Тегеран. Рузвельт и Сталин

Тегеран. Рузвельт и Сталин

26 ноября 1943 года генерал-полковник Голованов, которому предстояло быть личным сталинским летчиком, приехал в Кунцево. Отсюда должен был начаться долгий путь в Персию. На даче стоял крик. Сталин решил задать Берии хорошую трепку. За разносом спокойно наблюдал присевший на подоконник Вячеслав Молотов. Лаврентий Павлович с несчастным видом сидел в кресле. Его уши сильно покраснели. Сталин грозно глядел на главного чекиста.

– Вы только посмотрите, товарищ Голованов, какие у него змеиные глазки! – обратился вождь к летчику. Поводом к ссоре послужила реплика Молотова, который шутливо пожаловался, что не может читать мелкий почерк Берии. – У нашего Вячеслава Михайловича слабое зрение, а Берия продолжает присылать ему неразборчиво написанные доклады.

Эта сцена была признаком того, что вождь все больше разочаровывается в своем недавнем фаворите.

До Баку Сталин с многочисленной свитой добрался на поезде. В город они въехали в 8 часов утра. На вокзале сразу же пересели на машины и отправились на аэродром. Маршал авиации Новиков лично отвечал за подготовку эскадрильи из четырех самолетов, на которых советская делегация должна была лететь в Персию. Сталин никогда не пользовался авиарейсами. Не стал бы он подниматься в воздух и сейчас, если бы до Тегерана можно было добраться другим способом. Направляясь к своему самолету вместе с Головановым, вождь неожиданно посмотрел на воздушное судно Лаврентии Берии, которое должен был вести полковник Грачев.

Неожиданно Сталин решил поменяться самолетами.

– Генерал-полковникам не часто приходится сидеть за штурвалом, так что нам будет спокойнее с полковником… – объяснил вождь свое решение Голованову. – Не обижайтесь.

В пути делегацию охраняли двадцать семь истребителей. Полет проходил вполне нормально, лишь один раз, когда самолет угодил в воздушную яму, Иосиф Виссарионович здорово перепугался.

Через несколько часов Сталин приземлился в пыльном Тегеране, «очень грязном и очень бедном городе», по словам Рузвельта. Несмотря на позднюю осень, в столице Персии было тепло. Кортеж машин с советской делегацией промчался восемь километров и въехал в ворота посольства СССР. От британской миссии русскую отделяли две стены и узкая дорога. Посольство Соединенных Штатов находилось за городом.

Обстановка на конференции в Тегеране была самой дружеской среди всех встреч лидеров Большой тройки.

Сталин привез с собой очень маленькую делегацию. Его официальными заместителями на переговорах были Вячеслав Молотов и Клим Ворошилов. Берия в переговорах не участвовал. Он отвечал за безопасность. Кроме них, в делегацию входили генерал Власик, возглавлявший личную охрану Верховного, и его персональный врач, профессор Виноградов.

Советское посольство располагалось в красивом здании, которое раньше принадлежало какому-то персидскому богачу. Миссию окружала высокая стена. Кроме главного здания, на территории находилось несколько домиков и коттеджей поменьше. В одном остановился Иосиф Виссарионович. Молотов и Ворошилов жили в двухэтажной резиденции посла. Офицеры НКВД, прибывшие в Тегеран заранее, две недели энергично готовили посольство к приезду высоких гостей.

Едва приземлился самолет с Франклином Рузвельтом, как Сталин пригласил его остановиться в советском посольстве. Перемещение из советской миссии в американскую по узким городским улочкам представляло огромную опасность, потому что охранять всю дорогу было невозможно. Конечно, Берию больше беспокоила безопасность своего Верховного главнокомандующего, чем американского. Основанием для переезда послужил заговор против лидеров Большой тройки, который якобы раскрыла советская разведка. Нацисты собирались убить Сталина, Рузвельта и Черчилля. Главная же причина заключалась в том, что Сталин очень хотел разделить западных союзников, которые, как он предполагал, сообща действуют против Советского Союза.

Рузвельт согласился на переезд. Он тоже хотел общаться с русскими напрямую, без британцев. Для него было важно доказать, что подозрения советского лидера не имеют под собой никаких оснований. Гарриман быстро переместился в советское посольство. Вячеслав Молотов поделился с американским послом тревогами относительно безопасности лидеров. Через какое-то время наркоминдел попросил Зарубину позвонить американцам и уточнить время прибытия Рузвельта. Адмирал Уильям Лихи, руководитель аппарата президента, ответил, что Рузвельт приедет завтра.

Когда Зарубина доложила об этом Молотову, тот пришел в бешенство:

– Вы уверены, что не ошиблись? Что мне теперь сказать Сталину?

Тем временем состоялась малоизвестная встреча между лидерами, принадлежавшими, казалось, разным эпохам. Иосиф Виссарионович решил нанести визит гордому Мохаммеду Пехлеви, двадцатиоднолетнему шаху оккупированного британскими и советскими войсками Ирана. Его отец, Реза Шах, бывший казачий офицер и основатель правящей династии, был смещен за прогерманскую позицию в 1941 году. Сталин был уверен, что сможет уговорить молодого правителя империи, в которую когда-то входила и Грузия, позволить Москве закрепиться в Иране. Молотов, уже ставший большим мастером дипломатических «возможно» и «если», относился к этой идее скептически. Берия возражал против поездки из соображений безопасности. Сталин настаивал.

