О национальном вопросе. Отступление

О национальном вопросе. Отступление

 И эту главу меня многие отговаривали писать. Предупреждали, что столь тонкая материя, как национальный вопрос, может быть мною неправильно освещена. Дело в том, что партнер по бизнесу, предавший меня, был по национальности татарин, и многие мои друзья опасались, что мои рассуждения по национальному вопросу на флоте могут пройти через призму моего отношения к нему. Но я все-таки решился написать о столь тонкой материи, потому что без этого трудно представить некоторые аспекты обстановки на флоте эпохи развитого социализма.

 Очень много было написано в последние годы о мягком восточном подбрюшье Советского Союза, то есть о республиках Средней Азии и Закавказья. Но еще в годы, казалось бы, несокрушимой власти социализма многие западные аналитики предсказывали, что распад Советской империи начнется с отложения именно восточных провинций. И решающую роль в этом сыграют исламские движения.

 Армия - опора государственной власти. И власть не могла себе позволить чрезмерно разбавить свою опору представителями народов, в недрах которых зреет стремление к отложению. Поэтому любому верблюду было легче пролезть в игольное ушко, чем представителю народа, исторически исповедующего мусульманство, попасть в военный ВУЗ, а потом сделать военную карьеру. К примеру, на нашем курсе из ста с лишним человек было лишь два представителя упомянутых народов. Причем один из них - житель Казани по имени Рустам, был отчислен на шестом курсе за то, что вечером избил на Невском проспекте двух девушек, не пожелавших с ним знакомиться. Причем бил, согласно милицейскому протоколу, …по голове ногой, обутой в ботинок…. Согласитесь, несколько странное поведение для будущего врача-гуманиста. Впрочем, женщина на Востоке всегда находилась в сложном положении по отношению к мужчине.

 На пути выходцев с восточных окраин, желающих стать кадровыми офицерами, стояли отделы кадров, простите за каламбур. Они просто не принимали дел от военкоматов под самыми разными предлогами, а тех, чьи дела были приняты, заваливали на медкомиссии. Как-то, еще офицером, я пьянствовал в одной компании вместе с офицерами отдела кадров. Решал свой кадровый вопрос. Когда доза опьянения дошла до располагающей к полной откровенности, я спросил одного из них:

 - А что, правда черных у вас стараются тормозить?

 Немногословный, как все кадровики, он только кивнул. Но я был, как всякий пьяный русский, настойчив:

 - А почему?

 Он поднял на меня прозрачные голубые глаза, вгляделся в меня долгим, бессмысленным взглядом и проронил с расстановкой:

 -Н е н а д е ж н ы… л е г к о… п р е д а ю т… р у с с к и х… п р и… с л у ч а е…

 Но не только с помощью особых отделов и отделов кадров поддерживался национальный состав Вооруженных сил. Исподволь, незаметно, в процессе формирования офицера, в него закладывался, пусть подсознательно, даже при официально заявленном в государстве равенстве народов, русский шовинизм, и, в конце-концов, в армии и на флоте всегда присутствовал славянский национализм даже в среде образованных, казалось бы, офицеров.

 В нашей экспедиции служил флагманский штурман, очень эрудированный, бывалый человек, который, приняв иногда рюмку-другую, любил порассуждать на сложные философские темы. Меня он нередко избирал своим собеседником. Рассуждения по национальному вопросу были частой темой его монологов. Как сейчас, представляю его крупную голову с сильно поредевшими волосами. И характерные особенности речи, задумчивое вытягивание губ и частенько употребляемое обращение к собеседнику старик. Он явно считал себя одним из последних шестидесятников.

 - Понимаешь, старик, я думаю, что истинно русский национализм - самый оскорбительный, поскольку только в русском государстве есть понятие национальное меньшинство. Представители народов, которых относят к этому понятию, всю жизнь ощущают, что чтобы они не делали, как бы они не пыжились, они всегда останутся меньшинством. Русский народ всегда будет смотреть на них сверху, с усмешкой, без всякой злобы и ненависти реагируя на все отчаянные выходки меньших народов, которые тоже хотят быть такими же великими, как и он. После этого удивляться, старик, что русских ненавидят все народы мира, не приходится. Какому народу приятно, что на него все время смотрят сверху вниз, как на нашалившего пацана, и на все попытки добиться признания себя равным, лишь добродушно усмехаются и только говорят: ишь ты, какой!.

 Подчас русские даже не осознают, что они глубоко обижают эти пресловутые национальные меньшинства. Помню, на первом курсе переходим с кафедры на кафедру по улице Лебедева мимо штаба родной академии. Мороз градусов двадцать. Впереди вприпрыжку бегут какие-то негритята-слушатели: то ли из Анголы, то ли из Мозамбика, словом, заграничное национальное меньшинство. Крепкая российская тетка в оранжевом жилете, счищающая лед с тротуара ломом, увидев совсем замерзших полутораметровых негритят, пожалела их на всю улицу словами:

 - Что, черножоп…е, замерзли?

 При этом в ее интонации было лишь только горячее сочувствие к замерзающему меньшому брату. Хорошо, что негры еще плохо знали русский, иначе, наверное, сильно бы обиделись.

 Еще одно из рассуждений флагманского философа.

 - Знаешь, доктор, когда я слышу крики русских националистов, что всех черных надо истребить, я понимаю, что это никакой не русский национализм, а непонятно чей. К инородцу, старик, русский может испытать лишь раздражение, но ненависть никогда. Ненавидеть можно лишь равного себе. Поэтому я даже не собираюсь забивать себе голову тонкостями национальных различий, к которым так трепетно относятся меньшие народы. Для нас все народы, которые южнее и восточнее, - черные, будь то мордва, башкиры, татары или народы Средней Азии.

 Я думаю, что подвыпивший флагманский специалист кое в чем делал несколько крайние выводы, но насчет нежелания забивать голову тонкостями национальных различий, тут он, пожалуй, прав. Я помню, у нас служил офицер из народов Закавказья. Однажды наш командир, просматривая по телевизору в кают-компании какие-то новости, где говорили про Осетию, спросил его с совершенно доброжелательной интонацией:

 - А вы ведь у нас, кажется, тоже, осетин?

 Тот, обидевшись, ответил:

 - Я лезгин.

 Командир, искренне удивившись, заметил:

 - А что, есть разница?

 Бедный офицер чуть не заплакал от такой обиды и гордо, как и положено горцу, ушел, оставив мастера в полном недоумении.

 Но следует признать, что русские всегда, даже в эпоху государственного атеизма, тепло относились к православным народам Грузии, Армении, Болгарии, ощущая, наверное, ту незримую нить единой греческой веры, которая вот уже тысячелетие связывала их. И нет ничего удивительного в той глубокой взаимной симпатии, которую стали испытывать друг к другу русские моряки и жители маленького греческого городка.