И. ГРИГОРЬЕВ ШИПЫ НА ДОРОГЕ
И. ГРИГОРЬЕВ
ШИПЫ НА ДОРОГЕ
Шел 1938 год… Вечерело. Летчик-испытатель Илья Галушин торопился на своем «газике» в Москву. Испытания нового истребителя потребовали от Галушина больших усилий и неотлучного пребывания на аэродроме, но теперь все было позади, машина принята государственной комиссией, а Галушин получил в награду трехдневный отпуск.
Перешагивая через две ступеньки, он вбежал на второй этаж и, чувствуя, как стучит сердце, нажал кнопку звонка.
— Ну перестань. Ведь ты меня сломаешь, — засмеялась Галя, делая вид, что вырывается из его объятий.
Галушин поднял жену на руки и посадил на диван.
— Не пойти ли нам в город? Давай предадимся земным радостям, а то на этой неделе я очень мало ходил по земле.
— Нет, — покачала головой Галя, — только не сегодня. Сегодня мы проведем вечер дома. Вдвоем.
Галушин не возражал. Ему в душе самому хотелось посидеть дома, что же касается «земных радостей», то они предназначались специально для жены, — он знал, что всю неделю она терпеливо ждала его дома.
За ужином Галя сказала мужу:
— Ты знаешь, сегодня я встретила мать Степана Коваленко. Она говорит, что Степан тепло вспоминает тебя и то время, когда вы дружили. Почему вы перестали дружить?
Галушин задумался, отодвинул стакан с чаем.
— Галка, не стоит об этом говорить, — он постарался придать своему лицу веселое выражение, — ты же знаешь, я не виноват.
— Я не хочу делать тебе больно, Илюша, но мне обидно, что ты — самый умный, самый честный, самый добрый, самый красивый — и вдруг…
Илья поднялся из-за стола и шутливо прикрыл ее рот ладонью. Она отстранила его большую тяжелую руку и, грустно посмотрев на него, сказала:
— Да, самый красивый — для меня, конечно, — и остался без своего самого близкого друга.
Галушин поцеловал Галю — чуть-чуть, в золотистые пряди, завивавшиеся надо лбом.
— Ладно, раз ты так хочешь, я постараюсь объяснить тебе, что произошло между нами. Садись поудобнее, рассказ будет длинным.
— Я и сам часто думал о моих отношениях со Степаном. И сам хотел разобраться, почему мы охладели друг к другу. Впрочем, охладели, пожалуй, не то слово. Я питаю к Степану прежние братские чувства. Ну, да не в этом дело. Ты знаешь, что до 1934 года у нас с ним были почти одинаковые биографии.
Техникум, завод, комсомольская работа, Осоавиахим, походы, военные занятия — все это мы прошли вместе. У нас не было секретов. Мы даже доверяли друг другу наше отношение к тебе.
— Что же вы обо мне говорили? Что говорил Степан?
— Ты мне сейчас не задавай вопросов, Галка! Особенно таких… Но жизнь вмешалась, и наши биографии, начиная с 1934 года, стали разными. Меня приняли в летную школу, Степан не прошел по здоровью.
— Он же совсем здоровый парень?
— Верно, вполне здоровый и крепкий, но у него нашли небольшое отклонение от нормы в зрении, а требования были очень высокими. Для нас обоих это было просто невероятным. Затем Степана вызвали в райком комсомола и вручили направление на работу в НКВД. Отказаться было нельзя. Да и как можно было отказываться от работы, связанной с защитой Советской власти от тайных врагов.
— Что же случилось дальше?
— Два года я занимался в летной школе в Москве. Степан тоже проходил подготовку. Мы продолжали встречаться, но, как ты сама понимаешь, значительно реже. Я всегда подробно рассказывал Степану о своих делах, о полетах, он же ограничивался лишь одной фразой: «Работой доволен, работа интересная». Меня злило это, казалось, что Степан мне не доверяет. Это была первая кошка, которая пробежала между нами.
— Мне кажется, — прервала Галя рассказ Галушина, — что это просто несерьезно.