Хитрый генсек приятно удивил царя царей. «Он был очень вежлив и изо всех сил старался произвести на меня хорошее впечатление», – написал молодой шах. Благоприятное впечатление произвело на него и предложение передать иранцам танковый полк из новеньких Т-34 и авиационный полк современных истребителей. «Был большой соблазн согласиться», – рассказывал Мохаммед Пехлеви. Но после длительных размышлений он все же отказался от щедрого подарка. Дело в том, что к танкам и самолетам прилагались советские офицеры. Перс инстинктивно испытывал недоверие к коварному грузину. Молотов ворчал, что Сталин не понимает менталитета шаха. «Сталину не удалось произвести достаточного впечатления на персидского шаха», – писал он.

На следующее утро Лаврентий Берия лично охранял ворота, дожидаясь появления Франклина Рузвельта. Наконец показался кортеж машин с американским президентом. На подножках стояли агенты секретной службы. Они размахивали автоматами, как заправские гангстеры из Чикаго. Офицеры НКВД оценили их действия как очень непрофессиональные. Джип с президентскими официантами-филиппинцами вызвал у охраны посольства замешательство, но в конце концов пропустили и их.

Иосиф Виссарионович очень тщательно подготовился к встрече. Естественно, Берия заранее поставил микрофоны в доме Франклина Рузвельта. Нашлось дело и для красавца Берии-младшего. Серго был одним из тех, кто прослушивал разговоры американцев.

Сталин вызвал его к себе и поинтересовался:

– Как твоя мать?

Он хорошо относился к Нине Берия, которая была одной из его любимиц. Закончив с вежливостями, вождь поручил Серго Берии «малоприятное и очень деликатное» дело. Юноша должен был каждое утро в восемь часов приходить к нему с докладом. Вождя интересовало все. Даже тон, которым разговаривал Рузвельт.

Встречу с Франклином Рузвельтом Верховный главнокомандующий репетировал с Молотовым и Берией. План был разработан до мельчайших деталей. Все, по мнению Сталина, имело значение. В том числе и то, где кто будет сидеть. Точно так же генсек готовился и ко встречам с Уинстоном Черчиллем.

То воскресенье в Тегеране выдалось не по-осеннему теплым и приятным. На голубом небе светило ласковое, нежаркое солнце. Примерно в три часа дня Сталин, одетый в маршальский мундир горчичного цвета с золотой звездой ордена Ленина на груди, вышел из своего дома и направился в резиденцию Рузвельта. Его сопровождали Власик и переводчик Павлов. В десяти метрах впереди и позади вождя шагали телохранители-грузины. Сталин шел неторопливо и немного неуклюже. Молодой американский офицер, стоявший у входа, отдал честь советскому руководителю и проводил его в гостиную, где уже ждал Рузвельт со своим переводчиком.

– Здравствуйте, маршал Сталин! – тепло поздоровался Франклин Рузвельт.

Лидеры обменялись рукопожатием. Трудно было представить двух более непохожих людей. Сталин с бочкообразной фигурой, короткими ногами и смуглым лицом со следами оспы – и Рузвельт в кресле-каталке, аристократ-американец в отлично сшитом синем костюме.

Сталин заговорил о том, что Советский Союз крайне нуждается во Втором фронте. Затем сошлись во мнении, что Британская империя уже не та, что раньше. Индия созрела для революции снизу так же, как в свое время Россия, подчеркнул Рузвельт. Судя по всему, он был неплохо проинформирован в отношении не только индийских дел, но и новейшей русской истории. Иосиф Виссарионович тоже блеснул энциклопедическими знаниями. Он заявил, что вопрос с индийскими кастами очень сложен и запутан. Этот короткий экскурс в историю заронил семена удивительного партнерства между калекой-брахманом из Новой Англии и грузинским большевиком. Оба славились легендарным обаянием, которое они включали на полную мощность, когда это требовалось для дела. Расположение Сталина к Франклину Рузвельту было таким же искренним, как дипломатическая дружба с империалистами. После непродолжительной беседы генсек ушел, чтобы дать Рузвельту отдохнуть после переезда.

В четыре часа дня Большая тройка собралась на первое заседание. Участники встречи расселись в большом зале советского посольства, украшенном в тяжелом имперском стиле. В центре стоял специально сделанный по заказу Зарубиной круглый стол. Кресла были обтянуты полосатым шелком. Сталин расположился рядом с Молотовым и Павловым. Ворошилов обычно занимал место у него за спиной, во втором ряду. Сталин и Черчилль условились, что заседание будет вести Рузвельт.

– Как самый молодой! – пошутил американский президент.

– В наших руках сейчас находится судьба человечества, – торжественно провозгласил Уинстон Черчилль.

– История нас избаловала, – дополнил краткое выступление британского премьера Иосиф Виссарионович Сталин. – Она дала нам очень большую власть и огромные возможности. Давайте начнем работать.

