В школу!

7. IX.76

Уже несколько дней Катя ходит в школу. Нравится. Хвалит учительницу Валентину Дмитриевну. Вчера первый раз была на продленном дне — до 6 часов. Тоже нравится. Начали учить английский с учительницей. А мы с ней начали еще 1-го. На разных предметах в ее комнате я русскими буквами написал английские названия. Для нее это занятная игра. И вот за 6 дней уже запомнила 30 слов. Можно было бы и больше, но она дурачится.

Посадили ее, как одну из самых высоких, на предпоследней парте с мальчиком — Кириллом. Видимо, все-таки она сильно устает: в 9.30 без разговоров ложится спать и спит до 7–7.15 без просыпу.

2. X.76. Гагры

26-го приехал в Гагры, в Дом творчества. Последний раз был здесь в 67-м году, когда отмечалось 50-летие революции. Помню, был еще Вас. Вит. Шульгин, 90 лет.

Живу в общем корпусе, комната на 3-м этаже (28), выходит на море, но и на шоссе, по которому в минуту проходят десятки машин. Думал, что не смогу спать и жить. Удивительно — и сплю, и живу.

За ужином (пил только чай с хлебом) вдруг подумал, как далеко я от дома, от своих — и почувствовал, что вот-вот сойду с ума. Было полное ощущение того, что еще какой-то толчок — и готово. Стало страшно.

Уже скучаю о Тане, о Кате.

Забыл записать, что числа 15-го, когда я ходил в школу за Катей, мы где-то потеряли с ней фартучек Уж то-то бабушка нагатинская убивалась! Но зато Катя на уроках труда смастерила такую репку (из пластилина) и таких ежиков (из шишек), что их взяли на выставку.

* * *

«Липецк 28.10.76

Дорогой Вова!..

Сожалею, что наши пути не пересеклись, хотя наблюдения показали, что порой ты бываешь свиреп и при этом тяжело дышишь. А я даже загорела. Жаль, показать некому. За столом сижу с Сергеем Орловым, его большой женой и маленьким внуком.

А еще тут некий Равиль из Татарии и Салават из Башкирии. И оба, как мне показалось, с большим презрением к русскому народу. У меня однажды просто глаза на лоб полезли от этого. Я прочитала стихи Цветаевой:

Я тебя отвоюю у всех земель,

у всех небес,

потому что лес — моя колыбель,

и могила — лес.

Потому что я на земле стою

лишь одной ногой,

потому что я о тебе спою,

как никто другой… и т.д

И вдруг сей неведомый мне Равиль говорит: «Вы опять что-то отнимать у нас собираетесь? Вам мало того, что уже вырвали у нас?» Так он понял стихи Цветаевой.

А сам «вырвал» какую-то вашу аэропортовскую вдовушку и утащил к себе, о чем она сама поведала всему нашему столу, где были и моя мама, смущенная ее доверительностью, и два безусых шахтера, сгоравшие от стыда. Дикость вашей вдовушки нашла эквивалент. Да, брат мой, нынче провинциал и москвич сравнялись…

Прочитала роман Окуджавы «Путешествие дилетантов» в «Дружбе народов». Роман великолепен! Язык порой витиеват. Но весь в духе вещи… Читается интересно…

А что ты? Где? Когда? Пиши.

Твой Св. М».

* * *

Когда летом 1979 года появилась моя жестокая статья об этом романе Окуджавы, Светлана прислала письмо:

«Дорогой Володя!

Собиралась тебе давно написать — сразу, как только прочитала твое произведение в № 7 «Москвы». Мне все твое задиристое, очень убедительное, хотя порой и несколько нажимистое перо очень понравилось. Я подумала даже, что твоя вещь тоже вроде повести, а не критического очерка, причем повести нужной и важной, которая могла бы быть наглядным примером для братьев-литераторов, будь она напечатана под одной обложкой с окуджавскими «дилетантами». Ей-богу! Я прочитала твою вещь залпом, останавливаясь на некоторых местах и возвращаясь.

