«Вы можете удержать Москву?»

«Вы можете удержать Москву?»

Сталин контролировал все, что происходило на фронтах. Данные о численности войск, номера армий и дивизий, прочую информацию он записывал в маленький кожаный блокнот.

Еще 3 августа Верховный главнокомандующий приказал приступить к созданию специального танкового резерва для обороны Москвы в обстановке строжайшей тайны. Он подчеркнул, что эти танки ни при каких обстоятельствах нельзя никому отдавать.

Всех, кто в те дни приходил в кабинет Сталина и был свидетелем его разговоров с Жуковым, удивлял тон, каким генерал разговаривал с вождем, – резким командным голосом, как будто Жуков старше по званию. Поражало, что Сталин принимал это как должное.

Иосиф Виссарионович никак не мог отказаться от своего основного способа решения проблем. Он все сильнее закручивал гайки и усиливал репрессии. Возможно, в эти октябрьские дни вождь пометил отрывок в книге д’Абернона, в котором автор утверждал, что немцы боятся своих офицеров сильнее, чем врага.

Сначала Верховный приказал проводить тактику выжженной земли и уничтожать все на полосе от 40 до 60 километров от линии фронта. Врагу не должно ничего достаться.

Берия, Мехлис, восходящая звезда НКВД, начальник Особого отдела Абакумов, докладывали каждую неделю об арестах и расстрелах солдат и офицеров Красной армии. Во время сражения за Москву, к примеру, Лаврентий Павлович Берия сообщил Мехлису, что с начала войны в тылу задержаны 638 112 человек, 82 865 из них арестованы. Абакумов рапортовал Сталину, что только за неделю Особый отдел арестовал 1189 и расстрелял 505 дезертиров.

Когда линия фронта приблизилась к Москве, Булганин по приказу Верховного приступил к формированию заградительных батальонов. Они должны были отлавливать трусов, паникеров и дезертиров. Всего за три дня арестованы 23 064 «дезертира». В 1941–1942 годах 994 000 военнослужащих были осуждены и 157 000 из них расстреляны. Только казненными красноармейцами можно было укомплектовать пятнадцать дивизий.

Лаврентий Берия не забывал и о «врагах народа», схваченных до войны. Он планомерно уничтожал их. 13 октября была расстреляна жена Поскребышева Бронка.

Отступая, сотрудники НКВД забрасывали гранатами тюрьмы или перевозили заключенных на восток. 3 октября Берия приказал расстрелять в Медведьевском лесу около Орла 157 высокопоставленных заключенных. Среди них была Каменева, сестра Льва Троцкого и жена Льва Каменева.

28 октября нарком внутренних дел распорядился казнить еще 25 человек. В этой группе расстрелянных находился Рычагов, бывший командующий советской авиацией, который дерзко возразил Сталину, сказав, что советские летчики летают на «летающих гробах».

4905 заключенных, ждавших в тюрьмах исполнения смертного приговора, были расстреляны в течение восьми дней.

Но по сравнению с 1937 годом репрессии оказались уже не такими эффективными. Страх перед наступающими немцами порой был сильнее страха перед НКВД. В Москве вспыхнули беспорядки. 14 октября горожане начали грабить продовольственные магазины и квартиры, хозяева которых уехали на восток. Столичные улицы заполнили беженцы. Их грабили шайки бандитов. Москва скрылась в дыме костров – это чиновники торопливо жгли документы.

Площадь перед Курским вокзалом была забита женщинами, детьми и стариками. Осень в том году выдалась на удивление холодная. Толпы людей покорно ждали, когда их пропустят. Тишину прерывал лишь детский плач. Сто солдат, сцепив руки, образовали живую цепь, чтобы сдерживать толпу на тот случай, если начнутся беспорядки.

Часть комиссариатов и семьи большинства чиновников были вывезены в Куйбышев. Опустевший Кремль искусно замаскировали. Он превратился в Потемкинскую деревню. На стены, выходящие на реку, были натянуты огромные брезенты с нарисованными на них рядами домов.

Берия, Маленков и Каганович, если верить сталинским охранникам, потеряли самообладание и не возражали против бегства горожан.

– Нас перестреляют, как куропаток, – заявил Лаврентий Павлович на одном из совещаний.

Он выступал за то, чтобы быстро эвакуировать Москву. Соратники советовали вождю уехать в Куйбышев. Берия вызвал в свой кабинет на Лубянке Судоплатова, главного специалиста по диверсиям. Они с Маленковым приказали срочно заминировать все важные объекты, начиная от метро и кончая стадионами.

В ночь на 15 октября Лаврентий Павлович собрал секретарей московских партийных организаций у себя в бомбоубежище, расположенном в подвале здания на улице Дзержинского, 2, и объявил, что связь с фронтом прервана. Нарком приказал немедленно эвакуировать всех, кто не способен защищать город, и раздать продовольствие горожанам. На фабриках и заводах начались бунты. Рабочие не могли попасть на работу, потому что цеха были заминированы.

