Убийство жен

Убийство жен

Пока мир изумленно взирал на то, как Сталин и Гитлер делят восток Европы, вождь решил еще раз на всякий случай проверить преданность друзей и соратников. Способ он выбрал довольно оригинальный. Чекистам надлежало арестовывать жен партийных руководителей и расстреливать некоторых из них, а генсек наблюдал бы за тем, как мужья будут на это реагировать.

Сталин всегда интересовался мельчайшими подробностями из жизни жен соратников. В 1939 году он подчеркнул красным карандашом фамилии некоторых руководителей, их жен и детей. Смысл этих пунктирных линий до сих пор остается загадкой. Наверное, поэтому существует немалый соблазн относиться к ним как к чему-то мрачному и зловещему. Но Сталин мог просто хотеть узнать, например, сколько машин нужно той или иной семье.

Жизнь в Кремле менялась, она становилась более строгой и регламентированной. На официальных банкетах жены сейчас сидели отдельно от мужей. К своим прежним фавориткам, Полине Молотовой и Доре Казан, вождь относился с подозрением. Он наверняка боялся, что жены соратников знают слишком много государственных секретов и поэтому являются лакомыми кусочками для иностранных разведок. Кроме того, Сталин с неодобрением относился ко всему, что вмешивалось в слепую преданность делу партии и вождю. «Сталин не признавал личных отношений, – говорил Лазарь Каганович. – Любовь одного человека к другому для него не существовала». В женах генсек видел не подруг жизни товарищей, а заложниц. При их помощи можно добиться от соратников покорности и послушания, наказать за допущенные промахи и ошибки. «Никто из тех, кто спорил со Сталиным, не похвалится тем, что сохранил свою жену», – сказал как-то Лаврентий Берия Нине. Так получилось, что резня жен руководителей совпала с переездом Берии в Москву. Над Полиной Молотовой нависла опасность. В 1939 году она работала народным комиссаром рыбной промышленности, правила косметической империей и была кандидатом в члены ЦК. Несмотря на такое обилие титулов, Берия начал расследование и нашел среди ее помощников – «вандалов» и «саботажников». Сама того не зная, она помогала им собирать ценную информацию. Начиная это дело, Иосиф Виссарионович посылал очередной антисемитский сигнал Гитлеру.

10 августа, когда Сталин с Молотовым вели сложные дипломатические игры, политбюро предъявило обвинения Полине. Сталин предложил исключить ее из ЦК. Вячеслав Молотов показал способность не во всем соглашаться со Сталиным и настоящую любовь к жене. Он смело воздержался. 24 октября Полину сняли с поста наркома. Ее сурово раскритиковали за легкомысленность и спешку в принятии решений, но признали невиновной в других «преступлениях». Вскоре Полина Молотова получила новое назначение. Она должна была руководить текстильной и галантерейной промышленностью и опять вернулась к своему обычному великолепию. Дочь Молотовых, Светлану, считали несравненной советской «принцессой». Она ходила в мехах и французских платьях.

Однако новое назначение не означало, что опасность миновала. За Молотовыми постоянно следили. Сталин не забыл ни возражения своего ближайшего соратника, ни грехи его супруги. Он еще вернется к ним. Пока же генсек и Берия строили планы похищения жены Молотова. Неясно, что помешало их осуществить. Но Полине повезло, что она вообще осталась жива.

25 октября 1938 года Берия арестовал жену Калинина. Михаил Иванович к тому времени давно лишился какой бы то ни было реальной власти. Он не осмеливался ни в чем возражать Сталину, хотя и обижался, что с ним несправедливо обращаются. К тому времени Калинин фактически жил с другой женщиной, своей домохозяйкой Александрой Горчаковой, дворянкой по происхождению. Его жена Екатерина Ивановна, курносая эстонка, отправилась вместе с подругой, которая, не исключено, была и ее любовницей, бороться с неграмотностью на Дальний Восток. Вернувшись в Москву, Калинина неосторожно заговорила с подругой о жестокости Сталина. Беседа была записана на магнитофон. Квартира Калинина, естественно, прослушивалась. Подругу Екатерины Калининой расстреляли, а саму ее отправили в ссылку так же, как несколько ранее жену Буденного.

