На пути к Мюнхену

На пути к Мюнхену

Казалось бы, события 19–23 мая должны были наглядно продемонстрировать западным державам значение коллективной безопасности в борьбе с фашистской агрессией. Казалось бы, после майского опыта они должны были твердо сказать Гитлеру: стоп! А еще лучше — объединившись с СССР — поставить его на место. Если в мае Гитлер отступил в результате лишь некоординированных дипломатических демаршей Англии, Франции и СССР, то теперь, перед лицом трех объединившихся великих держав (да еще с перспективой эвентуального применения тех или иных сверхдипломатических средств), фюрер, конечно, не рискнул бы идти напролом. Да, но это означало бы сотрудничать с СССР, чего Чемберлен боялся пуще огня! Это означало бы также портить свою «большую» игру с Гитлером в плане «западной безопасности!» Нет, нет, Чемберлен не мог пойти на такой шаг. Успех в дни майского кризиса не только не вдохновил его, а скорее напугал.

Положение во Франции едва ли было лучше. Председатель совета министров Даладье был по своему характеру похож на тростник, окрашенный в цвет стали. В случае каких-либо затруднений или опасностей он обыкновенно начинал с высоких нот и угрожающих жестов, но очень быстро выдыхался и постепенно спускался до трусливого минора. Министр иностранных дел Бонне являлся махровым реакционером и политическим жуликом, яркий пример чего мы вскоре увидим. Командующий морскими силами Франции адмирал Дарлан был узколобым французским шовинистом и придерживался политической ориентации крайне правого толка. Его предок-моряк был убит в знаменитой битве 1805 г. под Трафальгаром, и Дарлан даже через 100 лет не мог простить этого ни Нельсону, ни вообще англичанам. Было известно, что Дарлан настроен антибритански. Крупнейшая военная фигура тогдашней Франции — генерал Вейган был человеком с опустошенной душой. Черчилль в своих военных мемуарах пишет:

«В течение всей жизни он питал глубокую неприязнь к парламентскому режиму Третьей республики. Будучи благочестивым католиком, он рассматривал катастрофу, которая обрушилась на республику (имеется в виду вторая мировая война. — И.М.), как божье наказание за ее пренебрежение к христианской вере»[89].

Таковы были лидеры. Что же касается более широкой прослойки верхушечных кругов французской буржуазии — пресловутых «200 семейств», — то их настроение лучше всего характеризовалось их тогдашним лозунгом: «Лучше Гитлер, чем Народный фронт».

В итоге Франция 1938 г. была великой державой второго ранга и в основном следовала за Англией. Третья республика находилась в состоянии глубокого разложения, и ее лучшие люди со страхом смотрели в лицо будущего.

У меня имеется следующая запись, сделанная мной в Женеве 16 сентября 1938 г., где я тогда находился на сессии Лиги Наций:

«M.M. (Литвинов) рассказывал о своих встречах… Разговор с Эррио носил прямо трагический характер. Самое интересное и самое важное в нем было — это откровенное признание Эррио, что Франции сейчас уже не под силу играть роль действительно великой державы; численность ее населения падает, финансы в полном расстройстве, внутренняя борьба обострена до крайности, авиация запущена, связи с Центральной и Восточной Европой подорваны и существуют больше номинально. Все это очень печально, но все это, к сожалению, факт. Скоро наступит момент, когда Франции придется делать выводы из создавшегося положения».

Настроения английской и французской верхушек после майского кризиса были, конечно, прекрасно известны Гитлеру. Какой вывод он мог сделать отсюда? Только один: продолжать, не теряя времени, свой шантаж.

И вот в течение двух летних месяцев 1938 г. на глазах у всей Европы разыгрывалась позорнейшая комедия. В Праге происходили переговоры между чехословацким правительством и Гейнлейном об урегулировании «судетского вопроса». Чемберлен и Даладье неизменно требовали от Бенеша: «Уступайте, уступайте Гейнлейну как можно больше!» Одновременно Гитлер инструктировал Гейнлейна: «Ни в коем случае не соглашайтесь на компромисс! Требуйте все больше и больше!» На столе переговоров то и дело появлялись различные «планы» урегулирования… Первый план… Второй план… Третий план… Хотя, согласно этим планам, Судеты должны были стать чем-то вроде «государства в государстве», Гейнлейн все еще был недоволен, ибо Гитлеру надо было до поры до времени сохранить «судетский вопрос» в качестве открытой раны между Германией и Чехословакией. Не ограничиваясь вопросами внутренней политики, Гейнлейн стал требовать отказа Праги от пактов взаимопомощи с СССР и Францией…[90]

В середине июля Гитлер начал кричать, что «его терпение истощилось» и что, если вопрос о Судетах не будет решен самым срочным образом, в ход пойдет «прямое действие». 18 июля в Лондон прибыл «личный адъютант» Гитлера — капитан Видеман и стал усиленно нашептывать в уши «кливденцев» (начиная с самого Чемберлена), что фюрер находится в состоянии бешенства и что дальнейшая оттяжка в решении «судетского вопроса» может иметь катастрофические последствия.

Британский премьер впал в панику, и вот тут-то его осенила «счастливая идея»: разрешить спор между Бенешем и Гейнлейном (читай: Гитлером) путей арбитража. Он даже нашел подходящего для этого человека — лорда Ренсимена. Все тут — «идея», план, исполнитель — были целиком продуктом чемберленовской инициативы. Это не помешало, однако, премьеру заявить 26 июля в палате общин, что Ренсимен посылается в Прагу «в ответ на просьбу чехословацкого правительства», которой никогда не было»[91]. Хороший образец правдивости Чемберлена!