Рузвельт

Рузвельт

По успешном завершении кампаний в Польше и Франции для руководства рейха встал вопрос, с какими стратегическими целями нужно теперь продолжать войну после того, как британское правительство во главе с Черчиллем не выказало готовности вести переговоры по поводу немецких мирных предложений. Однако прежде чем я займусь немецкими размышлениями и планированием продолжения войны, я должен обратиться к державе и ее лидеру, которые, поначалу завуалированно, на первом этапе войны все более открыто и, наконец, в качестве сильнейшей воюющей державы решающим образом определяли глобальную политику: Соединенным Штатам Америки во главе с президентом Рузвельтом.

США решили Первую мировую войну в пользу Антанты и против рейха. Перспектива справедливого мира, провозглашенная в 14 пунктах президента США Вудро Вильсона, побудила правительство рейха сложить оружие. США выступили в Первой мировой войне союзниками англо-французской Антанты, хотя в то время в Германии не было ни Гитлера, ни преследования евреев. Уже президент Вильсон объявил о «конце изоляции»:

«Изоляция Америки подходит к концу не потому, что мы решили заняться мировой политикой, а потому, что мы благодаря лишь творческой силе этого народа и росту нашей мощи превратились в решающий фактор человеческой истории; и после того, как мы стали таким фактором, мы не можем оставаться в изоляции, нравится нам это или нет. Не наш собственный выбор, но исторический процесс возвестил о конце изоляции. (…)»[304]

Американские разочарования в Версале и напряженность, возникшая в результате договора в Европе, привели к становлению изоляционистской позиции в американском общественном мнении. Оказаться вовлеченными в европейские разборки не хотели. США не подписали Версальский договор и остались в стороне от Лиги Наций. Они, тем не менее, были постольку вовлечены в экономическую и политическую ситуацию в Европе, поскольку занимали ключевую позицию в вопросе о репарациях. Долги союзников должны были покрываться за счет немецких репараций. Начавшийся мировой экономический кризис, однако, не способствовал тому, чтобы пробудить готовность американцев к активному участию в международной политике.

Рузвельт, проведя избирательную кампанию под внутриполитически-экономическими лозунгами так называемого «New Deal» (Нового курса), был в 1932 году избран президентом Соединенных Штатов. Еще в 1933 году американский делегат Норман Дэвис заявлял на конференции по разоружению в Женеве:

«Явилось бы ни справедливым, ни разумным, и к тому же такое и не предполагалось, чтобы центральноевропейские державы вечно подвергались особому обращению в вопросе вооружений. В значительно большей степени имеется и имелась соответствующая обязанность на стороне других держав и союзников поэтапно сократить свои вооружения до уровня, определяющегося безусловными нуждами самообороны»[305].

Однако уже 6 мая 1933 года Рузвельт сообщил посетившему его Ялмару Шахту: Соединенные Штаты настаивают на том, что Германия в вопросе вооружений должна сохранять Status quo (статус-кво), и дал Шахту в конце разговора, как доводил до сведения посла США в Лондоне американский госсекретарь 8 мая 1933 года, «как можно более четко» понять, что он видит в «Германии единственное возможное препятствие для договора о разоружении»[306].

Поначалу Рузвельт должен был консолидировать и укрепить свою позицию в качестве вновь избранного президента Соединенных Штатов. Тем не менее, еще в 1933 году он предпринял первые шаги в мировой политике. В ноябре 1933 года Соединенные Штаты признали по всей форме советское правительство. Переговоры велись между Рузвельтом и министром иностранных дел СССР Литвиновым в Вашингтоне. В течение шестнадцати лет Соединенные Штаты отказывали Советскому Союзу в признании. Немецкая политика откровенно определялась оборонительной позицией в отношении Советского Союза. Признание (СССР) Соединенными Штатами в то время не могло означать ничего позитивного для рейха.

