Чемберлен топчется на месте

Чемберлен топчется на месте

Когда кончилась советско-финская война и улеглись вызванные ею страсти, правительства Чемберлена и Даладье оказались перед разбитым корытом. «Переиграть» войну не удалось. Единого фронта с Гитлером против СССР не вышло. Франко-английские армии по-прежнему стояли против германских, и перед Лондоном и Парижем по-прежнему и даже с еще большей остротой, чем прежде, стоял роковой вопрос: что же делать?

Я хорошо помню господствовавшие тогда в правящей Англия настроения. 4 марта, накануне советско-финского мира, я посетил Батлера по разным текущим делам. Батлер был любезнее, чем когда-либо, и после того, как все очередные вопросы были исчерпаны, сам начал разговор о перспективах войны:

— Мы очень неясно представляем себе ближайшее будущее… Мы не знаем, будет ли продолжаться война с Германией, и если будет, то в какие формы она выльется… Сами мы переходить в наступление не собираемся… У нас есть сведения, что Гитлер тоже не склонен к углублению и расширению войны… Как будто бы создается возможность заключения мира, но вот удастся ли договориться об условиях?..

Батлер неопределенно пожал плечами. Он был не одинок в своих настроениях. Его рассуждения хорошо отражали общую атмосферу, господствовавшую в марте 1940 г. в английских правящих кругах.

Привожу следующую запись, сделанную мной 30 марта 1940 г.:

«Прошло полгода с начала европейской войны, и когда сейчас я пробую суммировать все то, что я вижу, слышу, наблюдаю, узнаю из разных источников, картина получается примерно такая:

Те четыре «кита», на которых стояло британское правительство в конце ноября прошлого года, в общем и целом сохранили свою жизненную силу и к сегодняшнему дню, т.е. три месяца спустя. Единый национальный фронт внутри Англии не пошатнулся. Правда, рабочие массы все больше выходят из того состояния растерянности и ошеломления, которыми они были охвачены в самом начале войны, однако тред-юнионистская и лейбористская «машины», которые поддерживают правительство, не поколебались.

Единый имперский фронт также удержался. Правда, Эйре занимает демонстративно нейтральную позицию, а в Индии партия Национальный конгресс недавно (1 марта) потребовала полной независимости Индии как условия сотрудничества с Англией, но все-таки все британские владения за морями в большей или меньшей степени продолжают поддерживать метрополию в ее борьбе против Германии.

Не произошло существенных изменений и в международной обстановке. Правда, в США несколько усилились изоляционистские настроения; Турция, несмотря на полученные ею от Англии и Франции 90 млн. фунтов, упорно сопротивляется вовлечению ее в войну; Италия, которую Англия всю зиму стремилась удерживать в состоянии нейтралитета путем различных экономических подачек (включая пропуск немецкого угля в ее порты), проявляет все больше независимости и строптивости, но все-таки дипломатическая обстановка и сейчас не вызывает в Англии и Франции каких-либо серьезных опасений.

Несколько хуже обстоит дело с фактором времени. Три месяца назад правящие англичане были твердо убеждены, что время работает на них. Ведь ресурсы Британской и Французской империй неизмеримо больше, чем ресурсы Германии и ее сателлитов. Дайте срок, говорили они, для их мобилизации, и тогда… Теперь правящая Англия (да и Франция) гораздо меньше уверена в правильности своих прежних расчетов. Почему? Да потому, что блокада Германии, на которую Чемберлен и Даладье возлагали столь большие надежды, фактически оказалась лишь «полублокадой» со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Такое положение остро ставит вопрос об англо-советских отношениях. В частности, возникает «проблема Владивостока». В связи с потерей английского рынка машин и разными другими обстоятельствами мы усилили закупки станков и оборудования в США. Наши суда перевозят их из тихоокеанских портов Америки во Владивосток. Так вот, английские крейсеры ловят эти суда в открытом море и отводят их в Гонконг. Сейчас, например, там стоят задержанные англичанами два советских парохода «Селенга» и «Маяковский». Несколько недель я требую от Батлера их освобождения, но он все отделывается различными обещаниями и отговорками. Суть дела в том, что англичане боятся: не предназначены ли грузы «Селенги» и «Маяковского» для Германии?

Подводя итоги, можно утверждать, что ситуация для Англии и Франции за эти три месяца несколько изменилась к худшему, но все-таки положение правительства Чемберлена пока еще достаточно прочно, если… если, конечно, не произойдет каких-либо крутых перемен на фронте.

Ну, а война? Что будет с нею? Больше всего Чемберлен и Даладье хотели бы ее прекратить. Однако это зависит не только от них. И поскольку война все-таки продолжается, приходится думать о формах ее ведения. Крупного наступления англо-французов на суше, конечно, ждать не приходится. Развязывания большой воздушной войны они боятся (особенно Франция), ибо немцы, несомненно, ответили бы им полной мерой. По-видимому, дело сведется к попыткам интенсификации блокады путем контингентирования нейтралов, снятия с балканских рынков экспортных излишков, прекращения доступа в Германию шведской железной руды. А это мало что меняет в нынешнем положении. «Странная война» продолжается, и одним из характерных симптомов таких настроений английской правящей верхушки является тот факт, что с 16 марта опять возобновились отпуска с фронта, прекращенные было в январе. Как характерно также, что все правительство (в том числе Батлер) во второй половине марта разъехалось по своим поместьям на пасхальные каникулы».