В то время как партийные руководители готовились к эвакуации, Сталин сохранял полное спокойствие и никому не рассказывал о своих планах. Когда бомбежки Москвы усиливались, он поднимался на стеклянную дачу в Кунцеве и наблюдал за воздушными боями. Однажды в саду дачи упала шрапнель. Николай Власик принес еще теплые куски металла.

Как-то вечером Василий Сталин приехал на дачу навестить отца. Над домом пролетел немецкий самолет, но охрана не стреляла – нельзя было привлекать внимание противника к сталинской резиденции.

– Трусы! – закричал Василий.

Он выхватил пистолет и начал стрелять в небо.

Сталин вышел во двор и спросил:

– Он попал во что-нибудь?

– Нет, – ответил кто-то из охранников.

– Победитель соревнований ворошиловских стрелков, – сухо произнес вождь и скрылся в доме.

Напряжение сказывалось, конечно, и на генсеке. Окружающие поражались, как он постарел в те осенние дни. Сейчас это был сгорбившийся пожилой мужчина с усталым лицом. Его глаза потеряли былую энергию, в голосе уже не чувствовалось прежней уверенности. Хрущев, увидев этот «мешок с костями», не на шутку испугался.

Как-то Андреев прогуливался с дочерью Наташей по заснеженному Кремлю. Неожиданно они встретили Сталина, который в одиночестве бродил вдоль стен. Одет он был не по погоде. Его лицо посинело от мороза. Вождь забыл перчатки и прятал озябшие руки в карманы шинели.

В редкие свободные минуты генсек по-прежнему читал исторические книги. В эти дни он написал на биографии Ивана Грозного: «Мы победим!» Его настроения колебались между спартанской мужественностью и истерическими припадками. Конев был поражен, когда Сталин позвонил ему и начал кричать:

– Товарищ Сталин не предатель, товарищ Сталин уважаемый человек! Его единственная ошибка заключается в том, что он слишком доверял кавалеристам.

Иосифа Виссарионовича постоянно терроризировали информацией о гитлеровских парашютистах, которые якобы высаживаются в центре Москвы.

– Парашютисты? Сколько? Рота? – сердито крикнул он в трубку телефон в присутствии одного из генералов, пришедшего с докладом. – И кто их видел? Вы их видели? И где они приземлились? Вы сошли с ума… Говорю вам, я в это не верю. В следующий раз вы расскажете мне, что они приземлились у вас в кабинете! – Он бросил трубку и пожаловался: – Уже несколько часов терзают меня воплями о немецких парашютистах. Не дают мне работать. Болтуны!

Подчиненные начали готовить эвакуацию Сталина, даже не согласовав с ним этот вопрос. Саперы заминировали дачи. На замаскированном вокзале день и ночь стоял под парами специальный поезд. На него погрузили любимую библиотеку вождя и другие личные вещи. В состоянии пятиминутной готовности находились и четыре американских самолета «Дуглас DC-3».

Вечером 15 октября Сталин приказал отвезти его в Кунцево. Вождя не остановили слова Поскребышева, что дача закрыта и заминирована. Комендант сказал, что дом закрыт, но Иосиф Виссарионович потребовал через два-три часа разминировать дачу и затопить печь в маленьком доме.

– Я буду там работать, – сообщил он.

На следующее утро генсек вернулся в Кремль раньше обычного. По дороге к Красной площади этот фанатичный приверженец дисциплины и порядка с изумлением смотрел на толпы людей, штурмующих магазины. Охранники утверждали, что он приказал водителю остановиться на Смоленской площади. Его тут же окружила толпа и забросала вопросами. Больше всего москвичей интересовало, когда Красная армия остановит врага.

– Этот день близок, – заверил вождь и уехал в Кремль.

В восемь утра Микояна, который, как обычно, работал до шести утра, разбудил Александр Поскребышев. Он сказал, что Сталин ждет его через час. В девять часов на квартире Сталина собрались вожди. Предстояло обсудить самый главный вопрос – как быть с Москвой? Сталин предложил перевезти правительство в полном составе в Куйбышев, приказать генералам защищать столицу и сдерживать врага, пока Верховный не соберет подкрепления.

Молотов и Микоян получили распоряжение организовать эвакуацию, Каганович должен был предоставить поезда. Сталин хотел, чтобы политбюро уехало в тот же день.

– Я уеду завтра утром, – неожиданно сообщил он.

– Почему мы должны выезжать сегодня, если вы уедете завтра? – обиделся Анастас Микоян. – Щербаков и Берия отправятся после того, как организуют подполье в Москве. Я останусь и поеду с вами завтра.

Сталин согласился. Молотов и Микоян начали давать указания комиссарам. Комиссариат иностранных дел был собран в 11 часов утра и получил приказ немедленно отправляться на Казанский вокзал. Поднимаясь в лифте из сталинского кабинета, Лазарь Каганович попросил Микояна:

– Послушай, когда будешь уезжать, предупреди меня, чтобы я не остался.