Уже в 1936 году Рузвельт в речи перед Конгрессом обрушился на «Have-not»-нации («неимущие» нации): они не выказали «необходимого терпения» для достижения разумных и законных целей путем мирных переговоров или обращения к «отзывчивому чувству справедливости международного сообщества». Понятие «неимущие» — в то время под ним подразумевались, главным образом, Италия и Япония, но также и Германия, естественно, указывалась в этой связи в качестве третьей нации — использовалось и тогдашней немецкой прессой. Помню разговор с родителями в Лондоне, отец считал это выражение неудачным. Представлять себя в качестве «неимущего» означает заниматься самоочернением, намекая на наличие ограниченных материальных ресурсов, с одной стороны, и агрессивности — с другой. В качестве посла в Англии он, однако, не имел никакого влияния на терминологию немецкой прессы. Так же и позднее, будучи министром иностранных дел, он не смог добиться однозначных полномочий в отношении немецкой пропаганды за рубежом. Они представляли собой, очевидно, не без одобрения Гитлера, постоянное яблоко раздора между Министерством иностранных дел и Министерством пропаганды.

Самое позднее со знаменитой «карантинной речи» 5 октября 1937 года Рузвельт уже определился в направлении своей внешней политики против Японии, Италии, а также и против рейха. Агрессивная формулировка звучала одновременно просто: «against Dictators» («против диктаторов»). Вновь лондонское воспоминание — родители констатировали в то время: «Это новая форма пропаганды против Германии», ведь лозунг «against Dictators» был направлен в первую очередь против Германии. Советский Союз был почти полностью исключен, он сначала должен был напасть на Финляндию, прежде чем Рузвельт перед лицом волны возмущения агрессией в Америке публично заявил — или в год выборов 1940-й вынужден был заявить — он представляет из себя такую же «диктатуру, как и любая другая». За Италию, вообще говоря, жестко не брались, надеялись, что смогут оторвать ее от «оси». Об остальных диктатурах или квазидиктатурах в Европе и в мире не говорилось; стоит упомянуть здесь лишь Испанию, Португалию, Италию, Турцию, Польшу, Венгрию, Австрию, Югославию, Китай, Японию и ряд стран Южной и Центральной Америки.

Соединенные Штаты видели в Японии своего противника в Восточной Азии, отсюда политика улучшения отношений с Советским Союзом была понятна, однако Советское государство было диаметрально противоположно принципам «свободы» и «демократии», знаменем, под которым американцы вскоре поведут политические и, в конечном итоге, военные «крестовые походы»[307]. В то время как в отношении радикальнейшего и жесточайшего диктаторского режима Рузвельт делал ставку на «appeasement» («умиротворение»), Германию и Японию он провоцировал все более круто. Рузвельт нуждался в Японии, чтобы peu ? peu (мало-помалу) взрастить тревогу американцев по поводу безопасности их страны. Япония вела экспансию в материковой части Китая и ставила, таким образом, традиционную американскую политику «открытого Китая» под вопрос.

Американская политика должна была, по возможности, предотвратить восточную политику рейха, то есть взаимопонимание с Советским Союзом, получившее известность как «политика Рапалло». Итак, Рузвельт раскрыл объятия Советскому Союзу, хотя между 1933 и 1939 годами и представлялось мало актуальных поводов для такого шага. Выбор Рузвельта в пользу Советского Союза означал установку международно-политических вех первого порядка, в смысле позиции, которую США намеревались в будущем занять в мировой политике.

Две крупных державы решающим образом повлияли в двадцатом веке на политические события в мире. Это были не традиционные «великие державы» Европы, то есть Великобритания, Франция и Германский рейх, но США и Советский Союз, явившиеся ключевыми державами мировой политики.

Обе великие державы пользовались подкупающими идеологиями. Россия провозгласила для будущего «обетованную землю социализма», Соединенные Штаты — усовершенствованную демократию и «антиколониализм». Когда я говорю, что они «пользовались» идеологиями, то это означает, что данные идеологии для руководства обеих держав являлись инструментами не только для мотивации своих масс прилагать усилия для осуществления однозначно империалистических целей (в какой бы форме, будь то экономической или военной, эти цели ни выступали), но и для поиска союзников, прежде всего, в «третьем мире».

Чем, в конечном счете, является «империализм», если отбросить все идеологические или пропагандистские клише? Империализм, в самом широком смысле, это всегда расширение своей сферы влияния до достижения для собственной политической системы наибольших безопасности и процветания (при определенных условиях, за счет других народов) против потенциальных конкурентов державы. «Безопасность» следует понимать в самом широком смысле, нередко она довольно четко сводилась к претензии диктовать свою волю чужим странам. «Безопасность» могла, к примеру, для Англии, согласно возглавлявшему правительство Болдуину, означать сохранение «границы по Рейну». В политической сфере потеря независимой позиции всегда таит в себе опасность вмешательства иностранных держав в определение судьбы общественного строя.