— Может быть, — согласился Илья. — Хотя, впрочем, ты всегда готова оправдывать Коваленко.
— Так вот, в 1936 году я, как ты знаешь, уехал в Испанию, Степан остался в Москве. Год мы не виделись. Если ты меня спросишь, о ком я больше всего скучал в это время, так я отвечу: о Степане Коваленко. Я знал, что и он был в то время в Испании, но чем он там занимался, понятия не имею.
— А я в расчет не принималась?
— Я говорю о друзьях, Галка, — улыбнулся Галушин, — а ты была уже моей невестой. И скучать о тебе мне было положено по штату…
— Продолжай, Илюша, — попросила Галя, — Я удовлетворена ответом.
— В Москву я вернулся в 1937 году. Общие друзья сказали мне, что Степан еще находится в командировке. Ну, а потом был арестован Петр. Ты знаешь, Галка, как я любил брата! Он для меня был идеалом, я на него равнялся, старался подражать во всем и вдруг… Петр — «враг народа»!
Галушин снова задумался.
— Я не могу поверить в то, что Петр мог совершить политическое преступление, что он оказался не тем человеком, каким он мне представлялся. Ну, и, конечно, я думал тогда, что мне придется проститься с профессией летчика.
Тем более, что, как ты знаешь, в Испании меня сбили над франкистской территорией и я попал в плен к фашистам. Хотя я бежал и вернулся к своим, но чувствовал, что все это делало меня в глазах кое-кого «подозрительным типом».
Да, так вот! Вся эта история с моим пленом и с Петром, — продолжал Галушин, — помимо моей воли, наложила отпечаток на мое отношение к Степану. Ведь он работает в организации, которая арестовала брата и которая может арестовать и меня.
— Илюха, ты смешал все в одну кучу: любовь к брату, интересы государства и твое отношение к Степану, — с укоризной сказала Галя. — Может быть, мы чего-нибудь с тобой не понимаем? Мы очень мало знаем, что по существу происходит вокруг нас и что кроется за этими бесчисленными арестами.
— Может быть, и не понимаем, — сказал задумчиво Галушин.
Разговор дальше не клеился. Настроение у обоих было испорчено.
Через час, когда они уже ложились спать, в коридоре раздался телефонный звонок.
— Неужели опять на аэродром? — испуганно спросила Галя, глядя, как он снимает телефонную трубку.
— Слушаю. Да, это Галушин. Откуда? Понял. Завтра в одиннадцать? Хорошо, буду.
Галушин повесил трубку. Лицо его стало бледным. Галя заметила это.
— Кто звонил, Илюша?
— Вызывают на завтра в НКВД, — четко выговаривая каждое слово, ответил Галушин.
— В НКВД? Зачем?
— Боюсь, что по поводу Петра, а может быть, и того хуже.
— Не волнуйся, милый, преждевременно. Что бы ни произошло, я всегда с тобой. А сейчас давай спать.
И Гале, и Галушину заснуть удалось лишь под утро. Встали они молча, молча позавтракали. Галушин надел синий френч летчика, аккуратно повязал галстук и направился к выходу.
— Я с тобой, — сказала Галя.
— Нет, ты сиди дома. Я тебе позвоню. Дадут же мне возможность позвонить жене!
— Только обязательно позвони и сразу, как только сможешь.
— Хорошо, — сказал Галушин, закрывая за собой дверь. — Не поминай лихом!
Ровно в одиннадцать он вошел в приемную полковника Ганина.
— Ваша фамилия Галушин? Присаживайтесь, пожалуйста, — сказал дежурный, с любопытством посмотрев на атлетическую фигуру летчика. — Я доложу Алексею Ивановичу.
Дежурный скрылся за дверью кабинета, скоро вернулся и, держа дверь открытой, пригласил:
— Проходите, пожалуйста.
— Здравствуйте, — сказал Ганин и, встав из-за стола, направился к Галушину. — Простите, что мы вынуждены побеспокоить вас.
Он пожал руку Галушину и предложил сесть за приемный столик. Затем вернулся к своему письменному столу, взял лежащую на нем папку и сел напротив.