Членам семей партийных руководителей был дан час на сборы. На следующий день в семь вечера Ашхен Микоян с тремя сыновьями вместе с Калининым и семьями других высокопоставленных чиновников приехали на оцепленный войсками НКВД вокзал. Они должны были сесть на поезд ЦК. Укутанные в меха жены партийных боссов стояли рядом с хорошо одетыми детьми в клубах пара и разговаривали. Солдаты в это время аккуратно грузили в багажные вагоны ящики с надписями «Обращаться осторожно, хрусталь». Александр Поскребышев со слезами на глазах посадил на поезд няню с трехлетней Наташей. Он еще не знал, что ее мать Бронка расстреляна три дня назад. Секретарь вождя пообещал дочери приехать, как только будет свободное время.

Пока все ждали отправления, Валентин Бережков, переводчик Молотова, обратил внимание на то, что лужи растаявшего снега начали замерзать. Немецкие танки могли возобновить наступление на Москву.

Жуков решил держаться до последнего, но он не мог не почувствовать панику, которая царила на самом верху. Генерал был уверен, что может спасти Москву. Жуков сказал об этом приехавшему к нему журналисту и спросил: «А что они там думают?» Конечно, он имел в виду Сталина.

Тем вечером руководители Советского Союза собрались в пустом и тихом Кремле. Когда наркомы вошли в квартиру вождя, из спальни показался хозяин в старом френче и мешковатых брюках, заправленных в сапоги. В руках он держал трубку. Все обратили внимание на то, что книжные шкафы пусты. Книги находились в поезде. Все стояли. Сталин неожиданно спросил:

– Какая обстановка в Москве?

Вожди молчали. Молчание прервал один из наркомов. Он доложил, что метро и пекарни не работают, рабочие на заводах и фабриках думают, что правительство бежало из Москвы. Половине рабочих не дают зарплату. Москвичи говорят, что директор Государственного банка бежал вместе с деньгами.

– Ну что же, неплохо, – заметил Сталин. – Я боялся, что будет гораздо хуже.

Сталин приказал привезти самолетом из Горького деньги. Щербаков и Пронин, секретарь городской парторганизации и председатель Мосгорисполкома, должны были восстановить в столице порядок и объявить по радио, что Москву будут защищать до последней капли крови.

Сталин решил остаться в Кремле. Другим вождям пришлось последовать его примеру. Анастас Микоян выступил перед пятью тысячами беспокойных рабочих автомобильного завода имени Сталина, которым не платили зарплату. Ему удалось успокоить людей. Но московские улицы были во власти бандитов и воров. Они разграбили даже британское посольство, расположенное на берегу реки напротив Кремля, после того, как бежала охрана.

Саперы заминировали все шестнадцать городских мостов.

* * *

Сталин выжидал два дня. Никто не знал, где он в это время находился и что делал. Было только известно, что в Маленьком уголке вождь не появлялся. В самый кульминационный момент легендарной битвы за Москву Верховный главнокомандующий, укрывшись шинелью, спал на матраце в подземных холлах метро, мало чем отличаясь от обычного бродяги.

Рабочие условия вождя показывают полную неготовность к войне – ни в Кремле, ни в Кунцеве не было бомбоубежищ. Пока Железный Лазарь срочно строил бункеры, как две капли воды похожие на сталинский кабинет в Кремле, Верховный трудился в единственном тогда приспособленном для этого месте. На командном пункте войск противовоздушной обороны в здании на улице Кирова, 33 (сейчас Мясницкая), у него была спальня. Во время воздушных налетов вождь спускался на лифте под землю и продолжал работать на станции метро Кировская (Чистые пруды). Это продолжалось до тех пор, пока 28 октября во дворе командного пункта не упала бомба. Сталин полностью переместился в метро – там он трудился и спал.

Его кабинет находился в специально сооруженном помещении, отделенном от тоннеля листами фанеры. Большинство секретарей и помощников спали в самых обычных вагонах, стоящих на станции. Генеральный штаб расположился на Белорусской. Штаб-квартира Сталина разделялась на отсеки мебелью. Когда проходили поезда, бумаги разлетались от сквозняка и их приходилось прикреплять к столам кнопками.

На рассвете Сталин, пошатываясь от усталости, отправлялся спать. Власик со своими людьми сторожил это хрупкое убежище. Скорее всего, охрана спала тут же, за дверями, как средневековые рыцари, охраняющие сюзерена.

В эти дни Сталин много работал с сотрудником Генштаба полковником Сергеем Штеменко, обаятельным тридцатичетырехлетним казаком с блестящими черными усами. Иногда они даже вместе спали на матрацах, укрывшись шинелями.

Трудно представить, чтобы какой-нибудь другой главнокомандующий жил в подобных условиях. Но Сталин привык к спартанской жизни еще в дни революционной молодости и поэтому сейчас почти не замечал неудобств.

* * *

17 октября Щербаков выступил по радио и призвал москвичей к порядку и спокойствию. Его речь не возымела эффекта. Московские улицы по-прежнему кишели дезертирами, ворами и беженцами. Горожане складывали добычу на тележки и развозили по домам. Сталин все еще не знал, что лучше сделать – оставлять столицу или защищать. Решение, судя по всему, было принято поздно вечером 18 октября. Генерал авиации Голованов вспоминал, что Верховный был подавлен и находился в нерешительности.