Рузвельт и Сталин осознали, что из войны в Европе или на Дальнем Востоке, в которую дали себя вовлечь традиционные «державы» Европы (Великобритания, Франция, Германия), США и Советский Союз, за счет своих размеров и потенциала, выйдут победителями. Я уже цитировал посла США в Париже и доверенного лица президента Рузвельта Буллита, заявившего в 1939 году, что Соединенные Штаты «в любом случае примут участие в будущей войне, однако не начнут ее, а закончат». США «безусловно, вступят в войну», но только если Англия и Франция первыми начнут драться.

В материальном отношении сильнейшая в мире держава, что США доказали уже в Первой мировой войне, нашла в своем президенте Рузвельте, человеке, почти полностью прикованном к инвалидной коляске, политика, который был готов использовать начавшееся в 1932 году брожение в мировой политике, чтобы доставить Соединенным Штатам положение гегемона в мире. Тем не менее, с его стороны потребовались большие пропагандистские усилия, с тем чтобы переубедить американскую общественность в пользу вмешательства и даже готовности к войне.

Стоит напомнить еще раз время «карантинной речи». Она была произнесена в октябре 1937 года. До того времени Гитлер не предпринял ничего, кроме попыток добиться для рейха равноправия в международном государственном сообществе. Нельзя было даже сказать, что Германия вооружилась сильнее, чем это было бы необходимо для самообороны. А Рузвельт уже знал, почему он не позволил своему сыну воспользоваться приглашением отца нанести визит Гитлеру — потому что этот визит не «вписывался в его политическую концепцию».

Рецессия, в которую США вновь вступили в 1934 году, ответственна, по мнению многих историков, за наращивание внешнеполитической активности Рузвельта с целью отвлечь американский народ от внутренних проблем. Такой способ действий вполне имеет параллели в мировой истории. Раннее определение Рузвельтом внешнеполитических целей и упорство, с которым он следовал своим путем, приведшим, в конечном итоге, к войне, говорят об обратном. Для того чтобы решить экономические проблемы, Рузвельту вовсе не требовалось повести США на войну. «Short of War» («короткая война»), как называлась формула, с которой он, еще до Перл-Харбора, завел сопротивлявшихся американцев де-факто в своего рода военное положение, могла явиться для него вполне достаточной для того, чтобы через поставки в Великобританию и в конце концов после нападения Гитлера на Советский Союз, в Россию, решить экономические проблемы США. Уже в 1937 году он кричащими красками малевал призрак войны, заявляя в «карантинной речи»:

«Пусть никто не воображает, что Америка смогла бы легко отделаться, если на Западное полушарие будет совершено нападение!»

Этим и многими другими предостережениями Рузвельт массированно нагнетал панику. Немцы еще три года спустя не могли, не имея превосходства в воздухе, пойти на риск преодоления в морской десантной операции нескольких километров Ла-Манша между материком и Великобританией. Также и Япония, сравнительно с Германией намного лучше вооруженная на море, не располагала возможностью атаковать американский континент, но ограничилась ударом по американскому флоту, выдвинутому на тысячи километров в Тихий океан, чтобы предотвратить десантные операции американцев в Восточной Азии, которые впоследствии действительно и привели к поражению Японии. Сброс двух атомных бомб в военном отношении больше не требовался, он, однако, ускорил японское поражение и сберег американцам, по официальной версии правительства США, «дальнейшие жертвы». Оно, таким образом, признает само, что вызвало массовую атомную смерть сотен тысяч гражданских лиц, с тем чтобы уклониться от отвечающей нормам действующего военного права борьбы против регулярных японских войск. Так была поставлена буквально «кричащая» точка под десятилетиями пропагандистской болтовни об угрозе «Западному полушарию».