Как видно из приведенной записи, английская правящая верхушка даже через полгода после начала второй мировой войны все еще не хотела всерьез поверить в войну и продолжала думать о ней, как о футбольном матче или партии крикета. Об этом свидетельствовал также один разговор, который я имел с Батлером 18 марта.

17 февраля 1940 г. по поручению Рузвельта в Европу выехал заместитель американского министра иностранных дел Самнер Уэллс. Он должен был посетить Париж, Рим, Берлин и Лондон для выяснения возможности прекращения войны и заключения мира. При встрече с Батлером 18 марта я спросил, что он мне может, сказать по поводу этого важного дипломатического акта. Батлер оказался разговорчив и сообщил мне, что, по словам Самнера Уэллса, Гитлер, с которым он имел подробную беседу, готов заключить мир примерно на следующих условиях: создание маленькой и «неопасной» для Германии Польши; установление автономии Богемии и Моравии; возвращение бывших германских колоний; предоставление Германии права без помех со стороны других государств образовать в Европе большую экономическую империю на базе системы таможенных преференций, в которую вошли бы Скандинавия, Центральная и Юго-Восточная Европа. Гитлер предусматривал также широкое развитие экономических отношений с СССР. Изложив свой «план мира», Гитлер прибавил, что если в самом ближайшем будущем на этой базе не удастся договориться с Англией и Францией, то он перейдет к войне всерьез и в течение полугода их полностью разгромит: у него-де имеются новые виды оружия, которые дадут немцам решительный перевес в борьбе.

Слушая рассказ Батлера, я невольно подумал: «Если Гитлер решается все это открыто заявлять официальному представителю американского президента, то каковы же должны быть его действительные цели?!» Я никогда не верил, что германо-советский пакт может быть долговечен, но в тот момент я почувствовал острую тревогу за ближайшее будущее нашей страны…

Я поинтересовался впечатлениями Самнера Уэллса от его бесед с Муссолини. Батлер ответил, что требования итальянского диктатора в основном сводятся к передаче Италии порта Джибути в Эфиопии, предоставлению места в Совете Суэцкого канала, урегулированию статуса итальянцев в Тунисе, финансовой помощи Сити и интернационализации Гибралтара. Перечислив пожелания Муссолини, Батлер несколько презрительно добавил:

— Все это сравнительно мелочи, которые могли бы быть легко разрешены, за исключением одного: интернационализация Гибралтара для Англии абсолютно неприемлема.

— Ну, а что вы думаете, — спросил я, — о гитлеровской «программе мира»?

Батлер пожал плечами и ответил:

— Ко всякой «программе мира» надо подходить без предвзятого мнения, так сказать, с открытым умом… Конечно, в своем нынешнем виде гитлеровская «программа» содержит ряд пунктов, которые вызвали бы резкую оппозицию со стороны британского общественного мнения, однако я не думаю, чтобы эта программа была его последним словом: в ходе переговоров многое может быть изменено…

Итак, было ясно, что английское правительство готово хоть сейчас к заключению с Германией «разумного компромисса». Вернее, не все правительство, а его чемберленовское большинство. Те элементы в правительстве, которые тяготели к Черчиллю, придерживаются несколько иных взглядов. Сужу так потому, что как раз на следующий день после разговора с Батлером, 19 марта, я был на завтраке у лорда Бивербрука, связанного с консервативной «оппозицией» против Чемберлена, и слышал от него совсем иную оценку гитлеровской «программы мира».

— Как! — почти с яростью восклицал Бивербрук. — Гитлер хочет возврата колоний? Хочет фактического захвата всей Европы? Да что ж тогда получится?.. Как дамоклов меч, он будет все время висеть над Англией и Францией и диктовать нам свою волю! Нет, это невозможно!

Но так в те дни думали сравнительно немногие среди консерваторов. «Кливденцы» явно готовились к сделке с Гитлером и даже считали, что у них в руках крупные козыри. Так, Чемберлен, выступая 4 апреля на Центральном совете консервативной партии, долго доказывал, что в начале войны Гитлер имел большой перевес над Англией, ибо Англия была совсем не подготовлена к войне, но что теперь, семь месяцев спустя, положение радикально изменилось к выгоде Англии. В заключение премьер-министр воскликнул:

— Сейчас ясно во всяком случае одно: Гитлер опоздал на автобус!

Трудно решить, чего в этом заявлении было больше — глупости или совершенно феноменального зазнайства?

Буквально пять дней спустя Гитлер показал, что на автобус опоздали как раз Чемберлен и Даладье.