– Что делать? Что же делать? – повторял он.

В самый судьбоносный момент своей карьеры Иосиф Виссарионович обсуждал этот вопрос с военными и комиссарами, с охранниками и прислугой и, конечно, искал ответ в любимых исторических книгах. Он читал изданную в 1941 году биографию Михаила Кутузова. Сто с лишним лет назад фельдмаршал Кутузов оставил Москву. «До последней минуты никто не знал, что намерен предпринять Кутузов» – эту фразу вождь жирно подчеркнул.

Наверху, в кремлевской квартире, как всегда веселая и жизнерадостная Валечка в неизменном белом фартуке ловко накрывала ужин для Сталина и его соратников. За столом обсуждалась одна тема – как быть с Москвой? Некоторые из гостей активно поддерживали эвакуацию. Вдруг Сталин рассеянно посмотрел на женщину, с лица которой никогда не сходила улыбка, и неожиданно спросил:

– Валентина Васильевна, а вы готовы покинуть Москву?

– Товарищ Сталин, Москва – наша Родина, наш дом, – быстро ответила она. – А Родину и дом нужно защищать.

– Вот что думают об этом простые москвичи! – торжествующе сказал Сталин членам политбюро.

Светлана тоже возражала против сдачи Москвы. «Дорогой папа, моя самая большая радость, здравствуй! – писала она из Куйбышева. – Папа, почему немцы все время наступают и наступают? Когда же они, наконец, получат по шее? Они это давно заслужили. Мы не можем сдать им все наши промышленные города».

Сталин позвонил Жукову.

– Вы уверены, что мы удержим Москву? – поинтересовался он. – Я спрашиваю вас об этом с болью в душе. Говорите честно, как коммунист!

Георгий Жуков ответил, что Москву можно удержать.

– Это неплохо, что у вас такая уверенность. Вы меня утешили.

Сталин приказал охране отвезти его на дачу в Семеновском, которое находилось дальше от линии фронта, чем Кунцево. Берия сказал, что она тоже заминирована. Но Сталин не хотел ничего слушать и упрямо настаивал на поездке. Приехав на дачу, он увидел, что комендант складывает последние вещи.

– Что это здесь за сборы? – спросил вождь.

– Готовимся к эвакуации в Куйбышев, товарищ Сталин.

Вождь приказал комендантам дач прекратить все сборы.

– Никакой эвакуации, – спокойно, но твердо сказал он. – Мы останемся здесь до победы.

Вернувшись в Кремль, он собрал охранников и сказал:

– Я не покину Москву. Вы останетесь здесь со мной.

Он приказал Кагановичу убрать специальный поезд. Сталинская система позволяла его соратникам, которые колебались между пораженческими настроениями и желанием бросить вызов, проводить собственную политику. Правда, продолжалось это зачастую недолго, пока Сталин не начинал говорить. Любая его мысль, любое желание становились законом.

Вечером 18 октября за окнами моросил осенний дождь. В кабинете Берии собрались те, кто отвечал за оборону столицы. «Грузин попытался убедить нас, что Москву следует сдать», – написал позже один из участников того совещания. Главный чекист считал, что следует отступить за Волгу. «Чем мы собираемся защищать Москву? – воскликнул он. – У нас ничего нет… Они нас всех здесь передушат». Георгий Маленков согласился с Берией. Молотов возражал, хотя и не очень энергично. Остальные молчали.

Алкоголик Щербаков, хозяйничавший в Москве, тоже хотел отступать. Похоже, он совсем потерял голову. Позже этот аппаратчик испуганно спросит Берию, что с ним будет, если об этом узнает Сталин.

19 октября, в 15.40, вождь пригласил к себе в Маленький уголок всех соратников и высший генералитет. Он подошел к столу и сказал:

– Ситуация всем вам известна. Как вы думаете, мы должны защищать Москву? – Никто не ответил, в комнате повисла мрачная тишина. Сталин немного подождал, потом добавил: – Если вы не хотите высказываться, тогда я спрошу мнение у каждого из вас лично.

Первому пришлось отвечать Вячеславу Молотову.

– Мы должны защищать Москву, – повторил он свое мнение.

Все остальные, включая Берию и Маленкова, дали такой же ответ. Берия быстро поменял свою точку зрения, потому что теперь знал, какого мнения придерживается сам Сталин.

– Если вы уедете, Москву не удержать, – сказал Лаврентий Павлович.

Потом Сталин попросил Поскребышева пригласить генералов. Когда в комнату вошли Телегин и комендант Москвы, генерал НКВД Артемьев, вождь напряженно ходил по узкому ковру и курил трубку. Позже комиссар Телегин вспоминал:

По лицам присутствующих можно было видеть, что только что состоялся бурный разговор. Все были на взводе. Повернувшись к нам, но не поздоровавшись, Сталин спросил:

– Какая обстановка в Москве?

