Конфликт между Сталиным и Черчиллем

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Конфликт между Сталиным и Черчиллем

Между тем события на советско-германском фронте принимали все более грозный характер. 2 октября Гитлер объявил начало «решающего наступления на Москву», и мощная германская группа армий «Центр» под командой генерал-фельдмаршала Бока, подкрепляемая на флангах крупными танковыми соединениями, обрушила сильный удар на Западный фронт. Немцы заняли Орел. К середине того же месяца положение на Западном направлении настолько ухудшилось, что было объявлено об эвакуации Москвы, а резиденция правительства была временно перенесена в Куйбышев. 16 октября «Правда» писала, что «взбесившийся фашистский зверь угрожает Москве», и призывала «остановить врага, во что бы то ни стало преградить дорогу лютым немецким захватчикам». 20 октября бои происходили уже в районе Можайска и Малоярославца, а в Москве было введено осадное положение. 25 октября «Правда» писала, что «гитлеровская свора продолжает лезть на Москву», а 29 октября начались бои уже на Волоколамском направлении. 3 ноября было объявлено, что бои идут на Калининском направлении. Немцы прилагали громадные усилия к тому, чтобы окружить Москву. Одновременно германские армии быстро продвигались вперед на Южном фронте, 21 сентября они заняли Киев, 17 октября — Одессу, 22 октября — Таганрог, 29 октября — Харьков, в ноябре бои развернулись в районе Ростова-на-Дону.

В конце ноября немцы, неся огромные потери, продолжали медленно приближаться к столице. Однако настроение москвичей, настроение всего народа, настроение армии и правительства было единодушно: Москву защищать до конца. Город был превращен в военный лагерь, улицы перегораживали баррикады и противотанковые заграждения, лучшие дивизии Красной Армии (среди них немало сибирских) были сосредоточены на подступах к столице…

Перелом на Западном фронте произошел в начале декабря. 6 декабря началось советское контрнаступление. Оно пошло быстрым темпом. Немцы к этому времени явно выдохлись и оказывались неспособными противостоять мощному удару Красной Армии. Их надежды на захват Москвы до конца года рухнули. Они отступали, цепляясь за каждую удобную для обороны позицию. Это не помешало Красной Армии 9 декабря освободить Тихвин и Елец, 15 декабря Клин и Ясную Поляну, 16 декабря — Калинин, 20 декабря — Волоколамск, 30 декабря — Калугу. Немецкое отступление продолжалось до рек Лама и Руза, где линия фронта вновь на известное время стабилизировалась. Германия понесла несомненное поражение, первое поражение во второй мировой войне. Миф о ее непобедимости начал блекнуть. Но только начал. «Правда» не без основания писала в номере от 13 декабря: «Враг ранен, но не убит». Однако в то время это имело огромное политическое и психологическое значение не только для нашей страны, но и для всего мира.

В отличие от советско-германского фронта военные события на других фронтах во второй половине 1941 г. были скромны по масштабам и несерьезны по своему влиянию на общую ситуацию. Англичане с 18 ноября начали наступление в Северной Африке, 9 декабря овладели Тобруком, 19 декабря Дерной и 24 декабря — Бенгази. Это не внесло сколько-нибудь существенных изменений даже в положение, создавшееся в Африке. Война на море продолжалась в прежних формах и масштабах: враги Англии с помощью подводных лодок и самолетов топили ежемесячно около 200 тыс. т. обслуживающего ее нужды флота. Значительно улучшилось положение Англии в воздушной войне: после 22 июня 1941 г. массированные налеты германской авиации на британские города прекратились более чем на два года. Они возобновились — в форме снарядов «фау» — лишь в 1944 г., но тогда меня уже не было в Лондоне[195].

7 декабря 1941 г Япония предательски напала на Пирл-Харбор в Тихом океане. Это сразу вовлекло в водоворот войны две новые великие державы Японию и США, — что имело неисчислимые военные, политические и экономические последствия. Они, однако, начали сказываться только в 1942 г., а полностью обнаружились еще позднее.

Такова была обстановка, когда начались те политические и дипломатические события, к описанию которых я сейчас перейду.