«Начало неплохое, — подумал Галушин. — Что-то будет дальше?»
— Нам известно, что вы сражались в Испании, были в плену.
— Да.
— Помогите нам выяснить кое-какие обстоятельства, связанные с вашим побегом.
С этими словами Ганин открыл папку, которая лежала перед ним, и, взяв из нее фотографию, передал Галушину.
— Вам знакома эта девушка?
— Конечно, — сказал порывисто Галушин. — Это Инес Урибе. Она спасла мне жизнь.
— Что вы знаете о ней.
Галушин был удивлен таким началом беседы. Оказывается его вызвали совсем не по тем причинам, о которых они говорили с Галей…
— Разрешите мне позвонить? — спросил он Ганина.
— Позвонить? — Ганин с удивлением посмотрел на Галушина. — Кому?
— Жене. Я ей обещал…
— А-а, понимаю, — сказал Ганин и подвинул телефон Галушину.
Галушин быстро набрал номер.
— Галя? Это я! Все в порядке. Жди меня. До свидания.
Обращаясь к Ганину, Галушин весело отрапортовал:
— Теперь я в вашем распоряжении.
— Хорошо, — улыбнулся Ганин. — В таком случае я подскажу, с чего начать. Ваш самолет был сбит под Бриуэгой. В бессознательном состоянии вас доставили в полевой госпиталь фашистов. На другой день вы пришли в себя, и вас отправили в Бургос.
— Совершенно верно. В Бургосе меня допрашивали с «пристрастием». Я назвался болгарином Стеклинским. Однако фашистам легко был доказать мне, что я русский, так как мой болгарский язык мало чем отличался от московского говора. Поняв, что мое дело — табак, я отказался отвечать на вопросы. После этого меня направили из тюрьмы Бургоса в так называемую тюрьму № 5, которая находилась под контролем немецких союзников Франко. Эта тюрьма расположена километрах в тридцати от Бургоса. 5 апреля 1937 года под вечер меня вывели из здания тюрьмы в Бургосе и посадили в машину. Охрана состояла из пяти человек: четверо сидели со мной в кузове, а старший охранной группы находился в кабине шофера. На руках у меня были наручники.
Выехав за город, мы очутились на довольно безлюдной дороге. Навстречу нам проехал на большой скорости мотоцикл, и снова никого. Вскоре после встречи с мотоциклом наша машина остановилась — оказались проколотыми две передние шины.
До меня доносились возбужденные голоса шофера и старшины. Содержание их разговора разобрать не удалось. Мне было видно, как солдаты меняли покрышки. Но у шофера оказалась в запасе только одна, поэтому ему пришлось размонтировать вторую, вынуть камеру, склеить ее и снова смонтировать. Солдаты энергично помогали ему; старшина подгонял их.
В самый разгар работы к нам подъехали два мотоцикла с колясками и с пассажирами в них. Между старшиной и приехавшими людьми начался какой-то разговор. До меня доносились лишь обрывки фраз. Затем трое из подъехавших начали помогать солдатам, четвертого мне не было видно. Он, очевидно, разговаривал со старшиной. Меня мало интересовали эти подробности. Потом я услышал какой-то шум. Я посмотрел в окошко и увидел картину, смысл которой дошел до меня не сразу.
Солдаты и шофер лежали связанными. Мотоциклисты поднялись в кузов и помогли мне спуститься на землю, а на мое место водворили охранников. Один из них сел за руль тюремной машины и увел ее на проселочную дорогу.
Меня же посадили в коляску мотоцикла. Ехали мы с очень большой скоростью. В нескольких километрах от того места, где меня освободили, мы свернули вправо.
— Расстояние от того места, — перебил рассказ Галушина Ганин, — где был организован прокол шин вашей походной тюрьмы, до поворота было пять километров. Мы эту дорогу хорошо изучили.
Галушин с удивлением посмотрел на Ганина.
— Но как же вам удалось проколоть шины? — спросил Галушин.
— Это было сделано элементарно просто: на дороге рассыпали трехконечные шипы, и сделал это мотоциклист, повстречавшийся вам.