– Тревожная, – ответил Артемьев.

– Что вы предлагаете делать? – сердито поинтересовался Иосиф Виссарионович.

– Объявить в Москве осадное положение, – предложил Артемьев.

– Правильно, – кивнул Сталин и приказал своему лучшему писцу Маленкову подготовить текст приказа. Когда Маленков зачитал приказ, Сталин так рассердился, что бросился к нему и вырвал лист бумаги у него из рук. Потом начал сам быстро диктовать указ Щербакову. Он особо подчеркнул, что лица, его нарушившие, должны расстреливаться на месте.

Сталин начал перечислять по памяти дивизии, которые следует привлечь к обороне Москвы, потом лично созвонился с их командирами. На столичные улицы вышли отряды НКВД. Чекисты безжалостно расстреливали дезертиров, воров и даже дворников, которые пытались бежать из города. Вожди приняли окончательное решение – остаться и сражаться. Присутствие Сталина в Москве, говорил лидер Коминтерна Димитров, стоило крупной армии. Наконец вождь покончил с неопределенностью и колебаниями. Когда ему позвонил комиссар с фронта, чтобы обсудить план эвакуации на восток, Сталин прервал его:

– Узнайте, есть ли у ваших товарищей лопаты?

– Что вы сказали, товарищ Сталин? – не понял собеседник.

– Есть ли у них лопаты? – повторил Верховный главнокомандующий. Он услышал, как комиссар спрашивает о лопатах.

– Какие лопаты, товарищ Сталин, – наконец вернулся он к телефону, – шанцевые или совковые?

– Любые.

– Да, у нас есть лопаты. Что нам с ними делать?

– Передайте своим товарищам, – спокойно сказал Сталин, – чтобы они взяли лопаты и вырыли себе могилы. Мы не оставляем Москву. Они тоже остаются…

Сталинские царедворцы не могли забыть о распрях даже в такой ответственный момент, когда решалась судьба страны. Даже в это время они продолжали ссориться и ругаться. Сталин приказал Молотову отправиться в Куйбышев и проверить, как там Вознесенский руководит правительством.

– Пусть со мной поедет Микоян, – попросил Вячеслав Михайлович.

– С какой стати? – обиделся Анастас Микоян. – Я тебе не хвост.

– В самом деле, Анастас, почему бы тебе не съездить с Вячеславом в Куйбышев? – поддержал Молотова Сталин.

Микояну пришлось ехать. Через пять дней вождь отозвал эмиссаров в столицу.

Немецкие танки неумолимо двигались вперед по замерзшей земле и снегу. Они угрожали окружить Москву. Георгий Жуков бросил в бой последние резервы. За четыре месяца войны Красная армия потеряла три миллиона солдат и офицеров.

Как-то Сталин поинтересовался у одного генерала, что может спасти столицу.

– Резервы, – ответил военный.

– Любой идиот может защитить город с резервами! – рассердился вождь, но все же выделил ему с барского плеча пятнадцать танков.

Маленков сообщил, что танки закончились. В это трудно поверить, но всего за какие-то несколько месяцев огромные военные ресурсы безграничной советской империи сократились до жалких пятнадцати танков. Ведомство Геббельса торжественно объявило в Берлине, что России пришел конец. Но немецкие танки и бронетранспортеры все чаще ломались посреди грязи и льда. Солдаты и офицеры замерзали и валились с ног от усталости. Немцы вновь остановились, чтобы перегруппировать силы и подготовиться к последнему броску. Командование вермахта было убеждено, что Сталин исчерпал все резервы. Однако в его кожаном блокноте оставалась страничка, о которой никто не знал.

Границы на Дальнем Востоке охраняли от Японии советские войска общей численностью 700 тысяч штыков. Еще в конце сентября Рихард Зорге сообщил в Москву, что Страна восходящего солнца не нападет на Россию. 12 октября Сталин обсуждал позицию Японии с руководителями дальневосточных регионов. Они тоже подтвердили, что Токио, согласно донесениям местной разведки, не собирается предпринимать военных действий в отношении Москвы. Лазарь Каганович совершил маленькое чудо. Десятки железнодорожных составов безостановочно провезли через всю страну 400 тысяч солдат, 1 тысячу танков и 1 тысячу самолетов. Последний поезд с живой силой и техникой покинул Дальний Восток 17 октября. В конце месяца свежие войска, о которых не знали немцы, начали сосредоточиваться за Москвой.

* * *

Наконец Сталин переехал в свой новый кремлевский бункер, который был точной копией Маленького уголка вплоть до панелей из мореного дуба на стенах. Правда, его длинные коридоры больше напоминали спальный вагон, чем жилые и рабочие помещения. Справа располагался ряд дверей, около каждой стояла охрана. Офицеры охраны ждали своей смены в одной из комнат отдыха слева. За ними приходил Александр Поскребышев. Он отводил их в просторную ярко освещенную комнату с большим столом в углу. Сталин часто прогуливался по кабинету. Обычно его сопровождал начальник Генерального штаба, болезненный маршал Шапошников.