* * *

Я уже рассказывал, что Рузвельт и Черчилль на Атлантической конференции решили устроить в Москве совещание представителей трех держав для обсуждения вопросов, связанных с военным снабжением Советского Союза. Первоначально ни американцы, ни англичане не проявляли тут особой энергии, и была опасность, что реализация принятого решения затянется надолго. Только наш демарш 4 сентября в Лондоне внес элемент срочности в это начинание, и в результате к 17 сентября в Лондон прибыла миссия, возглавляемая Авереллом Гарриманом, которая должна была представлять США на предстоящем совещании трех держав. Британское правительство со своей стороны также назначило миссию, возглавляемую министром снабжения лордом Бивербруком. Оба эти назначения мне представлялись очень удачными. 22 сентября миссии отплыли на английском крейсере «Лондон» из Скапа-Флоу в Архангельск и 28 сентября прибыли в Москву. Гарриман и Бивербрук были два раза приняты Сталиным, при этом присутствовали Молотов и Литвинов. Затем в течение трех дней шла работа совещания трех (Гарримана, Бивербрука и Молотова), которое выработало и приняло «Протокол № 1» сроком на девять месяцев (с 1 октября 1941 г. по 1 июля 1942 г.). В этом «Протоколе» было детально перечислено, что и в каких количествах на базе ленд-лиза США и Англия обязуются доставить СССР. Предусматривалось, что в течение первой половины 1942 г. совещание трех будет возобновлено и на нем будет принят аналогичный «Протокол № 2», определяющий размеры снабжения СССР на год вперед, вплоть до 1 июля 1943 г. Черчилль в послании Сталину от 6 октября обещал, что транспортировка снабжения, установленная «Протоколом № 1», будет производиться непрерывной цепью конвоев, т.е. караванов торговых судов под охраной военных кораблей, с промежутком в десять дней между двумя конвоями.

Черчилль в своих военных мемуарах жалуется, что:

«Прием, оказанный обеим миссиям в Москве, был холодный и происходившие дискуссии носили малодружественный характер… Советские генералы и официальные лица не давали своим американским и английским коллегам никакой информации. Они не объяснили им даже, на чем основаны расчеты русских о необходимых им военных материалах, имевших тогда столь большую ценность. Миссиям не было оказано надлежащего гостеприимства почти до самого конца. Только в самый последний вечер их пребывания в Москве они были приглашены на обед в Кремле»[196].

Мне кажется, что Черчилль здесь несколько сгущает краски. Я сам не был в Москве во время совещания трех и потому не могу дать оценку жалобам Черчилля на основании собственных впечатлений. Однако должен констатировать, что ни Бивербрук, ни Гарриман никогда даже намеком не выражали мне какого-либо неудовольствия по поводу московского приема. Не надо также забывать, что совещание трех происходило в тот момент, когда немцы были на подступах к Москве. Сдержанность советских официальных лиц в снабжении англичан и американцев информацией вполне понятна: до этого они мало сделали для завоевания нашего доверия.

Как бы то ни было, но успех московского совещания трех был крупным шагом вперед на пути к сближению СССР с США и Англией, и я прекрасно понимал это. Теперь все внимание необходимо было обратить на скорейшее практическое осуществление решений этого совещания, что в Лондоне зависело главным образом от двух человек — Черчилля и Бивербрука. К счастью, у меня с ними были хорошие личные отношения еще с предвоенных лет, и я максимально использовал данное обстоятельство в интересах СССР.

Казалось, отношения между тремя странами — СССР, США и Англией вступили на путь постепенного крепнущего улучшения, что в тяжелой обстановке тех дней имело для нас исключительно важное значение, и вдруг…

7 ноября 1941 г. Черчилль направил Сталину послание, которое начиналось словами:

«Чтобы внести в дела ясность и составить планы на будущее, я готов командировать генерала Уэйвелла, главнокомандующего в Индии, Персии и Ираке, для встречи с Вами в Москве, Куйбышеве, Тифлисе или в любом другом месте, где Вы будете находиться. Кроме того, генерал Пэпджет, наш новый главнокомандующий, назначенный на Дальний Восток, прибудет вместе с генералом Уэйвеллом… Они могут прибыть к Вам приблизительно через две недели. Хотите ли Вы встретиться с ними?»

Далее в послании сообщалось, что, в дополнение к поставкам договоренного снабжения через Архангельск, начинается его транспортировка также через Иран и что англичане и американцы напрягают и будут напрягать до предела свои усилия в целях помощи СССР. Затем, в несколько завуалированной форме, следовали жалобы.

«Прошу Вас обеспечить, — писал Черчилль, — чтобы наши техники, следующие с танками и самолетами, имели бы полную возможность передать это вооружение Вашим людям при наилучших условиях. В настоящее время наша миссия в Куйбышеве оторвана от этих дел. Она хочет лишь помочь. Мы отправляем это вооружение с риском для себя, и мы весьма желали бы, чтобы оно использовалось самым лучшим образом… Я не в состоянии сообщить Вам о наших ближайших военных планах более того, что Вы в состоянии сообщить мне о Ваших, но прошу Вас быть уверенным, что мы не будем бездействовать».