— Вся история моего освобождения, — сказал Галушин, — казалась с самого начала и до конца совершенно сказочной. Теперь эта сказка приобретает реальность, и тем не менее я не могу отделаться от ощущения невероятности происшедших со мной приключений.
— А для меня, — прервал Галушина Ганин, — кажутся невероятными ваши боевые полеты, ваше поведение в воздухе. В каждой профессии есть, видимо, элемент романтики. Вам в нашей профессии разведчика многое кажется невероятным, а для нас это обычное дело. Но мы отвлеклись, продолжайте, пожалуйста.
— Вы же знаете лучше меня всю эту историю! — сказал Галушин.
— Верно. И все же есть такая деталь, в которой мы не совсем уверены, а от нее зависит судьба одного важного дела, так что я уж прошу вас продолжать.
— По новой дороге мы ехали недолго, — начал Галушин.
— Попадались вам навстречу люди?
— Нет, ни одна живая душа, — ответил Галушин. — Путешествие на мотоцикле кончилось у небольшой рощи. Меня отвели в кустарник, около дороги. Прощаясь, водитель первого мотоцикла сказал:
— Теперь, амиго, сиди здесь и жди. За тобой приедет одна сеньорита, зовут ее Инес, и с нею товарищ Теодоро. Считай себя спасенным, а нам надо торопиться, чтобы не оказаться в таком же комфортабельном автомобиле, из которого мы тебя только что вызволили. Салюд, компаньеро!
Спустя пять-семь минут к роще подъехала легковая машина марки «мерседес». Из нее вышла привлекательная девушка (позже я узнал, что ее зовут Инес Урибе) в сопровождении средних лет хорошо одного испанца. Они подошли ко мне и радостно приветствовали. Мужчина помог мне избавиться от наручников и дал костюм, в который я переоделся.
— Скажите, — спросил Ганин. — Вы уверены, что этот рослый испанец не видел мотоциклистов, и они также не видели ни его, ни Инес?
— В этом я абсолютно уверен, — ответил Галушин. — Я смотрел за удаляющимися мотоциклистами до тех пор, пока они не скрылись из виду.
— Что же произошло дальше?
— Испанец подвел меня к «мерседесу» и посадил на заднее сиденье, а сам сел за руль. Инес села рядом с ним. Незнакомец, которого Инес называла Эрнесто, завел мотор, и мы помчались с бешеной скоростью, к моему удивлению, обратно в Бургос. «В Бургосе вас наверняка не будут искать», — объяснила Инес.
Не доезжая Бургоса, я, по совету Инес, лег на пол машины, и мои друзья накрыли меня пледом. О том, что происходило дальше, я мог только догадываться. Вскоре мы остановились у ворот какого-то дома. Я слышал разговор между Инес и, видимо, слугой дома.
— Добрый вечер, сеньорита!
— Добрый вечер, Хосе. Гараж открыт?
— Да, сеньорита. Машину прикажете вымыть?
— Нет, Хосе, не нужно. Сейчас уже темно и, кроме того, мне нужно съездить еще в одно место. Иди отдыхай.
— Спасибо, сеньорита.
Мы въехали в гараж. За рулем сидела Инес. Эрнесто в машине не было. Он, очевидно, сошел около ее дома.
— Вы можете выйти из машины, — сказала Инес шепотом. — Там, в углу, на полке, есть кое-какая еда. Обязательно подкрепитесь. Вам предстоит довольно длинная прогулка. Свет я оставлю включенным, а гараж запру. Если необходимые для вас бумаги уже готовы, то через час мы сможем последовать дальше.
Инес вышла. Насчет бумаг мне тогда было неясно. Понял я все это позже. Спустя примерно полчаса в калитку гаража — она почему-то не была закрыта, видимо, Инес забыла это сделать, вошел мужчина. Увидев меня, он страшно удивился и даже не нашелся, что сказать. Сразу же вслед за ним появилась Инес.
— Ты что здесь делаешь? — спросила она у него строго. — Почему ты не отдыхаешь? Зачем следишь за мной и моими любовниками?