Борис Михайлович Шапошников был чуть моложе Сталина. Его редеющие волосы разделял пробор в центре. У него было всегда усталое лицо с желтоватым оттенком и татарскими скулами. Казалось, Шапошникова заставляет двигаться черная магия Вуду. Выглядел он как живой труп, скончавшийся не меньше трех месяцев назад. Как отозвался о нем один британский дипломат, маршал Шапошников «наверняка был очень старым, даже когда еще был жив». Борис Михайлович называл всех голубчиками. Своими мягкими манерами и лоском этот царский полковник покорил вождя. Однажды вождь узнал, что какие-то генералы не доложили вовремя в Генштаб. Сталин сердито поинтересовался у Шапошникова, наказал ли он их. Конечно, ответил маршал, он их сильно отругал.

– Для солдата это не наказание, – грозно сказал Сталин.

Шапошников пожал плечами и принялся терпеливо объяснять, что согласно старинным военным традициям, если начальник Генштаба отчитывает провинившегося, тот должен уйти в отставку. Сталин только улыбнулся такой доброте.

Несмотря на всю свою мягкость, маршал Шапошников относился к той породе людей, которые способны выжить при любых условиях. В двадцатые он критиковал Михаила Тухачевского и был его судьей в 1937 году. В свое время он даже обвинил в саботаже кухарку, которая нечаянно пересолила мясо. Еще маршал славился педантизмом и осторожностью. Он никогда ничего не подписывал, предварительно не прочитав документ со всем вниманием. В присутствии Сталина Борис Михайлович, казалось, не имел собственного мнения. Он никогда не говорил, что думает по тому или иному вопросу, никогда не возражал, если отменяли его приказ. Шапошников был единственным военачальником, которого Сталин называл по имени и отчеству. Только Шапошникову он разрешал курить у себя в кабинете.

Война подошла практически к стенам Кремля. Территория старинной крепости сейчас была вся изрыта воронками от бомб. Однажды ударная волна даже сбила с ног Анастаса Микояна.

28 октября Георгий Маленков работал на Старой площади. Сталин вызвал его в Кремль. Только Маленков выехал к вождю, как в здание, в котором он находился считаные минуты назад, попала немецкая бомба.

– Я спас тебе жизнь, – с улыбкой сказал ему Сталин.

Иосиф Виссарионович как-то изъявил желание полюбоваться артиллерийским обстрелом немецких позиций. Сопровождать его на передовую предстояло Лаврентию Берии. Чекист очень боялся оказаться крайним, если что-то случится. Машины с Верховным главнокомандующим и многочисленной охраной направились по Волоколамскому шоссе к линии фронта. Через какое-то время послышался грохот взрывов. Николай Власик остановил кортеж и запретил ехать дальше. Сталину пришлось подчиниться. Он наблюдал артобстрел с расстояния. На обратном пути лимузин вождя столкнулся с танком. Охранники едва не умерли от разрыва сердца. Берия заставил Сталина пересесть на другую машину и вернуться домой. Поездка не оправдала всех надежд Верховного, но тем не менее настроение у него улучшилось. Он даже разрешил Светлане приехать на пару дней в Москву. Однако в бункере опять стал суровым вождем. Он не обращал на дочь внимания и ругал за многочисленные привилегии советскую элиту, которая отсиживалась сейчас в Куйбышеве.

Голова у великого актера и режиссера в это время была занята более важными делами, чем разговоры с дочерью. Сталин готовил очередное важное представление.

* * *

На совещании 30 октября Сталин неожиданно спросил генерала Артемьева:

– Как мы будем проводить военный парад?

Артемьев растерялся, потом сказал, что ни о каком параде не может быть и речи: ведь немцы находятся менее чем в восьмидесяти километрах от столицы! Вячеслав Молотов и Лаврентий Берия подумали, что Верховный шутит. Но Сталин не обратил внимания на их недоумение.

– Парад, как всегда, состоится 7 ноября, – произнес он не терпящим возражений тоном. – Я лично прослежу за этим. Если во время парада состоится воздушный налет и будут раненые и убитые, их следует быстро выносить с площади, но парад должен продолжаться, не останавливаясь. Его следует снять на пленку и показывать фильм по всей стране. Я выступлю с речью. Что вы думаете?

– Но это очень рискованно, – задумчиво ответил Молотов. – Хотя, допускаю, политический эффект трудно переоценить.

– Значит, решено! – удовлетворенно кивнул Иосиф Виссарионович.

Артемьев спросил, когда должен начаться парад.

– Решайте сами, – пожал плечами Сталин. – Об этом никто, кроме вас, до самой последней минуты не должен знать. Даже я.

