Из теплых ручек в холодные

24. III.76..Москва

Вчера навестил маму. Отвез ей шапочку, связанную Таней, «образил» ногти на ногах, поговорили наедине. Я стал было

жаловаться на Таню: мол, все она забывает, о чем я прошу ее. Мать слушала-слушала, да вдруг и говорит:

— Ступай ты к черту!

Да с такой убежденностью, энергией, силой, что я засмеялся и позавидовал: дал бы Бог мне такое в 80 лет!

Потом она стала, как всегда, учить меня, как жить:

— Ведь ты очень трудный человек, очень. Я согласился. Она продолжала:

— Чтобы ссор у тебя с Таней не было, ты все время думай о себе, что ты самый плохой человек

Я опять засмеялся:

— Мама, Таня ненормальная.

— Чем?

— По забывчивости своей ненормальная.

— А ты нормальный?

— Нет. Я это всегда признавал.

— Хорошо еще, что признаешь.

Потом принялась снова стыдить нас за то, что мы не покупаем Кате пианино, деньги для которого они с М.М. по 300 р. дали.

— Это ты с Таней говори. Ты ей деньги отдавала, с нее и спрашивай.

— Нет, я тебе их отдала. Из теплых ручек в холодные передала.

Как сказано!

Потом она вспоминала, как осталась одна с двумя младшими сестрами да братом, как бегала по вечерам на могилу матери («Обхвачу, бывало, ее да плачу что же мне делать-то без тебя?»), как помогали ей и люди, и хозяин фабрики Арсений Иванович Морозов… И было это горе 65 лет тому назад!

26. III.76

Вчера схоронили С. С. Смирнова. Последний раз я видел его, кажется, осенью на каком-то нашем пленуме. Он сказал горячую речь. Запомнилось, что призывал быть доброжелательней и внимательней друг к другу, не помнить старых обид, ошибок люди меняются.

В перерыве я подошел к нему спросить, получил ли он мою книгу. Он с кем-то разговаривал (это было в фойе, у лестницы слева, у буфета). Я взял его за локоть и оторопел: в рукаве пиджака была худенькая косточка ребенка. Было так странно и страшно, что я тотчас отошел, ничего не сказав.

Все сейчас говорят о его доброте, благородстве, широте. Да, так оно и есть. За то, что он сделал для живых и мертвых участников войны, он заслужил настоящих народных похорон. Но у нас и похорон-то боятся. Это старая, еще со времен Пушкина, традиция: лишь бы побыстрей! Ну, понятно, можно было бояться похорон Твардовского. А здесь-то чего?

Зрительный зал ЦДЛ был полон, стояли люди и в дверях, и в фойе. Но разве так надо было бы хоронить? Это могло бы стать прекрасной патриотической манифестацией — тысячи, десятки тысяч проводили бы его на кладбище. Так нет же! Несколько автобусов с сотрудниками ЦДЛ, с писателями — и дело кончено.

25. IV, Пасха

В среду. 21-го Таня была в Ленинграде. Я взял Катю из детсада, и мы были одни. Когда я ее купал, она сказала, что Дима Гильфман собирается подарить ей духи. Это у них сейчас такое поветрие: Кирилл Квитко уже подарил духи Ане Аграновской.

— Откуда знаешь, что собирается подарить?

— Мне Маша Перепелицкая (кажется, его двоюродная сестра) сказала.

Еще рассказывает:

— Даша Жданова говорит «Смотрите, у меня ребра торчат!» Кирилл Квитко подошел, пощупал и говорит: «Это у тебя не ребра, а сиськи торчат».

А вчера ходили на «приемные экзамены» в школу. Какая ужасная первая встреча со школой! Назначили на час, начали почти в два, самое время обеда и сна. Дети устали, проголодались, изнервничались. Некоторые выходили в слезах. Я принес скамейки, хоть они, бедненькие, сели на них. Катя пошла уже почти в 4 часа, после трех часов томления. Спрашивали, что больше — 10 или 12 и на сколько; 8+2 и т. д.; какое сейчас время года? Покажи на картинке, какого цвета на тебе платье? Прочитала (не до конца — остановили) «Зимнее утро» до слов «Но знаешь: не велеть ли в санки Кобылку бурую запречь?» И даже пела какую-то песенку про Чебурашку. Я удивляюсь! Все ответила, не растерялась. Молодец! Но еще не ясно, примут ли.

Сегодня в метро по дороге в Нагатино пришло на ум:

Склоняя голову все ниже,

Старушка-мать и день, и ночь

Бредет к обрыву… Я все вижу,

Но не могу ничем помочь…

11. VII.76

Живу в Малеевке с 3 июля. Это уже третий мой выезд в этом году в феврале (до 7.III) был в Дубултах, с 27 апреля до 8 июня — в Коктебеле, и вот здесь. Дали маленькую и темную комнату, в которой когда-то жила Таня Сидорова. Тогда я жил рядом в огромной, как ангар, 2-й гостиной. Я говорил ей тогда, что это комната для нобелевских лауреатов.

3-го и 4-го была хорошая погода (суббота, воскресенье), а потом зарядили дожди. Вчера, на Самсона, опять был дождь, а сегодня вроде устанавливается с утра наконец-то хорошая погода. 9-го вечером приехали с Таней в Москву, а 10-го отмечали мамино 80-летие. К сожалению, собрались не все: Вася опять угодил с кардиограммой в больницу, Сергей в командировке, не было, конечно, Миши, Веры, Виталий с Женей в Кратово, но зато от минчан была Тоня. Все вроде бы хорошо, если бы не болезнь Васи. Мама и Ада прослезились. И грустно, и радостно. Но все-таки получилось несколько суматошно. Я хотел большей торжественности, но и меня, и маму перебивали, когда мы говорили, и мама выглядела несколько забитой, пришибленной, что ли.

14. VIII

8-го Катю забрали из Малеевки после школьного праздника, на котором она вместе со всеми танцевала, пела и читала стихи. Выдали ей аттестат об окончании детсада.

8-го, 9-го, 10-го она пробыла в городе. Я сходил с ней в церковь Симеона Столпника на выставку «Прекрасное в природе». А 11-го, в среду, она уехала с Маняней в Кратово.

— Катя, ты меня любишь?

— Люблю. Только я о тебе не скучаю, а о маме скучаю. Какая прямота! Вот бы нашей критике это.