Сарнов, Астафьев и Буцефал

Так вот, еще о Домах творчества.

21 сентября 1971 года я писал в Москву жене и дочери:

«Курочки мои!

Вот я и в Коктебеле. Доехал хорошо. Почти весь вагон ехал туда же, все знакомые. Комнату мне дали, как и в позапрошлом году, прекрасную — в каменном четырехкомнатном коттедже. Все удобства, полная изоляция. Только уборную и умывальник делю с Крупником и его женой. Большую часть дня на моей террасе будет солнце, но сегодня его почти не было.

Все время стояла 30-градусная жара, а сегодня вдруг пасмурно и ветер. Надеемся, это ненадолго. Обед сегодня был отличный. На рынке еще не был, но на почту заходил, купил 17 открыток для вас.

Пишите. Да! Я заказал «книга — почтой» словарь языка XVIII века. Принесут — заплатите.

Целую. Папа».

От письма веет полным довольством и Домом творчества, и от пребывания в нем. А вот с каким отвращением писал о наших Домах критик Сарнов, которому омерзительна не только Советская власть, но и все, что ею порождено или просто одновременно существует. В книженции «Перестаньте удивляться!»(1998) он пишет сперва о Доме в Малеевке: «Дом, как и все такие дома, был привилегированным. Попасть туда даже члену СП было не так-то просто. Борьба за путевки шла отчаянная». И с кем же ты отчаянно боролся, Беня? У кого так часто вырывал путевки для себя и супруги? Ответить ему нечего, ибо соврал.

«Существовала табель, по которой секретарям, членам парткома путевки выдавались в лучшие месяцы года, другим же — когда дом пустовал». Во-первых, дом никогда не пустовал. Во-вторых, подобные табели существуют в обоих полушариях и всегда были, это не советское изобретение. Но я, например, никогда не был не только членом парткома, секретарем или лауреатом, но хотя бы членом бюро секции критики, а путевки получал всегда, надо было только не прозевать срок подачи заявления. И тут я — типичная фигура. А секретарей-то, допустим, Маркова или Гранина, я в Домах творчества и не встречал, они ездили в цэковские санатории.

Вот так же врал Беня, что после войны фронтовиков принимали в вузы без экзаменов, и потому они преградили его великому таланту путь в МГУ. Я, фронтовик, метался после войны и поступал тогда, в 46-м году, сразу в Энергетический, Медицинский, Литературный и Юридический — и всюду держал экзамен, кроме Юридического, поскольку там были те же экзамены, что я уже сдал в Литературном, и мне их перезачли, к тому же речь шла об экстернате.

«Урвав наконец с бою свою путевку, вы приезжали в этот привилегированный Дом, где вас ожидало множество чисто советских гадостей: принять душ было невозможно, ванну тоже, поскольку вода была только холодная, а если и появлялась горячая, то была цвета конской мочи». Из этого видно, что Сарнов урывал с бою какие-то люксовские номера с ваннами. Я в таких никогда не жил и не подозревал об их существовании в наших Домах. Я благополучно пользовался душем, в работе которого, конечно, иногда случались перебои. А где их нет? И надо бы знать Сарнову, что моча любого сивого мерина и даже знаменитого благородного Буцефала примерно такого же цвета, как моча и критика, члена Союза писателей, собственная.

«В комнатах тоже все (!) было далеко от идеала». Всю жизнь он тоскует об идеале, но не видел, что, допустим, пол, потолок, стены, окна в Домах творчества были очень близки к идеалу. А все никогда не может быть в совершенно идеальном состоянии, это к 80 годам любой человек даже при большом тупоумии может знать.

«В пятирожковой люстре в лучшем случае горели две лампочки». Люстры да еще пятирожковые? Нет, он действительно урывал какие-то люксовские номера. Я ни разу не жил в таких.

«Люди опытные привозили с собой несколько лампочек». Назвал бы хоть одного. Сам-то сколько лампочек привозил? И вот представьте: едет, допустим, помянутый Мустай Карим из Уфы, а в кармане у него лампочки…

«Пить воду из графина было все равно, что пить из унитаза». Видимо, Сарнов никогда не спускал за собой воду, а ведь если спускал, то мог бы и пить.

«Белье меняли только по большим праздникам». То есть на Новый год, 1 мая и 7 ноября, да? Но вот рассказывает, что прожил в Коктебеле два летних месяца, там никаких больших праздников. Можно себе представить, в какое состояние он привел свою простынку! А наволочку? Вся в соплях! Ах, антисемиты проклятые! А вот мне во всех Домах всегда меняли белье еженедельно.

«Но самой большой гадостью была еда». И что, люди опытные привозили еду с собой? Украинцы — поросят, дагестанцы — баранов, москвичи — кур… Тут их и резали, и жарили. Так?

Для выразительности Сарнов приводит цитату из известной фантасмагории Д. Оруэлла, уверяя, что в наших Домах именно так и было. И первая же фраза — вранье: «Очередь за обедом продвигалась толчками…». Никаких очередей в наших Домах не было. Когда мы приходили в столовую, закуска и третье блюдо уже стояли на столах, а первое и второе разносили любезные официантки.

«Особенно отвратительны были изо дня в день повторявшиеся «кнели паровые». Нет, должно быть, Сарнова почему-то не кормили в Домах творчества и он ходил в какую-то забегаловку, где и пожирал ежедневно эти кнели. А для всех остальных существовала достаточно разнообразная система заказов на первое и второе.

И вот убийственный итог: «Академики и членкоры любили писательские Дома творчества». Помилуй Бог, да за что же любить эти жуткие Дома, в которые надо ехать со своей едой, с лампочками, простынями, где из крана течет вода цвета мочи Сарнова, но не горячая, как у него, а холодная, где что ни день извольте есть такие кнели, что после них не тянет к Нелли — за что? За что и сам-то любил их? А ведь любил, коли ежегодно жил там месяцами. Там, умываясь лошадиной мочой, и сочинял свои паскудные книги.

И ведь так этот литературный прохвост, страдающий недержанием, пишет не только о Домах творчества, — о всем нашем Советском Доме, который для этого засранца не что иное, как «срань» (с.119).

И вот любопытно! Виктор Астафьев — человек совсем иного жизненного опыта, другого облика. Общего с Сарновым у него только одно — ненависть к Советскому времени. И этого тут достаточно: Астафьев так же поносил наши Дома творчества, так же врал о них.

* * *

4 января 72

Михалков в своем «Фитиле» высмеял тех, кто кожно-вене-рологический диспансер назвал именем Короленко. Я ему написал, что да, вроде несуразно, но этот диспансер писатель, хорошо знавший сию жуткую проблему по Якутии, основал на собственные средства. А богачом он не был. И уж тут ничего смешного. Сегодня он прислал ответ «Ну, а может быть морг имени кого-то, или баня, или кладбище, или вытрезвитель?»

* * *

Тогда я этот вопрос пропустил, а сейчас назвал бы морг им. Горбачева, вытрезвитель им. Ельцина, кладбище им. Чубайса…

* * *

«Господин Короткая Память!

Поздравляю тебя. Желаю радостей и удач во всем. И солнышка — в любое время года… Прощайте…»