Через неделю немецкие шпионы наверняка были сильно удивлены, увидев, как москвичи под надзором чекистов выносили из Большого театра стулья и скрывались с ними в станции метро Маяковская. Вечером 6 ноября на станцию спустились на эскалаторе большевистские руководители. На перроне стоял поезд с открытыми дверями. В вагонах были накрытые столы с горами бутербродов и прохладительными напитками. Слегка подкрепившись, вожди расселись в театральных креслах. Потом на Маяковскую прибыл еще один поезд. Из него вышли Сталин, Молотов, Микоян, Берия, Каганович и Маленков. Под бурные аплодисменты они заняли места в президиуме, отведенные для членов политбюро. В специальном радиовагоне находился диктор Левитан. Он вел репортаж о торжественном праздничном заседании на всю страну.

Сначала состоялся праздничный концерт. Ансамбль НКВД исполнил несколько песен Дунаевского и Александрова, Козловский спел любимые арии Сталина. Сталин выступил с получасовой речью. Он говорил спокойным, уверенным голосом.

– Если немцы хотят войну до полного уничтожения, они ее получат, – предупредил генсек.

После заседания к Сталину подошел генерал Артемьев. Парад начнется в восемь часов, сообщил он. Даже участвовавшие в нем офицеры узнали время начала только в два часа ночи.

Плохая погода, метель и сильный ветер помешали немецким летчикам подняться в небо. Их самолеты в то утро остались на аэродромах. Без нескольких минут восемь Сталин с членами политбюро поднялись по ступенькам и, как до войны, заняли привычные места на трибуне Мавзолея. Все было так же, как в былые дни. Только парад начался раньше обычного времени, и все его участники очень нервничали. Берия и Маленков приказали Судоплатову доложить им на Мавзолей, если немцы начнут наступление.

Народный любимец и неизменный участник всех предыдущих парадов Семен Буденный с саблей наголо выехал на белом коне через Спасские ворота. Он отдал честь и скомандовал начинать парад. Танки, в том числе Т-34, сыгравшие немалую роль в победе над Германией, и войска проходили стройными колоннами через Красную площадь. Они делали поворот на 180 градусов у собора Василия Блаженного и отправлялись по улице Горького на фронт.

Не обошлось без небольших накладок. Тяжелый танк «Климент Ворошилов» неожиданно остановился и повернул не в ту сторону. За ним последовала еще одна стальная машина. Поскольку они имели полный боекомплект и в любую секунду могли открыть огонь, Сталин и все, кто стоял на Мавзолее, насторожились.

Артемьев приказал своим офицерам немедленно провести расследование. Чекисты допросили экипажи танков. Оказалось, что командир первого танка просто получил сообщение, что у другого танка какие-то неприятности. Так же как на учебных стрельбах, остальные экипажи пришли к ним на помощь. Артемьев доложил на Мавзолее, что произошло маленькое недоразумение. Вожди облегченно перевели дух. Некоторые даже рассмеялись. Настроение у всех было приподнятое, поэтому никто из танкистов не был наказан.

Сталин произнес короткую речь о славных традициях Суворова, Кутузова и Александра Невского, о патриотической борьбе Российского государства. Родина была в опасности, но не собиралась сдаваться и сражалась с врагом. Ночью ударил настоящий русский мороз.

13 ноября Сталин приказал Жукову разработать план контрнаступления, чтобы отбросить немцев от столицы. Георгий Жуков и комиссар Булганин ответили, что у них слишком мало сил для контратаки. Верховный продолжал настаивать на наступлении.

– Чем нам контратаковать? – спросил Жуков.

– Считайте этот вопрос решенным! – Сталин положил трубку и тут же позвонил Булганину: – Вижу, вы с Жуковым начали зазнаваться, но мы положим этому конец.

Через несколько минут Булганин прибежал в кабинет Жукова и выпалил:

– Ну и была мне сейчас головомойка.

15 ноября контратака Жукова натолкнулась на немецкое наступление, решающий бросок на Москву, и захлебнулась.

Сталин снова позвонил генералу и спросил, сможет ли он удержать Москву.

– Москву, безусловно, удержим, – заверил Верховного главнокомандующего генерал. – Но нужно еще не меньше двух армий и хотя бы двести танков.

Сталин велел позвонить в Генштаб и договориться о выделении резервных армий, но танков не дал. Их просто не было.

Жуков остановил немцев 5 декабря. За двадцать дней ожесточенных боев он потерял 155 тысяч человек. Гитлеровский блицкриг окончательно провалился.

6 декабря Сталин направил Георгию Жукову еще три армии и приказал начать решительное контрнаступление на четырех соседних фронтах. На следующий день Япония напала на американскую базу в Перл-Харборе.

Жуков отбросил немцев на триста с лишним километров от столицы. Даже в самый разгар отчаянной битвы генералы не забывали об имперском тщеславии Сталина. Так же как Мехлис годом ранее пытался добиться победы над белофиннами ко дню рождения любимого вождя, так и Жуков с Булганиным приказали Голубеву, командующему 10-й армией, отметить день рождения Сталина захватом Балабанова. «Мы хотим включить сообщение о захвате этого населенного пункта в вечерний рапорт товарищу Сталину, – написали они Голубеву, – поэтому проинформируйте об исполнении приказа не позднее 19.00 21 декабря».