Англосаксам знакомо понятие «selffulfilling prophecy» («накликать беду»), оно имеет в виду прогноз, чье осуществление активно запускается как раз через его оглашение. Черчилль являлся таким пророком, который, внушая, что «Гитлер стремится к войне», сделал все, чтобы привести к войне против Германии. То же самое касается и Рузвельта, которому наконец удалось загнать японцев в угол путем экономического удушения, так, что им остался лишь упреждающий удар[308]. То же самое относится и к конспирации против Гитлера: утверждая, что «Гитлер хочет войны», она сделала все для побуждения британцев пойти на риск войны, с тем чтобы самой получить возможность «убрать» Гитлера. Рузвельт был мудрее и, если хотите, коварнее, чем Гитлер. Коварство является вполне законным правом государственного деятеля, занятого «мировой политикой»; Рузвельт решил обратиться к ней в 1933 году, невзирая на ярко выраженное изоляционистское настроение американского народа.

Когда тогдашний французский посол в Вашингтоне, позднее министр иностранных дел, Жорж Бонне попросил американского министра иностранных дел Корделла Халла в марте 1937 года сообщить ему о планах американского правительства в отношении решения «главных международных проблем», Халл ответил, что американское правительство «вполне осведомлено о ряде международных проблем, которые во многих отношениях станут теперь актуальней и опасней». Однако не следует забывать, что «определенные конкретные шаги», которые президент намеревается предпринять для их решения, являются делом исключительно президента и что министр иностранных дел не может предоставить о них ни малейшей информации[309].

В то же самое время американский дипломат Норман Дэвис заявил министру иностранных дел Великобритании Идену в ответ на его предложение: США «должны взять на себя инициативу (…)», что у президента «нет желания или намерения вмешиваться в европейскую политическую ситуацию до тех пор, (…) пока Европа решительно не пожелает мира, и до тех пор, пока у англичан отсутствует готовность не отставать от усилий, которые предпринимаются другими для достижения этой цели». Он намекнул, что британское правительство должно предпринять немедленные шаги в направлении тесного «экономического сотрудничества» с США. На реплику Идена, что Чемберлен стремится к нему, Норман Дэвис ответил: он надеется, что с этим не будут тянуть слишком долго, не то «поезд уйдет»[310].

Различаете в «дипломатическом языке» Нормана Дэвиса массивный нажим Рузвельта на Великобританию, с тем чтобы побудить ее активно действовать против рейха, даже отказавшись от своей независимости? Можно увидеть трагическую иронию мировой истории в том, что Великобритании, которая на протяжении веков едва ли не гениально пускала в ход свои «континентальные шпаги» — Австрию, Пруссию и Францию, — чтобы предотвратить гегемонию какой-то одной державы в Европе, теперь, по вине политики Черчилля и его политических друзей, навязывается роль «европейской шпаги» США, чтобы вызвать конфронтацию, в конце которой ей светит утрата империи. Что сталось уже к этому времени с Великобританией? Она предлагает США лидерство, получая в ответ: «Следует поторопиться войти в экономическую зависимость от США, чтобы не упустить нужного времени»! Прослеживая внешнюю политику Рузвельта, устанавливаешь, затаив дыхание, какую глобальную игру вел этот прикованный к инвалидной коляске государственный деятель. Не требовалось бы и высказывания Буллита польскому послу, чтобы распознать ее. Тот категорически заявил, что установка Вашингтона будет определяться исключительно реальными интересами США, а не идеологическими проблемами[311]. Если перед Первой мировой войной американцы предоставили японцам полную свободу действий против российской экспансии в Восточной Азии, то теперь Рузвельт систематически, но скрытно и коварно, двигался курсом на конфронтацию с Японией, хорошо зная, что японцы не были популярны в США.

Рузвельт выступал с сильнейшей в области экономики державой в мире. Державой, которую нельзя было достать тогдашними системами вооружения, не говоря уже о том, чтобы нанести ей урон. Но, прежде всего, он был решительно настроен в полной мере использовать эту мощь. Для того чтобы иметь эту возможность, он должен был убедить американский народ в том, что даже и жителям Америки угрожает опасность, — в то время, в отличие от позднейшего ракетно-ядерного века, совершенно фантастическое утверждение.

