Ломоносов, он же Рамбов

Ломоносов, он же Рамбов

 Ломоносов был совсем другим: тихий, уютный городок, с чудесными запущенными парками, с грязноватыми улицами, с неторопливыми прохожими. В нем ничего не было от суровой и строгой военной красоты Кронштадта.

 В Ломоносове (Ораниенбауме), а по местному - Рамбове, располагался штаб нашей экспедиции, и иногда в течение дня приходилось бывать по несколько раз в Кронштадте и Рамбове.

 Штаб экспедиции занимал центральную часть Большого Ораниенбаумского дворца, известного более как дворец Меншикова. Слова Ораниенбаумский дворец в Ломоносове сразу вызывали в памяти известный анекдот:

 Сара спрашивает мужа (ясное дело, Абрама):

 - Абрам, а что, правда, что все великие ученые были евреями?

 - Конечно, вспомни Энштейна!

 - А как же Ломоносов?

 - Так это он таки сейчас Ломоносов, а раньше был Ораниенбаум.

 Дорога ко дворцу вела через тихий парк с заросшими тропинками, погнутыми оградами и затянутыми у берегов ряской прудами. Помню, что если даже шел на разнос к начальству, то все равно обо всем забывал, когда не спеша проходил мимо пруда, в водах которого отражался дворец. Шел и восхищался тем, что российские архитекторы всегда считали воду неотъемлемой частью архитектурного сооружения и, по сути, творили, как важную архитектурную деталь, отражение здания, то зеркально-неподвижное, когда можно рассмотреть каждый завиток капители на колоннах, то зыбкое и загадочное, словно мираж в пустыне, когда отражаются лишь колеблющиеся контуры. Умиротворяющая осенняя красота старого парка примиряла офицера с тяготами и лишениями военной службы и давала возможность забыть о мелочах, о неустроенности быта, о грубости начальства и глупости матросов. Вечная красота, сотворенная природой и человеком, водворяла мир в душе. Способному увидеть ее она помогала остаться человеком.