Речь зашла об операции «Оверлорд», целью которой было вторжение союзников во Францию. Сталин сказал, что не ожидал обсуждения военных дел и поэтому не захватил с собой военных.

– Со мной только маршал Ворошилов! – грубо сказал он. – Надеюсь, он сгодится.

Тем не менее вождь полностью игнорировал присутствие Климента Ефремовича и решал все военные вопросы сам. Молодой британский переводчик, Хью Ланги, был шокирован тем, как Сталин обращался с Ворошиловым. «Как с собакой», – считал он.

Вождь настаивал на более ранней дате переправы через Ла-Манш. Затем неторопливо наполнил трубку. Черчилля доводы русского лидера, похоже, не убедили. Он заявил, что сначала лучше провести операцию в Средиземном море, поскольку можно использовать уже имеющиеся там войска.

Однако Рузвельт уже решил, что Второй фронт будет открыт на севере. Когда расстроенный британский премьер понял, что его перехитрили, Рузвельт весело подмигнул Сталину. Так между ними начали складываться странные отношения, похожие на флирт. Дружба с Рузвельтом значительно укрепила положение советского маршала как арбитра Большой тройки. Уинстон Черчилль общался со Сталиным гораздо откровеннее американского президента. По крайней мере, он не притворялся и оставался самим собой.

Сталин вел себя подчеркнуто вежливо с иностранцами и на удивление грубо со своими делегатами. Когда Болен подошел к нему сзади в самый разгар переговоров, он, не поворачиваясь, резко произнес, думая, что это кто-то из своих:

– Бога ради, дайте нам закончить работу!

Потом увидел, что это молодой американец, и смутился.

Тем же вечером Франклин Рузвельт устроил у себя ужин. Президентские повара приготовили стейки с печеным картофелем. Напитки Рузвельт взял на себя. Он собственноручно смешал коктейль из вермута, джина и льда и долго тряс шейкер. Иосиф Виссарионович сделал глоток и слегка поморщился:

– Все в порядке, только холодный для желудка.

Неожиданно Рузвельт позеленел, на лице его заблестели капли пота. Его тут же увезли в спальню. Черчилль сказал, что Бог на стороне союзников.

– А черт на моей! – пошутил Сталин. – Черт – коммунист, а Бог – хороший консерватор.

29 ноября Сталин и Рузвельт встретились вновь. Утром Серго Берия доложил Верховному, что обаяние вождя сработало. «Рузвельт всегда высоко ценил Сталина», – вспоминает Серго. Имея такого союзника, Сталин мог надавить на Уинстона Черчилля.

Американский президент предложил создать международную организацию, которая позже станет ООН.

Тем временем американские и британские генералы вели переговоры с Климентом Ефремовичем Ворошиловым. Красный маршал никак не мог понять трудностей переправы через Ла-Манш. Наверное, он думал, что это то же самое, что форсирование спокойной реки на плотах.

Черчилль был единственным британским премьер-министром, носившим военную форму. Перед следующим заседанием он надел голубой мундир офицера Королевских ВВС с крылышками на лацканах для того, чтобы провести торжественную церемонию празднования победы под Сталинградом.

В 3.30 дня три делегации в полном составе собрались в зале посольства Великобритании. Последними появились высшие руководители, Большая тройка. В почетном карауле стояли британские пехотинцы, вооруженные винтовками с примкнутыми штыками, и солдаты НКВД в голубой форме с красными петлицами и автоматами на ремнях. Оркестр исполнил государственные гимны трех стран. После того как стихла музыка, в зале наступила тишина. Затем офицер в форме британских гвардейцев подошел к огромному черному ящику, стоящему на столе, и открыл его. В нем на темно-красном бархате лежал сверкающий меч. Офицер взял оружие и торжественно передал Черчиллю. Премьер, крепко держа меч обеими руками, повернулся к Сталину.

– Его Величество, король Георг VI, повелел мне вручить вам для передачи городу Сталинграду этот почетный меч. На его лезвии выгравирована надпись: «Подарок короля Георга VI людям со стальными сердцами – гражданам Сталинграда – в знак уважения к ним английского народа.

Черчилль сделал шаг вперед и вручил меч Сталину. Верховный главнокомандующий долго держал его в руках, затем со слезами на глазах поднес к губам и поцеловал. Сталин был искренне тронут королевским подарком.

– От имени граждан Сталинграда я хочу выразить свою глубокую благодарность за подарок короля Георга VI, – ответил он тихим хриплым голосом.

Он подошел к Рузвельту и показал ему меч. Американец прочитал надпись и кивнул.

– Действительно, у них стальные сердца, – сказал Рузвельт.

Потом Сталин протянул меч Ворошилову. Маршал неловко принял подарок и уронил его на пол. Послышался громкий лязг. Отважный кавалерист, сотни раз бросавшийся в атаку, размахивая шашкой, ухитрился внести элемент фарса в одно из самых торжественных событий карьеры Сталина как международного лидера. Его ангельски-розовые щеки покраснели и стали пунцово-алыми. Он неловко нагнулся и поднял меч. Верховный, как заметил Хью Ланги, раздраженно нахмурился, затем холодно улыбнулся. Лейтенант НКВД унес меч, держа его перед собой на вытянутых руках.