«Свобода» являлась великим лозунгом на флагах Рузвельта. «Свобода» — понятие, которое могло быть принято всеми народами земли. «Свобода» апеллировала к политическому разуму колониальных народов, желавших сбросить опеку колониальных держав. Отсюда этот американский лозунг был на деле обращен против Англии, Франции, Голландии, Бельгии и Португалии. Позднейшие поколения будут в изумлении стоять перед историческими фактами: великие колониальные державы бросились в объятия Соединенных Штатов Америки в лице «антиколониалиста» Рузвельта, чтобы низвергнуть Германию, имевшую в лице своей ведущей личности идеолога, который как раз и хотел сохранить колониальные империи белой расы. В своем выступлении перед рейхстагом 28 апреля 1939 года Гитлер выразился expressis verbis (ясно, категорически):

«Во всей моей политической деятельности я неизменно представлял идею тесной англо-германской дружбы и сотрудничества. Я нашел в моем движении бесчисленных единомышленников. Возможно, они и присоединились ко мне из-за этой моей установки. Это желание немецко-английской дружбы и сотрудничества смыкается не только с моими чувствами, возникающими из происхождения наших народов, но и с моим пониманием важности существования Британской империи в интересах всего человечества.

Я никогда не дал повод сомневаться в том, что вижу в наличии этой империи неоценимое благо для человеческой культуры и экономики»[312].

Difficile est satiram non scribere![313] В 1956 году американский Средиземноморский флот преградит путь англо-французским войскам, намеревавшимся вновь занять национализированный Насером Суэцкий канал…

Опытный государственный деятель, как раз не являющийся идеологом, будет остерегаться объявления своих сокровенных намерений. Таким образом, будет сложно научно доказать тезис, что дело, в конечном счете, заключалось для Рузвельта в том, чтобы наследовать Британской империи в качестве гегемона в мире. Он в этом смысле никаких комментариев никогда благоразумно не делал[314]. Ему едва ли удалось бы вызвать в американском народе решимость воевать, которая требовалась для его политики. Но за права человека, демократию, свободу морей, антиколониализм, за освобождение народов от диктатур, за религиозную свободу, на борьбу с расизмом и т. д. можно было поднять американцев, в особенности имея на своей стороне пропагандистскую машину средств массовой информации.

Целью Рузвельта являлось создать для США господствующее положение в мировом масштабе. Оно глубоко заложено в американской самооценке, видящей в Америке, как это было показано во многих ретроспективных размышлениях по поводу американского возвышения к положению сверхдержавы, единственного во всем мире подлинного борца за демократию, права человека и рыночную экономику. «Novus Ordo Seclorum»[315], новый порядок веков, по воле Рузвельта, с 1935 года на каждой долларовой бумажке было заявлено такое притязание — завершив войну, обыскали — понапрасну — все немецкие документы, не найдя ничего в этом роде. Рузвельт выражал его открыто, отправляя ли Чемберлену «план мира во всем мире», требуя ли от Гитлера и Муссолини, чтобы они положили в Вашингтоне письменные обязательства вести себя хорошо, или, вскоре после начала войны, направляя нейтральным странам приглашение на конференцию, которая была призвана установить основы послевоенного порядка. Он действовал неизменно так, как если бы это было его делом определять, как должен выглядеть мировой порядок. Можно ли себе представить, что интенсивные усилия президента по приведению Америки в боевую готовность были предприняты, чтобы спасти мир или Британскую империю от Гитлера? Гитлера, который, кстати, заповедью своей внешней политики сделал именно дружбу с Британской мировой империей?

Уже в Первую мировую войну Британская империя потеряла свое положение в качестве первой сверхдержавы. Лишь благодаря рутине, опыту и многовековой репутации англичане продолжали обладать большим политическим весом. Этот мнимый потенциал соблазнил Польшу положиться на Великобританию в качестве союзника, что означало ее гибель, и побудил Гитлера не расставаться с надеждой, в конечном итоге, все же прийти к сотрудничеству с Великобританией. Гитлер видел будущее империи именно в партнерстве с Германией.

Рузвельт знал о зависимости Англии и, следовательно, и Франции от США, и он разыграл свои карты хладнокровно и «лишь в своих собственных интересах», как выразился Буллит. Черчилль, «наполовину американец» (его мать была американкой), прислуживая президенту, играл ему на руку. Черчилль и, таким образом, Британия уже давно сделались «младшим партнером» Рузвельта. Возможно, Чемберлен все-таки еще пытался проводить свою собственную, британскую политику. Хотел ли он предотвратить повторение большой войны с рейхом или только лишь тянул время — спорный вопрос. Быть может, он желал иметь обе возможности открытыми, с тем чтобы в конечном итоге положиться на третий вариант, а именно с помощью британского объявления войны вызвать в Германии ожидавшийся военный переворот.