В апреле 1937 года Сталину позвонила доктор Бронка Поскребышева, ей в ту пору было уже двадцать семь лет. Посребышева попросила принять ее на даче в Кунцеве по очень важному личному делу. Бронка надела лучшее платье. Ее муж об этой встрече наверняка не знал, в противном случае он бы, вне всяких сомнений, пришел в ярость. Кроме Сталина и Поскребышевой, о тайной встрече между ними знал только Николай Власик.

Бронка приехала просить за арестованного брата, кремлевского доктора Металликова, косвенно связанного через жену с Троцким. После смерти Сталина Власик рассказал об этом разговоре своим родным. Миссия Бронки закончилась неудачей. Она была в ужасе, что на нее тоже пало пятно сторонницы Троцкого.

Перед переездом в Москву Берия приставал к Бронке в Кунцеве, за что она влепила ему пощечину. «Я этого не забуду», – пригрозил Лаврентий, но Поскребышева не сдалась. 27 апреля 1939 года Бронка позвонила Лаврентию Павловичу и попросила принять ее, чтобы обсудить дело брата. Она отправилась на Лубянку. После той встречи ее больше никто не видел.

Александр Поскребышев в тот день прождал до полуночи, потом позвонил Берии домой. Главный чекист Советского Союза сообщил, что супруга Поскребышева задержана, но отказался обсуждать этот вопрос по телефону. Утром так и не сомкнувший глаз Поскребышев пожаловался Сталину.

– От меня ничего не зависит, – сухо ответил вождь. – Ничем не могу помочь. Только НКВД может во всем разобраться.

Этот лицемерный ответ, конечно, не убедил Поскребышева. Когда Сталин позвонил Берии, тот напомнил о связи Бронки с Троцким. Сталин, Берия и Поскребышев встретились по этому вопросу около полуночи 3 мая в Маленьком уголке. Нарком внутренних дел показал признание Бронки. Александр Поскребышев умолял Сталина отпустить жену.

– Что мне делать с моими девочками? Что будет с ними? – в отчаянии воскликнул сталинский секретарь. Потом вспомнил о ребенке жены от первого брака и еще больше испугался: – Галю заберут в детский дом?

– Не беспокойся, – ответил Иосиф Виссарионович. – Мы найдем тебе другую жену.

Такое предложение было типичным для Сталина. В свое время он угрожал Крупской, что, если она не подчинится партии, то ЦК назначит вдовой Ленина другую женщину.

Поскребышев больше ничего не мог сделать. Через два года, когда немцы приближались к Москве, Бронку расстреляли. Ей был всего тридцать один год.

Ее дочери Наталье сказали, что Бронка умерла естественной смертью. Александр Поскребышев растил дочерей с большой нежностью и любовью. В его доме повсюду стояли и висели фотографии Бронки. Однажды, когда маленькая Наталья показала на один из снимков и сказала: «Мама», – он не сдержался и с рыданиями выбежал из комнаты.

История Бронки Поскребышевой – типичная трагедия того времени. Наталья узнала о расстреле матери лишь в школе. Ей рассказала об этом Козловская, дочь известного тенора. Девочка заперлась в кабинке туалета и долго там плакала. Поскребышев, как и говорил Сталин, женился второй раз. Уничтожение Бронки не отразилось на его отношениях со Сталиным и Берией. Секретарь помнил главное правило: партия всегда права.

Сталин проявлял к дочери Бронки большой интерес. «Как Наташа? – часто спрашивал он Поскребышева. – Она полненькая и хорошенькая?» Прошло несколько лет. Наталья Поскребышева как-то вечером не смогла решить задачку по математике и позвонила отцу. Трубку снял Сталин.

– Я могу поговорить с папой? – спросила она.

– Его здесь нет. А в чем дело?

И вождь объяснил, как следует решать задачу.

В крепкой дружбе между Поскребышевым и Берией лишь однажды возник напряженный момент. Чекист как-то обнял еще маленькую Наташу и печально произнес:

– Ты будешь такой же красивой, как твоя мама.