Сталин, должно быть, приказал Ворошилову извиниться. Климент Ефремович догнал Черчилля и подозвал Ланги, чтобы тот переводил. Все еще красный от смущения, он пробормотал слова извинения. Потом, словно собравшись с духом, внезапно пожелал Черчиллю счастливого дня рождения, который был завтра.

– Желаю вам прожить еще сто лет и сохранить задор и бодрость, – сказал маршал Ворошилов.

Черчилль поблагодарил за поздравление и прошептал Ланги:

– Не слишком ли рано он поздравляет? Не иначе как набивается на приглашение.

Затем лидеры Большой тройки вышли наружу. Там были сделаны знаменитые фотографии, которые знают во всем мире.

После короткого перерыва участники конференции собрались за круглым столом на следующее заседание. Сталин, как всегда, постарался прийти последним. Американцы и британцы уже расселись и приготовились к работе. Зоя Зарубина, дежурившая снаружи, получила какое-то задание и вбежала в дом. Бегом спускаясь по лестнице, она впопыхах врезалась в чье-то плечо. К своему ужасу, девушка обнаружила, что столкнулась с самим Сталиным. «Я замерла и стала по стойке смирно, – вспоминала она. – Я боялась, что меня расстреляют на месте». Сталин никак не отреагировал на неожиданную встречу. Он и Молотов молча прошли мимо. Ворошилов же, всегда относившийся к молодежи с добротой, ласково потрепал ее по руке и сказал:

– Все в порядке, девочка, все в порядке.

Сталин постоянно курил и рисовал красным карандашом в блокноте волчьи головы. Он всегда сохранял полное хладнокровие, редко жестикулировал и еще реже советовался с Молотовым и Ворошиловым. Верховный главнокомандующий продолжал давить на Черчилля и требовать скорейшего открытия Второго фронта.

– Британцы по-настоящему верят в операцию «Оверлорд» или они говорят это только для того, чтобы успокоить русских? – как-то поинтересовался Верховный. Когда ему сказали, что союзники еще не решили, кто будет командовать операцией, вождь проворчал: – Тогда из всех этих операций ничего не получится. Советский Союз попробовал совместное управление и понял, что оно неэффективно. Решения всегда должен принимать один человек.

Препирательства продолжались. Уинстон Черчилль упорно отказывался называть конкретную дату высадки английских и американских войск во Франции. В конце концов Иосиф Виссарионович неожиданно для всех встал и повернулся к Молотову и Ворошилову.

– Давайте не будем тратить наше время напрасно, – холодно сказал он. – У нас много дел на фронтах.

Франклину Рузвельту удалось успокоить рассердившегося союзника.

Вечером того же дня банкет дал Сталин. Ужин прошел в чисто советском стиле. Столы ломились от еды. Вождь пил мало. Он не упускал случая уколоть Черчилля. Франклину Рузвельту эти шутки, похоже, нравились. Сталин с усмешкой сказал: он рад, что Черчилль не либерал, поскольку слово «либерал» в словаре большевиков – самое страшное ругательство. Потом Сталин решил проверить стойкость британца и пообещал расстрелять от 50 до 100 тысяч немецких офицеров. Черчилль был в ярости. Он опрокинул свой бокал. По скатерти растекся коньяк.

– Подобное отношение к пленным противоречит нормам британского правосудия, – проворчал он. – Британский парламент и народ никогда не поддержали бы казнь честных людей, которые сражаются за свою страну.

Рузвельт с улыбкой предложил компромисс – расстрелять только 49 тысяч человек. На банкете присутствовал и Элиот Рузвельт, недалекий сын американского президента. В этот момент он вскочил на ноги и пьяно пошутил, заметив, что не понимает, о чем спор.

– Все равно бы эти пятьдесят тысяч человек погибли в сражениях! – заявил он.

– За ваше здоровье, Элиот! – Сталин поднял бокал и чокнулся с американцем.

Черчиллю реплика Рузвельта-младшего не понравилась.

– Вы что, хотите испортить отношения между союзниками?.. – рассердился он. – Да как вы смеете?

Британский премьер встал и направился к выходу. У самой двери его кто-то остановил. Он почувствовал на плече чью-то руку. Это был Сталин. Рядом с ним стоял Вячеслав Молотов. Оба широко улыбались. Русские сказали, что это только шутка, и попросили не обижаться. «Сталин мог быть очень обаятельным, когда хотел», – написал Черчилль в мемуарах.

Пренебрежительное отношение к Уинстону Черчиллю было не только невежливо, но и вредило общему делу. Сталин снял напряжение, решив немного помучить своего комиссара по иностранным делам.

– Иди сюда, Молотов, – позвал он. – Расскажи нам о своем пакте с Гитлером.