В послании Черчилля был затронут еще один пункт, которому в дальнейшем было суждено играть немалую роль в отношениях СССР с Англией и США. Финляндия, Румыния и Венгрия, как союзницы Германии, вели войну против СССР, а Англия и США продолжали сохранять с ними нормальные дипломатические связи. Если поведение США еще можно было понять, поскольку они формально не принимали участия в войне против Германии, то от Англии мы вправе были ожидать, чтобы она, как наш союзник, объявила названным странам войну. И мы требовали этого. Но Англия под разными предлогами уклонялась от такого шага. В послании 7 ноября Черчилль излагал Сталину мотивы, по которым британское правительство медлит с выполнением своего союзнического долга[197]. Обращение Черчилля пришло в Москву, когда в нескольких десятках километров от нее еще шли тяжелые бои с немцами. Германские войска уже не могли прорвать оборону столицы, но и Красная Армия еще не могла отбросить их назад. Настроение в Москве было крайне напряженное и тревожное. Отсутствие второго фронта на Западе чувствовалось с особой остротой. Перед ноябрьским праздником в ЦК и правительстве всерьез ставился вопрос: устраивать или не устраивать в создавшейся обстановке парад войск на Красной площади в день 7 ноября? В конце концов было решено устраивать. И парад состоялся под угрозой, что в любой момент на него может обрушиться смертоносный град с немецких бомбардировщиков. Хорошо помню, какой вдохновляющий эффект этот парад произвел на всех советских людей в Лондоне.

Незадолго до ноябрьской годовщины произошла одна неприятная история, вызвавшая сильное раздражение в Москве. Переговоры об объявлении Англией войны Финляндии, Венгрии и Румынии велись в секретно-дипломатическом порядке. Черчилль по этому поводу советовался, конечно, с Рузвельтом. И вот вдруг со стороны Америки сведения о переговорах просочились в печать!

Все указанные обстоятельства надо иметь в виду при чтении ответа И.В.Сталина на цитированное выше послание британского премьера. Ответ Сталина помечен 8 ноября. Это значит, что глава Советского правительства отправил его сразу же после получения послания Черчилля, под непосредственным впечатлением только что прочитанных строк.

«Я согласен с Вами, — писал Сталин, — что нужно внести ясность, которой сейчас не существует во взаимоотношениях между СССР и Великобританией. Эта неясность есть следствие двух обстоятельств: первое — не существует определенной договоренности между нашими странами о целях войны и о планах организации дела мира после войны; и второе — не существует договора между СССР и Великобританией о военной взаимопомощи в Европе против Гитлера. Пока не будет договоренности по этим двум; главным вопросам, не только не будет ясности в англо-советских взаимоотношениях, но, если говорить откровенно, не будет обеспечено и взаимное доверие… Если генерал Уэйвелл и генерал Пэйджет, о которых говорится в Вашем послании, приедут в Москву для заключения соглашений по указанным основным вопросам, то, разумеется, я готов с ними встретиться и рассмотреть эти вопросы. Если же миссия названных генералов ограничивается делом информации и рассмотрения второстепенных вопросов, то я не вижу необходимости отрывать генералов от их дел и сам не смогу выделить время для таких бесед».

Во второй части послания Сталин дал волю своему негодованию по поводу разглашения в печати сведений о переговорах касательно объявления Англией войны Финляндии, Венгрии и Румынии[198].

На другой день я отправился к Черчиллю с посланием главы Советского правительства. Предвидя возможность острой реакции со стороны премьера, я просил Идена присутствовать при нашем разговоре. Черчилль принял меня в здании парламента.

Вынув послание из конверта, он стал его читать. Лицо премьера сразу покраснело, потом левая рука начала взволнованно сжиматься и разжиматься. Когда Черчилль дошел до места, где Сталин говорил о том, на каких условиях он готов принять Уэйвелла и Пэйджета, премьер точно взорвался. Он вскочил с кресла и в состоянии крайнего возбуждения стал бегать по кабинету из угла в угол.

— Как? — возмущенно кричал Черчилль, — я посылаю Сталину моих лучших людей, а он не хочет их принимать!.. Я всемерно иду ему навстречу, а он отвечает мне вот такими письмами!..

Премьер раздраженно махнул в сторону лежавшего на столе послания. Затем Черчилль в страшной ажитации продолжал:

— Не могу понять, чего Сталин хочет? Плохих отношений? Разрыва?.. Кому это выгодно?.. Ведь немцы стоят под Москвой, а Ленинград в кольце блокады!..

Тут я прервал Черчилля и, ухватившись за его последнюю фразу, сделал попытку хоть немножко успокоить премьера.