Поскребышев позеленел от гнева. Сдержался он тогда с огромным трудом.

– Наталья, иди поиграй, – выдавил секретарь Сталина.

* * *

Прежде чем приступить к убийствам жен соратников и друзей, Сталин спас от смерти двух старых приятелей. Серго Кавтарадзе был старым большевиком и придерживался левых взглядов. Сталина он знал больше тридцати лет, с начала века. Это был умный космополит. Он женился на княжне Софье Вачнадзе. Крестной матерью жены Кавтарадзе являлась сама императрица Мария Федоровна, мать Николая II.

Серго упрямо вступал то в одну оппозицию, то в другую, но Сталин неизменно его прощал. Когда Кавтарадзе арестовали в конце двадцатых, вождь освободил его и приказал Кагановичу помочь старому другу. В конце 1936 года Серго снова арестовали. Так он появился в одном из расстрельных списков Ежова. Вместе с ним схватили и жену Кавтарадзе. Их дочери Майе тогда было одиннадцать. Девочка набралась смелости и отправила Сталину жалобное послание с просьбой пощадить родителей, подписавшись: «Пионерка Майя Кавтарадзе». Обоих Кавтарадзе пытали, но не расстреляли. Сейчас, в конце 1939 года, письма пионерки Кавтарадзе напомнили Сталину о существовании друга, и он попросил Берию выяснить, жив ли тот еще.

Серго Кавтарадзе, сидевшего в тюрьме на Лубянке, неожиданно побрили, перевели в более просторную и светлую камеру, ему дали меню, из которого он мог заказать любое блюдо. Потом Кавтарадзе отвезли в гостиничный номер люкс, где его ждала жена. Конечно, Софья сильно изменилась, но она, по крайней мере, была жива. Вскоре из Тифлиса приехала их дочь. Еще через несколько дней в номере Кавтарадзе раздался телефонный звонок.

– Вас ждет товарищ Сталин, – сообщил бесстрастный голос. – Если вы готовы, машина заедет за вами через полчаса.

Серго отвезли в Кунцево.

– Здравствуй, Сергей! – тепло поздоровался Коба, как будто Кавтарадзе не признавали виновным в участии в заговоре с целью убить генсека. – Где ты был все эти годы?

– Сидел.

– Значит, ты сумел выкроить время, чтобы посидеть? – пошутил Сталин.

После ужина Сталин какое-то время молчал, потом взволнованно спросил:

– Значит, ты все же хотел убить меня?

– И ты в это веришь? – ответил Кавтарадзе вопросом на вопрос.

Иосиф Виссарионович усмехнулся.

Вернувшись в гостиницу, Кавтарадзе тихо сказал жене:

– Сталин серьезно болен.

Прошло несколько недель… Как-то у Кавтарадзе ужинали друзья. В 11 часов вечера неожиданно зазвонил телефон. Через минуту Серго вышел к гостям и сказал, что ему нужно бежать. Он удалился, не сказав больше ни слова. Его жена и дочь Майя, которой тогда уже было четырнадцать лет, легли спать. В шесть утра Кавтарадзе, сильно шатаясь, вернулся домой, в трехкомнатную квартиру на улице Горького. Всю ночь он пил и сейчас с трудом держался на ногах.

– Где ты был? – возмутилась жена.

– У нас гости, – объявил он.

– Ты пьян…

Потом она услышала чьи-то шаги. На кухню, так же пошатываясь, вошли Сталин и Берия. Они сели за кухонный стол, а Власик остался стоять у входной двери. Пока Кавтарадзе разливал вино, Софья бросилась в комнату Майи.

– Проснись! – прошептала она, изо всех сил тряся дочь за плечо.

– Что случилось? – воскликнула перепуганная девочка. – За нами приехали? Нас арестуют?

– Нет, к нам пришел товарищ Сталин.

– Я не хочу с ним разговаривать. – Майя надулась. После ареста родителей она относилась к вождю со вполне объяснимой ненавистью.

– Ты должна выйти, – настаивала Софья. – Это великий человек, историческая личность.