— Извините, сеньорита. Я решил, что вы забыли погасить свет в гараже и поэтому вошел сюда. Ради бога, извините.
— Вот тебе, Хосе, деньги — и ты никого здесь не видел и ничего не знаешь. Понятно?
— Понятно, сеньорита. Спасибо вам.
С этими словами слуга, пятясь, вышел из гаража. Инес закрыла за ним калитку и подошла ко мне.
— Бумаги готовы. Садитесь, вернее, ложитесь в машину, поедем дальше.
— Постойте, — прервал рассказ Галушина Ганин. — Вы уверены, что никто, кроме Хосе, не видел вас в гараже?
— Да! Кроме слуги, в доме Инес меня никто не видел.
— Рассказывайте дальше.
— Мы выехали из гаража и быстро поехали по улице, — продолжал Галушин. — Немного спустя Инес остановила машину, и в нее снова сел Эрнесто.
Мы благополучно проехали весь город. Около развилки дорог остановились и вышли из машины.
— Моя миссия закончена, — сказала Инес. — Теперь продолжайте путешествие без меня.
С этими словами она поцеловала Эрнесто и сказала: «Побереги себя, милый». Потом обернулась ко мне и крепко пожала руку:
— Компаньеро, передайте привет героическому Мадриду и героической Москве.
— Спасибо, Инес. Всю жизнь буду помнить вас, — сказал я.
— Не надо, — остановила она меня. — Я давно хотела посмотреть на советского человека. Это была моя мечта. Она сбылась. Лучшей награды мне не надо. А вот вам, действительно, большое спасибо: мы сражаемся у себя дома, а вы приехали издалека помочь нам в борьбе. На такие поступки способны лишь очень хорошие люди.
Инес села за руль и помчалась в обратную сторону.
Мы долго смотрели вслед «мерседесу».
О том, как мы с Эрнесто дошли до ближайшей остановки, сели в поезд и доехали до португальской границы, как я перебрался в Лиссабон, а оттуда в Париж, я рассказывать не буду. Об этом я неоднократно писал, когда возвратился в Москву.
— А какого вы мнения об Эрнесто? — спросил Ганин.
— Человек он надежный. Эрнесто — мой спаситель, как и Инес. Эрнесто сопровождал меня до Лиссабона. Без его помощи я не вернулся бы в Москву.
— Вот и мы так думаем. Таких людей ничто не сломает.
— Но почему, если не секрет, вы задаете мне этот вопрос? — спросил Галушин.
— Дело в том, что на другой день после вашего отъезда из дома Инес ее арестовали и посадили в тюрьму.
— Как же это могло произойти?
— Мы не знали ответа на этот вопрос до беседы с вами. Теперь все стало на свое место. На Инес донес слуга их дома — Хосе, тайный осведомитель полиции.
— И Инес до сих пор сидит в тюрьме?
— Нет, ее удалось освободить.
— Удивительно! — воскликнул Галушин. — Все это крайне удивительно!
— Скажите, — обратился он к Ганину, — а почему вы приняли такое активное участие в моей судьбе?
— Мы выполняли просьбу командования Республиканской армии.
— Право, я не думал, что обязан спасением своей жизни вам!
— Меньше всего мне. Из этого кабинета я не выезжал в течение всей операции. Если уж говорить, кому вы обязаны, так это майору Коваленко, вашему другу детства, который из Мадрида организовал всю операцию.
— Коваленко! — воскликнул Галушин. — Это невероятно!
— А собственно говоря, почему «невероятно»?
— Вы правы, — улыбаясь, сказал Галушин. — Ничего в этом невероятного нет. Коваленко — мой друг и товарищ.
Ганин встал.
— Еще раз простите, что нарушили ваш отдых. Вы сняли с наших плеч большую заботу. Спасибо вам, до свидания.
Галушин вышел. Ганин остался один. Некоторое время он ходил по кабинету, затем подошел к телефону.
— Андрей Агафонович? Это Ганин. Наши предположения оказались правильными. Донос сделал Хосе, все остальные люди вне подозрений. Операцию «Испанская сюита» можно начинать.