Однако политика Запада определялась Рузвельтом. Он решил против Германии и Японии. Находясь в зависимости от общественного мнения в США, он не мог точно определить момент вступления США в войну, но он виртуозно разыгрывал инструменты, постоянно приближавшие его к этой цели. Хотя он был полностью сосредоточен на непопулярной в США Японии, он ни на миг не упускал Европу из виду, и когда Гитлер, под влиянием японского нападения на Перл-Харбор и незадолго до него заявленного намерения Рузвельта в 1943 году предпринять вторжение в Европу, оказал ему любезность, объявив войну США, он установил приоритет европейского театра военных действий. Мы видели, как Рузвельт понуждал британцев к войне, заставив дорого оплатить помощь и, в конечном итоге, переняв положение в мире, в течение трехсот лет принадлежавшее Британской империи.

В этом состояла великая дилемма английской политики. У Великобритании имелось два варианта, а именно: договориться с Германией, скрепя сердце смирившись с тем, что рейх установится в качестве континентального гегемона и европейское равновесие будет сбалансировано между рейхом и Советским Союзом. Или же, и это второй вариант, с единственной целью свергнуть Германский рейх, пристать к США, рискуя при этом распродажей и распадом империи. Кажется, будто Чемберлен осознавал данную альтернативу; к такому заключению позволяют прийти его сдержанность по отношению к США и уклончивое, зачастую двусмысленное маневрирование в вопросе немецких ревизионистских требований.

Однако именно эта двусмысленная позиция британского правительства (Ванситтарт: «Надо заставить немцев теряться в догадках»[316]) вызвала недоверие Гитлера и потребовала, по его мнению, более быстрых темпов консолидации позиции Германии. Антигерманская установка британского правительства во время уже описанного «майского кризиса» 1938 года, несомненно, значительно повлияла на переход к «более быстрым темпам». В начале апреля 1939 года Чемберлен заявил американскому послу в Лондоне: Гитлер точно знает, «что для него вероятность выиграть одним ударом тем ниже, чем больше времени он предоставит Англии и Франции для вооружения». Об этом сообщил Джозеф Кеннеди, посол США в Лондоне, американскому министру иностранных дел Халлу[317].

Здесь находится — как уже упоминалось — ключ к решению Гитлера установить «протекторат Богемии и Моравии» после того, как Польша отвергла германские предложения, а Липский, польский посол в Берлине, еще и подлил масла в огонь, заявив отцу, что дальнейшее преследование плана воссоединения Данцига с рейхом означало бы войну. Министр иностранных дел Польши Бек, как мы знаем, полностью ориентировался на Англию. Он тоже поддался очарованию Британской империи и значительно переоценил ее власть и возможности. Черчилль не испытывал никаких колебаний по поводу возобновления конфронтации с Германией — и, вместе с ним, не раздумывая, пошла на нее та группа, что уже годами противодействовала англо-германскому взаимопониманию.

Теперь Рузвельт взялся за их «припасенное». Первым делом им пришлось передать американцам базы в Карибском море («without valuable consideration», как выразился лорд Бивербрук, то есть без адекватной компенсации), для того, чтобы получить за них 50 эсминцев, 39 из которых поначалу явно не были готовы войти в строй. В декабре 1940 и — вновь — в марте 1941 года США направили соответственно по военному кораблю в Кейптаун, чтобы принять золото для оплаты поставок США в Великобританию. Дело шло об оплате поставок американцев, чтобы поддерживать их в хорошем настроении. Черчилль, сложив «all his eggs in one basket» («все свои яйца в одну корзину»), то есть полностью отдавшись в руки президента Рузвельта, должен был платить ту цену, которую назначит Рузвельт. Моргентау, министр финансов США, потребовал от представителя британского министерства финансов, Фредерика Филлипса, полный список британских инвестиций в Западном полушарии, систематизированный по показателям ликвидности. Как, интересно, должны были прозвучать в ушах Черчилля слова Моргентау, сказанные им Филлипсу:

«It gets down to a question of Mr Churchill putting himself in Mr Roosevelt’s hands with complete confidence. Then it is up to Mr Roosevelt to say what he will do!»[318]