— Вы правы, — заметил я, — немцы под Москвой, а Ленинград в кольце блокады… Но именно эти факты должны вам подсказать, в каком трудном положении находится моя страна… Надо уметь подняться над мелкими повседневными недоразумениями, трениями, обидами и руководствоваться только большими, основными интересами наших стран. Эти большие, основные интересы сейчас совпадают, и вам, и нам надо разбить Гитлера… Стало быть, мы должны идти вместе.

Меня поддержал Иден: тот советовал премьеру ничего сейчас не решать, а хорошенько обдумать вместе с другими членами кабинета, как в данном случае следует поступить. Черчилль, однако, все еще не мог успокоиться и продолжал ходить, хотя уже более спокойно. Наконец, он сел за стол и, давая понять, что аудиенция окончена, обычным голосом сказал:

— Мы все это обдумаем.

На другой день Бивербрук просил меня срочно заехать к нему. Он усадил меня в кресло в своем кабинете, сам сел напротив в другое кресло и в дружески-доверительном тоне начал:

— Произошла неприятность… Между Уинстоном и дядей Джо (т.е. Сталиным. — И.М.) вышла размолвка… Это никуда не годится… Надо их помирить…

Затем Бивербрук стал говорить, что сейчас самое важное оттянуть, насколько возможно, посылку Черчиллем ответа на последнее послание Сталина. Сейчас Черчилль пылает огнем и страстью. В таком состоянии он может легко наговорить Сталину таких вещей, которые только ухудшат положение. Пусть Черчилль лучше помолчит, отойдет, успокоится. Он, Бивербрук, вместе с Иденом, берутся этого добиться. Но важно, чтобы в ближайшее время и с советской стороны не было никаких действий, которые могли бы вновь распалить премьера, и Бивербрук просил меня оказать содействие в этом отношении.

Я был согласен с планом Бивербрука и обещал ему свою помощь, хотя, откровенно говоря, в тот момент плохо представлял, в чем она может выразиться.

С английской стороны намеченный план был приведен в исполнение: день проходил за днем, а никакого послания Черчилля главе Советского правительства не было. Черчилль молчал и выжидал. Возможно, он делал это демонстративно, ибо до того обычно отвечал на послания Сталина без промедления.

Не знаю, подействовали ли на И.В.Сталина какие-либо сообщения о впечатлении, произведенном в Лондоне его последним письмом, но только 19 ноября, т.е. через 10 дней после отправки им послания 8 ноября, из Москвы вдруг пришла шифровка, в которой мне предписывалось немедленно довести до сведения Идена, что, направляя свое последнее послание, Сталин был далек от намерения обидеть кого-либо из членов правительства, меньше всего премьер-министра. Он бесконечно перегружен вопросами, связанными с ведением войны, и больше ни о чем не может думать. Поднятые Сталиным в послании проблемы — о военной взаимопомощи против Гитлера и о послевоенной организации мира — слишком важны, чтобы их осложнять личными чувствами или недоразумениями. Сталин был очень обижен разглашением переговоров о Финляндии, однако он стремится только к тому, чтобы достигнуть с Англией соглашения по вопросам, поднятым в его послании.

Иден был очень доволен моим сообщением и считал его хорошим мостом для восстановления «мира» между Черчиллем и Сталиным. Действительно, 21 ноября британский премьер направил в Москву первое после конфликта послание, в котором он заверял Сталина, что хочет работать с ним столь же дружественно, как работает с Рузвельтом. Далее Черчилль сообщал, что для обсуждения как военных, так и послевоенных вопросов он намеревается направить в Москву Идена в сопровождении высокопоставленных военных и других экспертов. В данной связи Черчилль делал очень ценное признание.

«Тот факт, — писал он, — что Россия является коммунистическим государством и что Британия и США не являются такими государствами и не намерены ими быть, не являются каким-либо препятствием для составления нами хорошего плана обеспечения нашей взаимной безопасности и наших законных интересов»[199].

Как актуально это звучит для наших нынешних дней!

Наконец, Черчилль обещал, что если Финляндия в течение ближайших 15 дней не прекратит военных действий против СССР, Англия официально объявит ей войну.

23 ноября Сталин направил Черчиллю ответное послание. Он писал, что искренне приветствует «желание сотрудничать путем личной переписки на основе содружества и доверия», и выражал удовлетворение по поводу решения английского правительства по вопросу о Финляндии. Далее Сталин заявлял, что «всемерно поддерживает» визит Идена в ближайшее время в СССР, и при этом прибавлял:

«Я согласен с Вами также в том, что различие в характере государственного строя СССР, с одной стороны, и Великобритании и США, с другой стороны, не должно и не может помешать нам в благоприятном решении коренных вопросов об обеспечении нашей взаимной безопасности и законных интересов»[200].

Конфликт между Сталиным и Черчиллем был урегулирован.