В конце конференции премьер-министр Черчилль отметил свой шестьдесят девятый день рождения. Праздничный ужин прошел в столовой британского посольства. Стены комнаты украшала мозаика из маленьких кусочков стекла. Окна закрывали плотные шторы ярко-красного цвета. Столовая, как писал Алан Брук в дневнике, напоминала древнеперсидский храм. На официантах-иранцах были красно-синие ливреи и белые перчатки, такие большие, что кончики пальцев болтались. Двери охраняли не менее экзотические сикхи в тюрбанах.

Лаврентий Берия, присутствовавший на дне рождения британского премьера инкогнито, настоял на том, чтобы его люди обыскали посольство. Как только Лаврентий Павлович закончил и дал добро, появился Сталин. Когда кто-то из обслуги попытался взять у него шинель, возник переполох. Телохранитель-грузин выхватил пистолет и едва не застрелил бедного иранца. Порядок был скоро восстановлен. На главном столе стоял торт с шестьюдесятью девятью свечами. Сталин произнес тост:

– За моего друга Черчилля, если можно считать мистера Черчилля моим другом.

Затем он подошел к англичанину, слегка обнял его за плечи и чокнулся с ним. Черчилль ответил:

– За Великого Сталина!

На шутку Черчилля, сказавшего, что Британия слегка порозовела, вождь ответил с юмором:

– Это признак хорошего здоровья!

В самый разгар торжества шеф-повар британского посольства вкатил на тележке фантастическое произведение кулинарного искусства. По иронии судьбы это творение представляло для жизни Верховного главнокомандующего куда большую угрозу, нежели все немецкие агенты во всех уголках Персии. Площадь двух высоких пирамид из мороженого составляла один квадратный фут, а в высоту они были четыре дюйма. Внутри горела какая-то лампочка. Из самого центра поднималась трубка двадцатипятисантиметровой высоты, на которой стояла тарелка. На ней находилось огромное мороженое, покрытое сахарной глазурью.

Когда этот шедевр кулинарного искусства оказался рядом со Сталиным, Брук заметил, что лампы постепенно растопляют лед. Мороженое теперь больше напоминало Пизанскую башню. Неожиданно оно наклонилось еще сильнее. Начальник британского Генштаба громко предупредил соседей об опасности.

С грохотом снежной лавины великолепное творение полетело на пол. Официант-перс в последнюю секунду отскочил в сторону. Главный удар пришелся на переводчика Павлова, который в тот вечер надел новый мундир дипломата. Он был в мороженом с головы до ног, но, несмотря на это, не покинул пост. Брук пошутил в мемуарах, что только смерть могла бы заставить его перестать переводить для вождя. Сталину повезло. На него не попало ни капельки мороженого.

Завершающее заседание конференции состоялось на следующий день. Рузвельт во время разговора наедине объяснил Сталину, что, поскольку в Америке надвигаются президентские выборы, он не может обсуждать вопрос о Польше. На последнем пленарном заседании Сталин и Черчилль рассматривали польские границы на карте, вырванной из лондонской «Таймс».

2 декабря Иосиф Сталин, удовлетворенный обещанием западных союзников начать операцию «Оверлорд» будущей весной, вылетел из Тегерана. На аэродроме в Баку он с облегчением снял маршальскую форму и переоделся во френч, шинель, фуражку и сапоги. Поезд шел мимо Сталинграда. Это было единственное после Сталинградской битвы посещение вождем города, который сыграл решающую роль в его жизни. Он побывал в штабе Паулюса. Лимузин Сталина мчался по узким улицам, заваленным горами немецкого оружия, и столкнулся с машиной, за рулем которой сидела женщина. Она едва не лишилась чувств, когда увидела, кто попал в аварию, и начала плакать.

Сталин вышел из автомобиля и успокоил ее:

– Не плачьте. Это не ваша вина, вините войну.

После Сталинграда он без остановок вернулся в Москву.

* * *

Сталинград, Курск и Тегеран восстановили фанатичную веру Сталина в свое величие. «Когда стало ясно, что победа будет на нашей стороне, Сталин начал гордиться и капризничать», – написал Микоян. В Кунцеве возобновились долгие пьяные ужины. Сталин опять стал пить и играть роль организатора оргий.

Но в огромном море информации, которую вождь получал от Берии, всегда было много такой, что вызывала у него беспокойство и тревогу. В 1943 году Лаврентий Павлович арестовал на освобожденной территории 931 544 человека. 250 тысяч москвичей посетили церковные службы на Пасху.

Из распечаток телефонных разговоров и донесений осведомителей Сталин узнал немало неожиданного. Так, например, Эйзенштейн решил сократить вторую часть картины «Иван Грозный». Оказывается, убийства по приказу царя напоминали ему ежовский террор.

Сталину было ясно: Советскому Союзу угрожали новые враги. В стране свирепствовал голод. Среди народов на Кавказе зрела измена, на Украине против советских войск начали воевать националисты. Не все спокойно было и в фундаменте, на котором стоял СССР. У русских входил в моду опасный либерализм. Все эти проблемы вождь собирался решить испытанным большевистским способом – террором и репрессиями.

Берия и Хрущев открыли новый фронт на Украине. В этой республике против советских войск сражались сразу три национальные армии.

