Первые шипы
Первые шипы
Да, я ехал в Англию с самыми добрыми чувствами и намерениями…
Что же я нашел там?
Два ярких воспоминания, относящихся к тем дням, лучше, чем длинные рассуждения, дадут ответ на только что поставленный вопрос.
Хотя лондонское Сити является только одним из 29 самоуправляющихся районов столицы, подчиненных Совету Лондонского графства (лондонскому муниципалитету), тем не менее в силу исторических традиций и современного значения оно находится на совсем особом положении. В прошлом здесь был укрепленный центр города, из которого постепенно вырос весь остальной Лондон, центр, который в вековой упорной борьбе с монархией в конце концов отвоевал себе широкие городские права. В настоящем (я имею в виду 30-е годы) здесь находится такая концентрация капитала, такое средоточие банков, промышленных контор, акционерных обществ, страховых компаний, какого не сыщешь больше нигде в мире. Это — подлинное финансово-экономическое сердце не только Англии, но и всей Британской империи. И потому Сити считает себя как бы олицетворением всего Лондона, а ежегодная смена лорд-мэров в нем, выбираемых из числа его старейшин, сопровождается целым рядом древних и красочных церемоний. В день такой смены, которая происходит всегда 9 ноября, по улицам Сити проходит торжественная средневековая церемония, а вечером в старинном Здании гильдий устраивается роскошный банкет для нотаблей Лондона с участием дипломатического корпуса, на котором обычно присутствует 500–600 человек.
Этот банкет и все связанные с ним церемонии чрезвычайно пышны и своеобразны. Дело происходит так: в дальнем конце длинного зала, где помещается библиотека Здания гильдий, на маленьком возвышении стоит вновь избранный лорд-мэр с женой. От входа в зал до возвышения идет широкая темно-красная дорожка, по которой торжественно шествует каждый вновь приходящий гость. Герольд в костюме времен Тюдоров во всеуслышание оглашает его имя. Гость медленным шагом проходит всю дорожку, поднимается на возвышение и пожимает руку лорд-мэру и его жене. Пока гость идет, в его честь гремят аплодисменты ранее пришедших. Доза аплодисментов зависит от положения и популярности гостя. По количеству выпавших на долю гостя рукоплесканий можно безошибочно судить об отношении к нему со стороны правящей Англии.
Когда все гости уже собрались, составляется торжественная процессия. Впереди трубачи в средневековых одеяниях, за ними маршал Сити и духовник лорд-мэра. Далее булава слева и за ней лорд-мэр в шляпе и с длинным треном, а справа меч и премьер-министр, за ними жена премьер-министра и жена лорд-мэра. Еще далее — 20 «дев почета», большинство которых — странным образом — составляют послы, приглашенные на банкет. Затем идет архиепископ Кентерберийский, лондонский епископ, лорд-канцлер, лорд-председатель совета, министры, высокие комиссары доминионов и Индии, высшие судьи, старейшины. Их сопровождают жены. Шествие замыкает «Recorder of London», что по-русски можно перевести, как «Лондонский летописец». Вся эта процессия медленно проходит через картинную галерею Здания гильдий, затем обходит кругом банкетный зал и, наконец, войдя в этот зал, рассаживается за главным обеденным столом. К тому времени все прочие столы уже заняты другими, менее именитыми гостями.
Пиршество открывается обязательно черепаховым супом (который, к слову сказать, никогда не доставлял мне удовольствия), за ним в надлежащем порядке следуют одно за другим остальные блюда. Во время обеда на хорах играет оркестр, исполняя музыкальные произведения различных национальностей, подаются вина, произносятся тосты — первый за короля, после которого разрешается курить, потом за королевскую семью, за иностранных послов и посланников, за правительство, за армию и флот и т.д. От имени дипломатического корпуса отвечает дуайен. Гвоздем банкета обычно является речь премьер-министра, которая, впрочем, никогда не продолжается свыше 30–40 минут. Нередко такая речь становится политической сенсацией сезона. К 11 часам вечера все кончается, и гости разъезжаются по домам. Желающие могут еще ненадолго остаться и под музыку оркестра потанцевать в библиотеке, однако таких оказывается немного…
Вся картина в целом поражает яркостью красок и средневековой торжественностью. Да и не удивительно: на обложке программы банкета можно найти гравюру, изображающую «Хартию короля Джона» от 9 мая 1215 г., ту «хартию», которая; утверждает вольности Сити и дарует «нашим баронам «в нашем городе Лондоне право избирать ежегодно из своей среды мэра, который должен быть верен нам, скромен и пригоден для управления городом и который сразу по своем избрании должен быть представлен нам или нашему верховному судье в случае нашего отсутствия».
Да, тут, несомненно, слышится голос веков…
Вот на таком-то банкете в качестве советского посла я оказался 9 ноября 1932 г., на другой день после вручения верительных грамот королю. И вот что там произошло (привожу сделанную мной вскоре после того на свежую память запись):
«Случайно вышло так, что по красной дорожке в библиотеке мне пришлось идти непосредственно за японским послом Мацудайра. Мацудайра был оказан более чем хороший прием. Это была настоящая овация: ему аплодировали шумно, долго, с энтузиазмом. Видно было, что его страна и он сам очень популярны среди английских правящих кругов, — и это, несмотря на «маньчжурский инцидент»[37].
Затем герольд провозгласил:
— Его превосходительство советский посол Иван Майский!