Сражение за Москву стало первой сталинской победой. Поражение немцев немедленно ударило вождю в голову. Он вновь уверовал в свою непогрешимость и сказал приехавшему в Москву Энтони Идену, министру иностранных дел Великобритании:

– Русские уже дважды были в Берлине, будут там и в третий раз.

Сталин был чересчур оптимистичен. Для того чтобы дойти до столицы Третьего рейха, потребуется еще четыре долгих года ожесточенных боев и миллионы жертв.

Генерал Жуков почти не спал несколько дней. Он так вымотался, что, когда позвонил Сталин, адъютанты были вынуждены сказать:

– Товарищ Жуков спит, и мы не можем его добудиться.

– Правильно, не будите его, пока сам не проснется, – благосклонно согласился Верховный.

Пробуждение было приятным. За время сна генерала фронт отодвинулся от Москвы еще на 15 километров.

* * *

5 января Верховный главнокомандующий собрал большое совещание. На нем он потребовал от Жукова и других генералов развить успех сражения под Москвой и развернуть наступление на всей линии фронта от Ленинграда до Черного моря.

– Кто еще хотел бы высказаться? – спросил Сталин.

Жуков раскритиковал план всеобщего наступления. Армия нуждается, сказал он, в пополнении живой силой и техникой. Особенно не хватает танков. Николай Вознесенский тоже был против наступления. Он объяснил, что не сможет выпустить необходимое количество танков:

– Мы еще не располагаем материальными возможностями, достаточными для того, чтобы обеспечить одновременное наступление всех фронтов.

Берия и Маленков попытались воспользоваться подвернувшимся шансом и обрушили на Вознесенского поток критики. Они обвинили конкурента из Ленинграда в том, что он «всегда находит непреодолимые и непредвиденные препятствия». Сталин не хотел слушать никаких возражений и настаивал на широкомасштабном наступлении.

– Ну что же, на этом, пожалуй, и закончим разговор, – завершил он совещание.

В приемной старый и умудренный опытом Шапошников попытался утешить Жукова.

– Вы зря спорили, – сказал маршал. – Этот вопрос был заранее решен Верховным.

– Тогда зачем же спрашивали мое мнение? – удивился Георгий Жуков.

– Не знаю, голубчик. – Маршал Шапошников пожал плечами. – Не знаю.

Лаврентию Берии сейчас было уже сорок три года. Он показал, что может не только пытать врагов, но и делать танки и пушки, столь необходимые для фронта. Лаврентий Павлович очень хотел обойти Вознесенского, которого ненавидел. Организаторскими способностями и неуемной энергией Берия превосходил и Молотова, а также остальных представителей старшего поколения. Берия был готов взяться за любое дело. Для него не существовало отрасли промышленности, которую он не мог бы поднять в кратчайшие сроки. Во многом Лаврентий был не только Гиммлером сталинского окружения, но и Шпеером. Для достижения своих целей он использовал любые средства. «Хотите каждый день видеть восход и заход солнца? – с улыбкой спрашивал он своих подчиненных. – Тогда будьте осторожны».

В начале 1942 года Сталин вызвал к себе на квартиру трех своих главных «промышленников»: Берию, Маленкова и Микояна. Он хотел обсудить, как решить проблему нехватки военной техники.

– В чем проблема? – недовольно воскликнул вождь. – Почему нашей армии нечем воевать?

Берия показал приготовленный заранее график. Из него следовало, что Вознесенский не может производить нужного количества пушек.

– И что нужно делать? – спросил Сталин.

– Не знаю, товарищ Сталин. – Хитрый Лаврентий Павлович пожал плечами.

Сталин все понял и поручил ему руководство этой важнейшей отраслью промышленности.

– Товарищ Сталин, я не знаю, справлюсь ли. У меня нет опыта в таких делах… – притворно запротестовал нарком внутренних дел.

– Здесь не нужен опыт, – отмахнулся Верховный главнокомандующий. – Главное – быть сильным организатором. Используйте для работы заключенных.

С советскими железными дорогами не смог справиться даже сверхэнергичный Каганович, большой любитель устраивать разносы подчиненным. Когда нарком Байбаков пришел к Кагановичу с докладом, тот рассвирепел, схватил его за лацканы пиджака и принялся сильно трясти. Берия рассказал Сталину о припадках ярости Железного Лазаря.

– Положение на железных дорогах постоянно ухудшается, потому что он отказывается прислушиваться к советам товарищей, – пожаловался чекист. – Он пытается решать все вопросы при помощи истерик.

Результатом интриг Лаврентия Берии стала суровая критика Кагановича за плохую организацию эвакуации промышленных предприятий и неспособность эффективно работать в условиях войны. Лазаря сняли с поста наркома путей сообщения, но вскоре, правда, восстановили.

Скромными были и успехи Вячеслава Молотова в выпуске танков.

– Как дела у Молотова? – спросил Сталин у Берии, который опять пришел в Маленький уголок с Микояном и Маленковым.

– Он не имеет связи с заводами, неумело руководит ими и проводит бесконечные совещания, – ответил Лаврентий Павлович.

Вскоре он добавил к своей империи танки.