В феврале 1944 года Лаврентий Павлович Берия предложил депортировать два мусульманских кавказских народа. Среди чеченцев и ингушей на самом деле были случаи предательства, но большинство горцев оставались верными советской власти. Тем не менее Верховный и ГКО согласились с предложением главного чекиста.

20 февраля Берия, Кобулов и главный специалист по депортациям Серов приехали в Грозный. С собой они привезли 19 тысяч чекистов и 100 тысяч солдат войск НКВД. 23 февраля местным жителям было приказано собраться на площадях городов и аулов. Там ничего не подозревающих людей арестовали, посадили в вагоны и отправили на восток. 7 марта Берия доложил Сталину, что 500 тысяч людей находятся в пути.

Карачаевцы и калмыки присоединились к волжским немцам, которые были выселены еще в 1941 году.

Лаврентий Берия постоянно расширял масштаб национальных репрессий. «Балкарцы – бандиты, – писал он Сталину 25 февраля. – Они нападают на Красную армию. Если вы согласитесь, то перед возвращением в Москву я приму необходимые меры по переселению балкарцев. Прошу вашего разрешения на депортацию». В результате были депортированы более 300 тысяч балкарцев.

Людей вывозили сотнями тысяч, но куда их всех девать? Молотов предложил поселить 40 тысяч человек в Казахстане, 14 000 – еще где-нибудь. Каганович выделил железнодорожные составы. Андреев, теперь руководивший сельским хозяйством, нашел для переселенцев сельскохозяйственное оборудование и машины.

Все соратники вождя были при деле, трудились не покладая рук. Когда один из чиновников обратил внимание на то, что в Ростове живут 1300 калмыков, Вячеслав Молотов ответил, что они все должны быть немедленно депортированы.

Затем Лаврентий Павлович заподозрил в измене татар, живших в Крыму. Вскоре 160 тысяч человек уже ехали на сорока пяти железнодорожных составах на восток.

Весь год Берия находил все новых и новых предателей среди национальных меньшинств. 20 мая нарком внутренних дел попросил разрешения депортировать еще 2467 человек из Кабардинской республики. «Согласен. И. Сталин», – написал вождь в нижней части рапорта наркома.

Довольный Берия успокоился лишь тогда, когда переселил полтора миллиона человек. Сталин одобрил национальную чистку. Ордена и медали получили 413 чекистов. Более четверти депортированных лиц, по данным НКВД, скончались. Однако на самом деле умерли в пути или по прибытии в лагеря 530 тысяч человек. Для каждого из них переселение стало апокалипсисом, который мало чем отличался от гитлеровского холокоста.

В то время как грязные холодные вагоны, в которых вместо скота везли людей, катились на восток, в России, Средней Азии и на Украине вновь свирепствовал голод. В ноябре 1943 года Андрей Андреев докладывал Георгию Маленкову из Саратова, что «дела здесь очень плохи». 22 ноября 1944 года Берия доложил Сталину об очередном случае людоедства на Урале. Две женщины похитили и съели четверых детей.

Микоян и Андреев предложили выдать крестьянам семена. «Молотову и Микояну. Я категорически против. Считаю, что поведение Микояна противоречит интересам государства и что он полностью испортил Андреева. У Микояна следует забрать руководство наркомснабом и передать его Маленкову», – гневно ответил Сталин на их докладной записке. Этот шаг стал началом резкого охлаждения между Сталиным и Микояном. Положение Анастаса Ивановича с каждым днем становилось все тревожнее.

20 мая 1944 года Сталин встретился с генералами. На совещании обсуждались планы массированного летнего наступления, которое должно было окончательно выдавить гитлеровцев с территории Советского Союза. Большая часть Украины к этому времени уже была освобождена.

Сталин предложил Рокоссовскому нанести один удар по Бобруйску. Генерал знал, что во избежание бессмысленных потерь необходимы два удара. Но Сталин был непреклонен и настаивал на одном. Рокоссовский, высокий и элегантный мужчина, наполовину поляк, ходил у вождя в любимчиках. Однако, даже несмотря на такое отношение, накануне войны его арестовали и пытали. Побывав в застенках НКВД, он уже ничего не боялся и имел мужество отстаивать свою точку зрения.

– Выйдите и подумайте еще, – велел Сталин. Через какое-то время он вновь вызвал его в кабинет и спросил: – Вы подумали, генерал?

– Да, товарищ Сталин.

– Значит, один удар? – С этими словами вождь нарисовал на карте одну стрелку.

После продолжительной паузы Рокоссовский ответил:

– Лучше нанести два удара, товарищ Сталин.

В комнате снова наступила тишина.

– Выйдите и подумайте лучше. Не упрямьтесь, Рокоссовский.

Генерал вышел в приемную и задумался. Молотов и Маленков нависли над ним. Рокоссовский встал.

– Не забывайте, где вы находитесь, генерал, и с кем говорите, – угрожающе произнес Георгий Маленков. – Вы спорите с самим товарищем Сталиным.

– Нужно соглашаться, Рокоссовский, – поддержал Маленкова Вячеслав Молотов. – Соглашайтесь, и все!

Через несколько минут упрямого военачальника вновь позвали в кабинет.

– Ну и что лучше? – спросил Сталин.

– Два удара, – ответил Рокоссовский.