Лорд Лотиан, британский посол в Вашингтоне, посоветовал Черчиллю выложить «карты на стол» и подать Рузвельту полный список потребностей Великобритании и ее ограниченных средств по их удовлетворению[319]. По возвращении в США 23 ноября 1940 года он, как говорят, выкрикнул встречавшим его журналистам: «Well, boys, Britain is broke; it’s your money we want». («Ну, парни, Великобритания разорена, мы хотим ваших денег».)[320] Рузвельт, во время дебатов в конгрессе по «ленд-лизу», холодно заявил одному члену кабинета: «Мы доили британскую финансовую корову, имевшую одно время много молока, но теперь оно высохло»[321]. 10 марта 1941 года от британского посла Галифакса чуть ли не под дулом пистолета потребовали: Великобритания должна, чтобы доказать свою добрую волю, в краткий срок расстаться с крупным предприятием. Так была продана дочерняя компания фирмы Courtaulds — как это бывает всегда, когда продажа является вынужденной, за бесценок[322]. Лорд Бивербрук горько жаловался[323]:

«They have conceded nothing. They have exacted payment to the uttermost for all they have done for us. They have taken our bases without valuable consideration. They have taken our gold».

(«Они не уступили ничего. Они взыскали оплату абсолютно за все, что они сделали для нас. Они забрали наши базы без адекватной компенсации. Они взяли наше золото».)

В конце 2006 года подлежал уплате последний взнос из суммы, поставленной Соединенными Штатами в счет Великобритании, своего союзника, за поставку материалов и услуги во время войны[324].

Лорд Ллойд, член кабинета и один из самых радикальных представителей антигерманской британской политики, подозревал, что за американским образом действий может стоять план вытеснения Британской империи с ее позиций. Не спала ли у него пелена с глаз в отношении того, куда заведет представляемая и им самим политика Черчилля, когда он выразился, что американцы — это «гангстеры» и что имеется «лишь один способ», как обращаться с гангстерами. Можно только добавить, что этот путь, стоит попасть им в руки, больше не открыт. Впрочем, Рузвельт действовал лишь в соответствии с теми же политическими принципами, с которыми сами англичане построили свою империю. Слово «гангстер» для «англосаксонских братьев» подчеркивает только горькое осознание лордом Ллойдом того, что для сохранения Британской империи была инициирована неверная политика[325].

Заявление лорда Ллойда вызывает в памяти воспоминание о первом, еще неофициальном, времени политической деятельности отца, когда лорд Ллойд бывал гостем в нашем доме в Далеме. Я четко вижу перед собой его в то время жилистый облик. В ту пору он, вероятно, еще не определился в строгом антигерманском курсе, потому что был одним из собеседников отца. Но уже тогда отец описывал его как чрезвычайно проникнутого сознанием власти представителя державной мощи Британской мировой империи. Так, он как-то раз слегка высокомерно заявил отцу: одно ненавидит Англия, а именно когда большая нация угнетает малую (он подразумевал Австрию). Отец в ответ спросил, не имеет ли он в виду Ирландию?

Еще при ознакомлении с перечнем британских капиталов Рузвельт выразился: «Well, they aren’t bust — there’s lots of money there!» («Ну, они не обанкротились — денег здесь много!») И вот теперь Черчилль принял Рузвельта за своего рода «Sheriff» («шерифа»), «collecting the last assets of a helpless debtor»[326] («собирающего последние активы безнадежного должника»). Форин офис, делавший вид, будто он обязан защитить Европу от Гитлера, как когда-то от кайзера, трясся при мысли, что Черчилль встанет перед Рузвельтом на задние лапки.

Путем экономического удушения Рузвельту успешно удалось шаг за шагом загнать Японию в угол, откуда Япония могла освободиться лишь с помощью превентивного удара или объявления банкротства. Из документов прослеживаются прямо-таки отчаянные усилия японского правительства избежать военного конфликта с США. Вероятно, имелась также и готовность пожертвовать трехсторонним союзом с Германией и Италией. Рузвельт остался непреклонен: ни нефтяное эмбарго со стороны Соединенных Штатов и голландской Ост-Индии не было отменено, ни сделаны другие уступки; напротив, японские счета в США были заморожены[327].