В конце концов Майе Кавтарадзе пришлось одеться и податься на кухню. Увидев ее, Сталин сразу заулыбался.

– Это, значит, и есть пионерка Майя Кавтарадзе, – сказал вождь. – Сядь ко мне на колено. – После того как девочка устроилась у него на колене, он спросил хозяина: – Ты балуешь ее?

Отношение Майи к Сталину коренным образом изменилось. Она была в восторге.

«Он был такой мягкий, такой добрый, – вспоминала она почти семьдесят лет спустя. – Поцеловал меня в щеку, и я заглянула в его сверкающие глаза. Они у него были цвета меда. Я была очарована им и одновременно сильно испугалась».

– Нам нечем вас угостить! – в ужасе воскликнула пионерка Майя.

– Не беспокойтесь, – сказал Лаврентий Берия. Через десять минут из расположенного неподалеку знаменитого ресторана «Арагви» привезли грузинскую еду.

Сталин пристально посмотрел на Софью Кавтарадзе, княжну, родившуюся при императорском дворе. Он обратил внимание на то, что у нее седые волосы.

– Мы слишком сурово пытали тебя, – с сожалением произнес вождь.

– Кто старое помянет, тому глаз вон, – отшутилась Софья.

Вождь спросил Берию о брате Кавтарадзе, которого тоже арестовали. Увы, он умер по дороге в Магадан, как многие тысячи других несчастных жертв сталинских репрессий.

Серго Кавтарадзе запел грустную грузинскую песню, но сильно при этом фальшивил.

– Не надо, Того, – попросил Сталин.

Он называл Серго, у которого были немного раскосые глаза, именем известного японского генерала. Потом вождь запел сам.

Майя была потрясена. У этого маленького рябого мужчины оказался такой замечательный завораживающий голос.

– Я хочу осмотреть вашу квартиру! – неожиданно заявил высокий гость.

После экскурсии по квартире пир продолжился. Гуляли они до десяти утра. Майя в тот день была счастлива вдвойне. Она не только посидела на колене у великого Сталина, но и пропустила занятия в школе.

Сталин назначил Кавтарадзе директором крупного книжного издательства. С издательским делом был связан и еще один заключенный, знаменитый грузинский философ Шалва Нутсибидзе. В молодости Нутсибидзе однажды встретился со Сталиным.

Сидя в тюрьме, Шалва начал переводить на русский язык эпическую поэму Руставели «Витязь в тигровой шкуре». Каждый вечер у Нутсибидзе забирали то, что он успел перевести за день, и на следующее утро возвращали с красными пометками и исправлениями.

Дело Нутсибизде вел сам Богдан Кобулов. В результате знакомства с ним философ лишился ногтей на нескольких пальцах.

Неожиданно допросы и пытки прекратились. Огромный, пышущий злобой и ненавистью Кобулов стал сама любезность. От него Шалва узнал, что Сталин несколько дней назад неожиданно заговорил с Берией о птицах.

– Ты когда-нибудь слышал, чтобы дрозд пел в клетке? – спросил генсек. После того как чекист отрицательно покачал головой, нравоучительно добавил: – С поэтами то же самое. Поэт не может петь в клетке. Если мы хотим получить прекрасный перевод Руставели, нужно освободить дрозда.

Так Шалва Нутсибидзе вышел на свободу. 20 октября 1940 года Серго Кавтарадзе заехал за ним, и оба отправились на лимузине в Маленький угол. Они радостно сообщили Александру Поскребышеву о том, что перевод поэмы Руставели закончен. Когда их ввели в кабинет, Сталин встретил гостей улыбкой.

– Вы и есть профессор Нутсибидзе? – спросил он. – Наверное, вы немного на нас обижены, но давайте не ворошить прошлое. – Извинившись в свойственном для него стиле, генсек принялся восторгаться блестящим переводом Руставели. Усадив гостей, Сталин вручил пораженному профессору переплетенный в дорогую кожу черновик перевода. – Я перевел одну песнь. Хочу узнать ваше мнение. – Сталин прочитал свой перевод и сказал: – Если он вам действительно нравится, хочу вам его подарить. Используйте его в своем переводе, но не упоминайте, пожалуйста, моего имени. Мне доставило большое удовольствие быть вашим редактором.