Точно порыв ледяного ветра пронесся по залу. Все сразу смолкло. Я тронулся но красной дорожке. Ни звука! Ни одного хлопка!.. Кругом мертвое, настороженно-враждебное молчание. Блестящая толпа, теснящаяся по обе стороны дорожки, провожает меня любопытно-колючими взглядами. Шикарно разодетые дамы показывают на меня лорнетами, ехидно шушукаются, смеются. В атмосфере этого кричащего безмолвия я медленно и твердо, с высоко поднятой головой, прошел всю дорожку и, как полагается по ритуалу, пожал руку лорд-мэру и его жене.
Какие чувства я испытывал в тот момент?
Надо всем доминировали два чувства: глубокое раздражение против этой пестрой, раззолоченной толпы, так ярко воплощающей старый мир обреченного капитализма, и одновременно радостная гордость за нашу революцию, за СССР, за Коммунистическую партию, не менее ярко олицетворяющих собой восходящую эпоху социализма. Два мира, две эпохи встретились в этом длинном, украшенном деревянной резьбой зале, на узкой красной дорожке, как на острие ножа, и я мысленно говорил, обращаясь к окружавшей меня толпе:
— Ага! Вы боитесь и ненавидите меня, вы страстно хотели бы выбросить меня из этого сияющего зала в темноту и сырость ноябрьской ночи, но вы не смеете этого сделать! Я пришел сюда от имени великой революции, я послан сюда Советским правительством и Коммунистической партией СССР, и вы, несмотря на всю вашу вражду, вынуждены меня принимать! В этом знамение нашей силы и нашей грядущей победы во всем мире!»
Таковы были мои чувства. Но и чувства правящей Англии в отношении СССР были продемонстрированы с предельной яркостью…
А вот еще один эпизод. Недели через две после банкета лорд-мэра происходило открытие новой сессии парламента. Это тоже традиционная очень пышная и красочная церемония.
Открытие парламента происходит в зале заседаний палаты лордов. Присутствуют лорды в красных с горностаями мантиях, их жены в роскошных туалетах с драгоценностями, нотабли государства и дипломатический корпус. Король и королева сидят на возвышении у стены. Члены палаты общин — древняя традиция — не допускаются в зал. Немногочисленная группа их представителей стоит (именно стоит, а не сидит!) за особым барьером, закрывающим выход из зала заседаний верхней палаты. Лорд-чемберлен с глубоким поклоном подает королю текст тронной речи. Король встает и читает ее. Потом король и королева, сделав поклон всем присутствующим, удаляются, и сессия парламента считается открытой.
Мы были с женой на открытии новой сессии палат 1932–1933 гг., сессии, которой суждено было стать столь драматической в истории англо-советских отношений (об этом ниже). Я, как полагалось по этикету, сидел вместе с другими послами справа от трона, а моя жена вместе с другими женами послов слева от трона. По этикету также полагается, что самое почетное место тут отводится женам послов, а уже за ними идут придворные дамы самого высшего ранга. Моя жена в тот момент была самой младшей из жен послов и поэтому рядом с ней оказалась самая старшая из представительниц английской аристократии. То была герцогиня Соммерсет. Она была стара, как Мафусаил, и уродлива, как смертный грех, однако вся сияла шелками и бриллиантами.
Перед открытием церемонии герцогиня заговорила с моей женой и, увидев, перед собой иностранку, спросила:
— А какую страну вы представляете?
Жена спокойно ответила:
— Я представляю Советский Союз.
Эффект этих слов был потрясающий. Герцогиня внезапно изменилась в лице, точно наступила на ядовитую змею. Она безобразно покраснела, на тощей шее вздулись жилы, в глазах загорелись колючие огоньки. Герцогиня резко отшатнулась от моей жены и злобно воскликнула:
— А вы знаете… Я ненавижу Советы!
Куда девались английская выдержка, самая обыкновенная светская вежливость!..
Моя жена не растерялась и в свою очередь резко ответила:
— В таком случае я очень сожалею, что вы оказались моей соседкой.
Этот маленький, но такой характерный инцидент был прекрасным дополнением к тому, что произошло на банкете лорд-мэра. Случай с герцогиней Соммерсет имел небольшую дипломатическую концовку. Дня через два после открытия парламента я пришел к Монку и, рассказав о происшедшем, выразил удивление по поводу столь странного поведения одной из высших представительниц английской аристократии.
Монк был смущен, извинялся и просил не придавать серьезного значения инциденту: герцогиня Соммерсет, по его словам, была стара, глупа и совершенно невоздержана на язык. У нее была репутация «enfant terrible», и при дворе ее просто боялись, ибо своими дикими и бестактными поступками она не раз вызывала самые большие скандалы.
Я внимательно выслушал Монка и ответил:
— Принимаю ваши извинения и не имею намерения преувеличивать значение происшедшего инцидента… Но могу я обратиться к вам с одной просьбой? Герцогиня Соммерсет, очевидно, очень нервная женщина…
Монк кивнул головой в знак согласия.
— Моя жена, — продолжал я, — тоже имеет право быть нервной женщиной… Не так ли? Монк понимающе усмехнулся.
— Так вот, — закончил я. — Не возьмете ли вы на себя как шеф протокола позаботиться о том, чтобы в будущем при различных официальных встречах герцогиня Соммерсет и моя жена больше никогда, — я подчеркиваю — больше никогда не сидели бы рядом?
На бледном лице Монка показалась слабая улыбка. Ему было все ясно, но все-таки он счел нужным возразить:
— Вы ведь знаете, что на официальных приемах люди рассаживаются по старшинству и по рангам… Есть строгие правила на этот счет, и не всегда можно предупредить соседство двух людей, которые друг друга не любят… Впрочем, я учту вашу просьбу.
Монк действительно учел мою просьбу. В дальнейшем моей жене и герцогине Соммерсет на различных приемах и обедах уже больше никогда не приходилось быть соседками. Несколько лет спустя старая аристократка умерла.