– Может, два удара действительно лучше? – наконец прервал затянувшуюся паузу Иосиф Виссарионович.

В конце концов он согласился с планом Рокоссовского.

23 июня советские войска начали крупное наступление. Оно потрясло немцев. Были взяты Минск и Львов.

8 июля Жуков приехал в Кунцево. Сталин был в хорошем настроении. Он приказал начать наступление на Вислу. Сталин хотел захватить Польшу, чтобы она никогда больше не угрожала России. 22 июля он организовал Польский комитет с Болеславом Берутом во главе. Он должен был сформировать новое правительство.

– Гитлер похож на азартного игрока, который ставит последнюю монету! – ликовал Сталин.

– Германия попытается заключить сепаратный мир с Черчиллем и Рузвельтом, – предположил Молотов.

– Правильно. – Вождь кивнул. – Но Черчилль и Рузвельт не согласятся.

События развивались, как хотел Верховный главнокомандующий. Это продолжалось до тех пор, пока его планы не нарушили поляки.

* * *

1 августа генерал Тадеуш Бур-Коморовский и 20 тысяч бойцов Войска Польского подняли восстание. Гитлер пришел в бешенство. Он приказал стереть Варшаву с лица земли. Фанатичные войска СС и предатели-власовцы собирались устроить кровавую баню. В этом аду должны были погибнуть 225 тысяч человек.

Сталин не собирался спасать Варшаву. Однако сочувствие, с которым отнеслись на Западе к варшавскому восстанию, заставило его действовать.

1 августа в Кремль были срочно вызваны Жуков и Рокоссовский. Они застали Сталина взволнованным. Он то приближался к картам, то отходил от них. Верховный клал на стол незажженную трубку, что всегда было предвестником бури. Сталин начал раздраженно расспрашивать генералов. Его интересовало, могут ли они двигаться вперед. Жуков и Рокоссовский ответили, что солдатам необходим отдых. Сталин еще больше рассердился. Берия и Молотов, присутствовавшие при разговоре, осыпали военных упреками и угрозами. Сталин отправил генералов в расположенную в соседней комнате библиотеку. Там перепуганные Жуков и Рокоссовский принялись негромко обсуждать свое бедственное положение. Оба сходились во мнении, что совещание могло закончиться для них очень плохо.

– Я очень хорошо знаю, на что способен Берия, – мрачно прошептал Рокоссовский, отец которого был польским офицером. – Я уже успел побывать в его тюрьмах.

Через двадцать минут пришел Маленков. Неожиданно он заявил, что поддерживает генералов. Варшаву спасать не стоит.

Георгий Жуков подозревал, что Сталин устроил этот спектакль, чтобы создать себе алиби. Но советские войска действительно были измотаны тяжелыми непрерывными боями. Рокоссовский сказал западному журналисту:

– Восстание имело бы смысл только в том случае, если бы мы могли взять Варшаву. Но это было невозможно ни на одном из этапов наступления. Нас отбросили.

Тем временем Черчилль и Рузвельт давили на своего союзника и требовали помочь полякам. Сталин холодно отвечал, что их взволнованные рассказы о восстании сильно приукрашены. Когда Красная армия вошла на территорию Польши, Венгрии и Румынии, для варшавских патриотов было уже слишком поздно.

* * *

Через семь дней после прекращения сопротивления Войска Польского Уинстон Черчилль приехал в Москву делить Восточную Европу. Еще в 1942 году Сталин сказал Молотову, что вопрос о границах будет решаться силой. На кремлевской квартире Сталина британский премьер, в этот раз остановившийся в городе, предложил русским союзникам сомнительный документ. В нем интересы России и Великобритании в малых странах выражались в процентном отношении. Документы, хранящиеся в личном архиве Сталина, свидетельствуют, что Черчилль решил отплатить Рузвельту, который был заодно со Сталиным в Тегеране. Британец начал разговор с того, что «американцы, включая президента, будут шокированы разделением Европы на сферы влияния». В Румынии СССР, по мнению Черчилля, обладал 90 процентами, а Великобритания – 10. В Греции все наоборот: у британцев должно быть 90 процентов, а у русских 10. Сталин поставил в некоторых местах галочки.

– Может, чтобы не считаться циниками, нам следует отказаться от решения столь важных для миллионов людей вопросов с такой легкостью? – спросил Черчилль.

– Нет, оставьте, – ответил Сталин.

Документ оказался достаточно серьезным. Иден и Молотов торговались о процентах два дня. После долгих споров влияние СССР в Болгарии и Венгрии было поднято до 80 процентов. Сталин согласился на раздел Греции, как предлагал Черчилль, но только потому, что это его устраивало, поскольку данные вопросы были уже решены советскими войсками.