25 ноября 1941 года американский военный министр Стимсон доверяет своему дневнику: на совещании с Халлом, с ним самим и Ноксом, а также генералом Маршаллом и адмиралом Старком Рузвельт выразился, что главный вопрос состоит в том, «как мы их (японцев), не подвергая себя большому риску, можем загнать в положение, когда они сделают первый выстрел». Поскольку США расшифровали японский код, они могли читать указания МИДа в Токио японскому послу в Вашингтоне Номуре[328]. Отсюда Рузвельт знал о японском «deadline» («крайнем сроке») 25 ноября, до которого должна была быть достигнута договоренность с США. В противном случае, с японской точки зрения, не оставалось другого выхода, как нанести упреждающий удар. Впоследствии эта дата была продлена до 29 ноября. И это также было известно американскому правительству. Оно реагировало в соответствии с установкой «загнать» японцев «в положение, когда они сделают первый выстрел».

Известный американский историк Танзилл закончил свою знаменитую книгу «Back Door to War» («Черный ход к войне», нем. — «Die Hintert?r zum Kriege») следующим рассказом[329]:

«Безответственное упущение высокопоставленных флотских офицеров, не предупредивших Гонолулу о непосредственной опасности войны, выявилось в еще более ярком свете, когда 6 декабря послу Номуре был передан шифрованной телеграммой японский ответ на американскую ноту от 26 ноября. Он был также перехвачен и расшифрован радиостанцией американского флота. Прочтя первую, очень недвусмысленную часть ответной ноты, президент сразу сказал: «Это означает войну»! (…)

Можно было бы предположить, что теперь президент должен спешно созвать совещание с наиболее авторитетными военными и флотскими офицерами, с тем чтобы выработать скоординированный план по отражению предсказуемого нападения. По свидетельству генерала Маршалла и адмирала Старка, президент явно встретил зловещие новости с таким спокойствием, что даже не нашел нужным переговорить с ними. (…)

7 декабря, в 9 часов, лейтенант-коммандер Крамер передал адмиралу Старку заключительную часть инструкций Номуре из Токио. Их смысл был теперь настолько очевиден, что Старк воскликнул: «Боже мой! Это означает войну! Я должен немедленно уведомить Киммеля!» Однако он не предпринял попытки установить связь с Гонолулу. Вместо этого он попробовал соединиться с генералом Маршаллом, но тот находился по неизвестной причине на долгой прогулке верхом. Этой верховой прогулке следовало бы войти в историю. (…)

В 11 часов 25 минут генерал Маршалл возвратился с прогулки в свой рабочий кабинет. Если бы он внимательно прочел сообщение о готовящемся японском нападении на Перл-Харбор, он все еще имел бы время связаться с Гонолулу по телефону со скремблером на своем письменном столе или по флотскому радиопередатчику, или по передатчику ФБР. Однако он отправил написанное им предупреждение командующим армией в Управление военной разведки и даже не снабдил его отметкой срочности. (…)

Не выполнял ли генерал, нарушая принятые правила передачи важной военной информации, указание президента? Полагал ли он, что политические цели президента отменяют соображения национальной безопасности? (…)

В тихом уединении своего Овального кабинета, недоступный и не тревожимый никакими телефонными звонками, президент молча перебирал свою обширную коллекцию марок, в то время как Хопкинс гладил Фалу — шотландскую овчарку, обитавшую в Белом доме. В 13 часов 25 минут в дверях стояла смерть. Японцы бомбили Перл-Харбор. Америка была внезапно втянута в войну (…)».

Рузвельт добился своего, Соединенные Штаты стали воюющей державой. Отныне им будут определяться политика и военные операции Западного полушария. Соединенные Штаты Америки находились на пути обретения положения гегемона на Земле.

Кто не признает или не хочет понять, что необычайная динамика мировой политики, приведшая ко Второй мировой войне, определялась в первую очередь американским президентом Рузвельтом и во вторую российским диктатором Сталиным, тот никогда не сможет верно проанализировать и понять этот важный период мировой истории. Гитлер, с его попыткой консолидировать слабую позицию рейха, сыграл роль катализатора. По сути, он отчаянно пытался удержаться на плаву между Сциллой и Харибдой.

Трагедия Европы заключается в том, что англичане и французы, из-за империалистической и националистической предвзятости, отвергли предложения Гитлера по части «европейского» сотрудничества. Трагично также, с другой стороны, что Гитлера, когда он добился более-менее консолидированной позиции для рейха, невозможно было подвигнуть на великодушную европейскую хартию, которая гарантировала бы европейским государствам их независимое существование и в которую должно было бы интегрировать также и рейх.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.