Затем Сталин пригласил Кавтарадзе и Нутсибидзе на ужин. За столом они вспоминали Грузию, старые дни. После множества тостов Нутсибидзе неожиданно заговорил о политическом митинге, на котором он впервые встретился со Сталиным. Вождь пришел в восторг. Оказалось, что философ до сих пор помнит наизусть то его выступление.

– Большой талант часто шагает нога в ногу с хорошей памятью! – С этими словами генсек обошел стол и поцеловал Нутсибидзе в лоб.

* * *

Серго Кавтарадзе и Шалве Нутсибидзе повезло вдвойне. После подписания пакта Молотова – Риббентропа Сталин приказал закрыть все дела, оставшиеся от Ежова, а также ликвидировать их организатора. Ежевика признался, что работал на британскую, японскую и польскую разведки. Он также потянул за собой немало литераторов, любовников жены. Евгении уже не один год не было в живых, но следы ее поцелуев по-прежнему вели избранников Ежовой в тюрьму и на расстрел. Михаила Шолохова спас сам вождь. За Исаака Бабеля заступиться было некому. Его арестовали. «Пожалуйста, вырасти нашу дочь счастливым человеком», – попросил Бабель на прощание жену.

Подчищая остатки Большого террора, 16 января 1940 года Сталин подписал 346 смертных приговоров. В списке были как жертвы чекистов, так и палачи. Среди приговоренных к расстрелу немало известных личностей, в том числе Бабель, Мейерхольд и еще один любовник Евгении Ежовой, журналист Кольцов (с которого Хемингуэй писал Карпова в романе «По ком звонит колокол?»). Последние дни доживали Ежов и связанные с ним люди. Смерть ждала его невинных брата и племянников, любовницу Гликину и бывшего члена политбюро Эйхе. К Ежову методов физического воздействия не применяли, а вот большинство арестованных подвергались страшным пыткам. Берия и Кобулов с большим удовольствием избивали их в Сухановской тюрьме. Судьба распорядилась так, что в бывшем монастыре Святой Екатерины теперь разместилось одно из самых страшных пенитенциарных учреждений необъятной страны.

«Следователи начали применять ко мне методы физического воздействия, а ведь мне шестьдесят пять лет, и я болен, – писал Мейерхольд Молотову. – Меня заставляли лечь лицом вниз, после чего били по пяткам и спине резиновым ремнем. Потом посадили на стул и опять начали бить по ногам. Когда на местах ударов появились кровавые следы, они опять начали по ним бить. Боль была такой сильной, будто мне на ноги лили кипяток… Я кричал и плакал от боли. Они били меня по спине… по лицу, бросались на меня всем своим весом… От невыразимой физической и эмоциональной боли из моих глаз без конца текли потоки слез…»

Всего несколько дней понадобились сталинскому любимцу Ульриху, чтобы приговорить всех обвиняемых к высшей мере наказания. Суды проходили в Лефортовской тюрьме. Обсуждение приговоров занимало считаные минуты. Из тюрьмы Ульрих отправился на большой концерт в Кремль послушать тенора Козловского и насладиться искусством балерины Лепешинской.

Бабеля приговорили к расстрелу, как агента французской и австрийской разведок. К тому же он был тесно связан с женой «врага народа», Николая Ежова. В 1.30 ночи 27 января 1940 года писателя расстреляли. Его труп кремировали.

Эйхе привезли на последний сеанс «французской борьбы» в Сухановскую тюрьму. Там Берия и Родос зверски избили его резиновыми шлангами. Когда Эйхе упал, его подняли, чтобы и продолжить пытки.

– Признаешься в том, что ты шпион? – кричал Лаврентий Берия.

Эйхе упрямо отказывался. Из выбитого глаза текла кровь, но он продолжал твердить:

– Не признаюсь…

Поняв, что бывший член политбюро не сознается, Берия приказал увести его и расстрелять.