Кульминацией визита британской делегации стало первое с начала войны появление Сталина в Большом театре. Он пришел в сопровождении Черчилля и Молотова. Американскую сторону представлял Гарриман с дочерью Кэтлин. Когда они оказались в ложе, свет в зале уже был приглушен. Сталин обычно приезжал после начала балета. Когда свет вновь загорелся и публика увидела вождя и Черчилля, зал взорвался криками «Ура!» и громовыми аплодисментами. Сталин скромно вышел из ложи, но Черчилль послал за ним Вышинского. Два лидера стояли рядом и улыбались. Они были слегка оглушены овациями, которые напоминали ливень, барабанящий по жестяной крыше. После того как аплодисменты немного стихли, Сталин и Молотов отвели гостей в аванложу. Там был накрыт ужин на двенадцать человек. Вождь произносил тосты, поднимая бокал с шампанским. Как старый озорной сатир, он и веселил, и пугал присутствующих. Молотов произнес стандартный тост за великого вождя. Иосиф Виссарионович улыбнулся.

– Я думал, он скажет обо мне что-нибудь новое, – заметил генсек.

Кто-то пошутил, что Большая тройка напоминает Святую Троицу.

– В таком случае Черчилль должен быть Святым Духом, потому что он слишком много летает, – тут же нашелся Сталин.

19 октября Черчилль покинул Москву. Британцы почти ничего не добились в спорном вопросе о Польше. Сталин приехал в аэропорт, что он делал крайне редко, и даже помахал улетающему премьеру платком.

Иосиф Виссарионович упивался властью победителя. Зрелище было не из приятных. Если с Черчиллем он вел себя относительно вежливо и почти не употреблял алкоголя, то с менее влиятельными политиками, такими как, к примеру, Шарль де Голль, он напивался и был откровенно груб. В декабре француз прилетел в Москву подписать договор о союзе и взаимной помощи между СССР и Францией. Сталин соглашался, но требовал, чтобы Франция признала в качестве законного правительства Польши правительство Берута. Де Голль наотрез отказался. Переговоры зашли в тупик. Напряженная атмосфера не помешала вождю, к ужасу мрачного де Голля, напиться на банкете. Сталин пожаловался Гарриману, что де Голль «неуклюжий и недалекий человек», но добавил, что это не имеет значения, – они «должны выпить еще вина, и тогда все прояснится».

В тот вечер Сталин пил шампанское и выступал в роли тамады вместо Молотова. Вождь произнес тост в честь Черчилля и Рузвельта и специально не упомянул де Голля. Затем он начал пить за здоровье соратников. У многих из них пробежал холодок по спине. Иосиф Виссарионович выпил за Кагановича:

– За смелого человека, который знает, что если его поезда не прибудут вовремя… – Тут он сделал короткую паузу. – …то мы его расстреляем! – Потом он грубо крикнул: – Иди сюда!

Каганович встал, и они весело чокнулись.

Затем Сталин похвалил маршала авиации Новикова:

– Давайте выпьем за этого славного маршала. А если он будет плохо выполнять свою работу, мы его повесим.

Новикова вскоре арестуют и будут пытать.

Заметив Хрулева, Иосиф Виссарионович сказал:

– Ему нужно особенно стараться, если он не хочет, чтобы его повесили, как это принято в нашей стране! – И снова грубо позвал: – Иди сюда!

Увидев отвращение на лице де Голля, Сталин рассмеялся:

– Люди называют меня чудовищем, но как видите, я над этим смеюсь. Может, не такой уж я и страшный.

Вячеслав Молотов начал спорить со своим французским коллегой Бидо о договоре. Сталин махнул рукой, чтобы они прекратили, и крикнул Булганину:

– Принеси автоматы. Давайте расстреляем дипломатов.

После банкета Верховный повел гостей пить кофе и смотреть кино. Он «обнимал француза и вис на нем», как заметил Никита Хрущев, который избежал угрожающего тоста в свой адрес. Пока дипломаты о чем-то переговаривались, Сталин еще выпил шампанского.

Наконец уже на рассвете, когда де Голль лег спать, русские неожиданно согласились подписать договор без признания французами правительства Берута. Де Голль примчался в Кремль. Вождь попросил его остановиться на первоначальном варианте соглашения. Де Голль рассердился и в сердцах ответил:

– Вы оскорбляете Францию.

Сталин рассмеялся. Он сказал, что пошутил, и велел принести новый вариант. Договор был подписан в 6.30 утра.

После того как гордый француз отправился к выходу, Сталин со смехом сказал своему переводчику:

– Ты слишком много знаешь. Надо бы мне сослать тебя в Сибирь!

В такой же примерно атмосфере проходила серия банкетов и ужинов в честь приехавших в Москву югославов. Сталин был взбешен, когда член югославского политбюро Милован Джилас пожаловался, что Красная армия грабит и насилует мирных жителей. К любой критике в адрес советских военных Иосиф Виссарионович относился как к нападкам на себя лично. Изрядно выпив, он прочитал югославам лекцию о доблестных солдатах:

– Они прошли тысячи километров только для того, чтобы их критиковал не кто-нибудь, а Джилас! Джилас, которого я так хорошо всегда принимал!

В отсутствие самого виновника этой тирады внимание вождя привлекла его жена Митра Митрович, тоже входившая в югославскую делегацию. Сталин произносил тосты, шутил, потом принялся лобызать ее, приговаривая с похотливой улыбкой:

– Я буду тебя целовать, даже если Джилас и югославы обвинят меня в том, что я тебя изнасиловал!