупаем — мало, а выручаемую в Англии валюту тратим на размещение заказов в Германии. Видно было, что сердце Чемберлена скорбит и вопиет к небу по поводу такой «несправедливости».

Я спокойно возразил:

— Чему вы удивляетесь, господин министр? Советское правительство поступает так, как поступил бы всякий хороший купец: продает, где более выгодно, покупает, где более выгодно. В Англии хороший рынок для сбыта леса и других наших товаров — мы продаем в Англии, в Германии хороший рынок для размещения наших заказов — мы заказываем в Германии.

— Но почему вы считаете, — спросил Чемберлен, — что вам выгоднее заказывать в Германии, а не в Англии?

— По очень простой причине, — ответил я. — Немцы дают нам кредиты до пяти лет, а вы не даете. Вообще в области кредита Англия сильно отстает. Вот даже маленькая Финляндия, из которой я сейчас приехал, предоставляет на советские заказы 18-месячный кредит…

— Мы тоже даем вам 18-месячный кредит, — вдруг выпалил Чемберлен.

Картина англо-советской торговли за 1921–1931 гг. была такова[43]:

— Неужели вы хотите сравнить ресурсы Англии с ресурсами Финляндии? заметил я.

Чемберлен почувствовал, что попал в неловкое положение, и вдруг сразу разозлился. Лицо его приняло ледяное выражение, он круто повернулся на кресле и каким-то зловещим голосом с расстановкой сказал:

— Что же вы хотите, чтобы мы давали долгосрочные кредиты нашему врагу? Нет, уж лучше мы используем наши деньги в других направлениях.

Да, в этих словах был весь Чемберлен. Настоящий, подлинный, без всяких прикрас.

В тон Чемберлену я ответил:

— Я ровно ничего не хочу, мистер Чемберлен, я вовсе не пришел к вам за кредитами… Вы спросили у меня, почему Советский Союз помещает заказы предпочтительно в Германии. Я вам объяснил, и только. Все остальное уже ваше дело.

Чемберлен почувствовал, что сделал ложный шаг: он слишком неосторожно раскрыл свои карты. Это могло иметь неприятные последствия, и потому Чемберлен поспешил поправиться. Он заговорил о том, что каждый человек, становясь членом правительства, отрекается от своих личных симпатий и антипатий и руководствуется только интересами своей страны… Что правительство не следует смешивать с «твердолобыми»… Что, хотя ему до сих пор казалось, что СССР враждебен Великобритании, он допускает, что, может быть, он ошибается… Что он был бы счастлив, если бы ошибся… И так далее… И так далее…

Я воспользовался создавшейся ситуацией и сказал Чемберлену, что моим первым движением после его реплики было встать и уйти, ибо какие могут быть между нами разговоры, если министр финансов считает СССР врагом? Поскольку, однако, Чемберлен поспешил отступить от своего первоначального утверждения, я готов продолжать беседу и попытаться найти какой-то базис для заключения нового торгового соглашения, ибо это в интересах наших обеих стран. Далее я повторил Чемберлену примерно то, что ранее говорил Саймону о желании Советского правительства наладить добрые отношения с Англией. В заключение я заметил, что если британское правительство действительно хочет расширения советских заказов в Англии, то оно должно серьезно подумать об изменении той кредитной политики, которая до сих пор применялась в отношении СССР.

Министр финансов стал заверять меня в том, что британское правительство также хотело бы укрепить дружественные отношения с Советским Союзом. И прибавил:

— Я не буду возражать, если в ходе торговых переговоров вы подымете вопрос об улучшении кредитных условий для англо-советской торговли.

Я поблагодарил Чемберлена и сказал, что в надлежащий момент не премину это сделать. Мысленно я еще раз отметил, что министр финансов опять несколько отступил. Правда, на полуобещания Чемберлена нельзя было особенно полагаться. И все-таки самый факт согласия его обсуждать вопрос о кредитах являлся хорошим симптомом.

Я поднялся и стал прощаться. Пожимая мне руку, Чемберлен сказал:

— Прошу вас передать г-ну Литвинову, что денонсирование старого торгового соглашения было продиктовано исключительно экономическими соображениями. Никаких политических мотивов у нас не было.

Пообещав исполнить просьбу министра финансов, я раскланялся и вышел.

Возвращаясь домой, я невольно подводил итоги. Крайняя враждебность Чемберлена к Советскому Союзу не подлежала ни малейшему сомнению, однако против ожидания министр финансов оказался менее упрямым в своей антисоветской враждебности, когда дело касалось вопросов англо-советской торговли. Больше того, он оказался до известной степени восприимчивым к аргументам советской стороны. К тому же я был теперь «знаком» с Чемберленом. Это могло пригодиться в будущем!