«Когда уходит женщина…»

5. IX.78. Малеевка. Утро

Недели две здесь живет Винокуров. После той новомирской ссоры, когда он обещал дать 5–6 моих переводов стихов Мусаева, а потом оказалось, что лишь три, да еще два из них совсем маленькие, и я забрал все стихи и написал ему из Коктебеля злое и едкое письмо, а он ответил разъяснением (мол, виноват Сикорский), но тоже едким, — после той ссоры отношения наши сильно охладели. Но, встречаясь в Малеевке, мы все-таки «общаемся», но немного, постепенно, начиная со сдержанных кивков, словно прощупывая друг друга — потом все-таки сходимся.

Так было и на этот раз. Вначале то ли здоровались даже, то ли нет, потом стали кивать, потом моргать друг другу, и со дня на день наконец разговорились.

А сегодня утром еще до завтрака я прохаживался перед главным корпусом около клумбы, ожидая Олега Зобнина. Вдруг вижу — вдали показался у крыльца Винокуров, он меня тоже увидал, но можно было не кивать друг другу — далеко.

Он исчез в дверях, но тотчас появился снова, видимо, не терпелось что-то. И я уже, прогуливаясь, подошел к подъезду. Он, как всегда, по привычке тронул меня за руку и стал читать стихотворение «Пивная. Случайный собутыльник». Философствует об изменчивости всего и о том, что пожил на белом свете.

Герой слушает молча. Вдруг тот спрашивает: «Ушла?» И я сказал:

— Ушла.

— Как?

— Хорошо. Здесь написал?

— Да, недавно. И вдруг говорит:

— Я разошелся с женой.

Мне пришлось изобразить преувеличенное изумление. Дело в том, что еще в июне в Коктебеле мне сказала об этом жена Наровчатова. Но потом врачиха Лазутина, болтливая дама, когда я брал курортную карту в Малеевку, рассказала, будто сама Татьяна уверила ее, что это сплетня, что если бы ее озолотили, она не сошлась бы с Рыбаковым, которого называли.

Женя говорит о Татьяне недобро: истеричка, климакс, капризная, инфантильная… Но о Рыбакове — ни слова. Видно, самолюбие задето тем, что ушла к 65-летнему.

— Я ей дал все… Жена Винокурова! Она истерзала меня. Я словно скинул тяжелый груз. Сейчас я хочу пожить лет 5–6 в свое удовольствие.

Я напомнил ему его стихи:

Но ты уйдешь — и я умру.

— Да, я ни одного стихотворения не посвятил другой женщине. У меня много стихов об уходе: «Когда уходит женщина», «Мы встретимся когда-то в гастрономе». Весь этот сексуально-психологический комплекс я уже давно прокрутил… Через год-два она будет жалеть… Но у меня совесть чиста: я ее не гнал. Я написал письмо, в котором все изложил, и передал его друзьям.

Вечер

Винокуров, когда гуляли после ужина, прочитал две эпиграммы на Долматовского. Одна такая:

С какой ни глянешь стороны.

Он для поэзии обуза, —

Зато по линии жены

Герой Советского Союза.

Заодно запишу и давно известную эпиграмму на Острового (Моня Фукс), а то забудешь:

Жена Толстая, сын Толстой,

Его отечество Россия.

Еще чуть-чуть, и Островой

Пролезет фуксом сам в Толстые.