После Эйхе настала очередь и Николая Ивановича Ежова. 1 февраля Лаврентий Павлович велел привезти предшественника в свой кабинет в Сухановке. Нарком пообещал: если Ежов признается на процессе, то Сталин пощадит его. Ежевика отказался.

– Лучше покинуть эту землю честным человеком! – с неожиданной смелостью ответил он.

2 февраля Ульрих судил Ежова прямо в кабинете Берии. Ежевика зачитал свое последнее письмо Сталину. В нем он прославлял священный орден рыцарей-большевиков и отрицал все обвинения в шпионаже в пользу польских землевладельцев, английских лордов и японских самураев. Не отрицал бывший чекист только того, что «много пил и работал, как лошадь». Зная, какой его ждет конец, Ежов просил одного: «Расстреляйте меня тихо и спокойно, чтобы я не мучился». Он потребовал, чтобы позаботились о его матери и дочери, а невинным племянникам сохранили жизнь. Письмо заканчивалось словами, которые больше бы подошли обращению благородного рыцаря времен Круглого стола к королю Артура: «Передайте Сталину, что я умру с его именем на устах».

Смертный приговор Ежов встретил менее мужественно, чем большинство его жертв. Когда Ульрих зачитал приговор, Николай Иванович рухнул на пол. Его с трудом успели подхватить охранники. Вскоре после полуночи 3 февраля Николая Ежова посадили в черный воронок и отвезли в Варсонофьевский переулок, в построенное им же самим для расстрелов и пыток здание с покатым полом и шлангами. Там его уже ждали Берия, заместитель генерального прокурора Н. П. Афанасьев и палач Блохин. Ежевика, по словам Афанасьева, икал и плакал. В конце концов у него подогнулись ноги, и его пришлось тащить за руки.

Той ночью Сталин три часа совещался с Берией и Микояном. Вероятно, они обсуждали экономические вопросы. Но нет никакого сомнения, что генсека очень интересовали подробности того, как себя вел Ежов в последние минуты своей жизни.

Пепел преступника Ежова и гения Бабеля выбросили в общую могилу на старом Донском кладбище. На ней табличка: «Общая могила номер 1, 1930–1942». Всего в двадцати шагах виднеется надгробный камень, на котором написано: «Хаютина Евгения Соломоновна, 1904–1938». Ежов, Евгения и Бабель лежат рядом.

Ежова изображают обезумевшим от запаха крови чудовищем, убивавшим невинных людей вопреки приказам Сталина. Полтора года Большого террора получили название «ежовщина». Не исключено, что это слово придумал сам Сталин, потому что нередко его использовал. Ягода и Ежов были подонками, размышлял вождь. Ежов оказался «крысой, которая убила много невинных людей», – сказал как-то генсек авиаконструктору Яковлеву. «Мы должны были его расстрелять», – признался вождь Серго Кавтарадзе. После войны Сталин заметил: «Не стоит доверять доказательствам в делах 1937 года. Ежов плохо руководил НКВД. В него проникли антисоветские элементы, и они уничтожили немало невинных людей, наши лучшие кадры».

Оглядываясь назад, Иосиф Виссарионович также сомневался и в необходимости террора Берии. «Берия вел слишком много дел, – говорил он. – Все арестованные признавались». Едва ли это стало озарением последних лет жизни вождя. Он всегда знал, как в НКВД придумывают доказательства и выбивают показания. Он шутил, порой ворчал, но всегда соглашался, потому что заранее сам решал, кто враг, а кто нет.

Расчистив авгиевы конюшни, оставленные предшественником, Берия попросил Сталина разрешить расстрелять и главного палача. Сталин приказал наркому оставить Блохина в покое. Он объяснил, что тот делает черную работу, такую трудную и такую важную для партии. Вождь сохранил Блохину жизнь, чтобы он убил еще тысячи людей.

Сталинский зять Станислав Реденс, «разоблаченный» Ежовым, был расстрелян 12 февраля 1940 года. Его жена Анна все еще надеялась, что он вернется. Она часто звонила Сталину и Берии и спрашивала, когда его отпустят. В конце концов Лаврентию Павловичу это надоело, и он сказал Анне, чтобы она забыла о существовании мужа.