Мне любопытно: сей труд был задуман тобой самим или тебе его подсказали? Не хочешь, можешь не отвечать.

Умен ты, брат, умен! С чем тебя и поздравляю.

Ездил ли в ФРГ, как собирался?

Поклон Тане и дочке!

Светлана М.

г. Липецк. 24.Х.79.

Володя!

А какие же мысли у тебя, всезнающего, должен вызывать Пикуль, вокруг которого столько страстей: одни восхищаются, другие плюются. Вокруг Окуджавы-романиста такого не было никогда! Его «Дилетантов» многие и не заметили даже или, заметив, быстро забыли. А ведь тут — у Пикуля — запахло фарцовским потом. Его книжки (журнальный вариант «У последней черты») подскочил в цене за пазухой. Странные вещи происходят.

С. М».

Как видно, моя статья изменила первоначальное мнение Мекшен о «великолепии» романа. Я ответил:

«Дорогая Света!

Спасибо на добром слове. Ты все поняла правильно вплоть до того, что мое перо было «несколько нажимистое». А как писать иначе, если тебе принародно говорят, что каждый третий русский — доносчик?

Ты спрашиваешь, сам ли я решил написать статью или мне «подсказали». Подозревая, что именно «подсказали», ты разрешаешь мне на твой вопрос не отвечать. В моей литературной работе, друг мой, нет ничего такого, о чем я не мог бы сказать открыто. Чего мне подсказывать, коли роман печатался в журнале, где я работаю, и мне доводилось на редколлегии не раз выступать с его критикой.

История статьи довольно трудная. Когда появилась первая часть романа (3 и 9 номера за 1976 год), я ни с кем не договариваясь, накатал статью и принес ее в «Москву», где раньше никогда не печатался, так как Алексеев каждый раз восхищался моими писаниями, но печатать их боялся. Поэтому надежда у меня была слабая.

Я уехал в Малеевку. Там дал почитать Викулову. Он пришел в состояние экстаза, близкого к обмороку, и решительно заявил: «Я хочу видеть эту статью на страницах «Нашего современника». Что ж, говорю, печатай. Он срочно уехал в город, а вернувшись дня через два, вдруг промямлил с кислой миной: «У журнала сейчас трудные времена, нас и так терзают» и т. п. Видно, с кем-то посоветовался.

А ведь опасаться там абсолютно нечего. Я защищал русскую историю, русский язык, разоблачал клевету на наш народ — что тут опасного? С другой стороны, Окуджава никаких постов в Союзе писателей не занимает, никаких званий, премий и наград не имеет. И все-таки им страшно!

Тут вдруг проснулся Алексеев. Ищет меня по всей Москве. А я в Малеевке. Шлет телеграмму, чтобы я позвонил. Звоню и слышу: «Напечатаем в ближайшем номере!» Прекрасно.

Тем временем настала весна, и я укатил в Коктебель. Приходит туда верстка статьи. Все хорошо, только завотделом критики Вика Софронова (Старикова) для усиления статьи вписала мне 3–4 совершенно несъедобных фразы. Я посылаю телеграмму: прошу или убрать эти усилительные фразы, или статью снять. Ни ответа, ни привета. Статью сняли.

Вернувшись в Москву, встретил как-то в ЦДЛ Андреева, заместителя Алексеева. Он говорит: «Мы решили, что ты испугался». Конечно. Испугался. Но не публикации статьи, а сермяжной глупости в редакции.

А время идет, и выходит вторая часть романа. Я пишу Алексееву: можно, мол, вернуться к делу. Он звонит мне: «Давай!» Не струсишь, спрашиваю. Нет, говорит. А причина неожиданной смелости, пожалуй, в том, что ему уже исполнилось 60, он Звезду Героя получил, дважды еще никому не давали, ждать больше нечего. Вот и осмелел.

Я пишу статью уже обо всем романе. Написал, отдал в редакцию, поставил жесткие условия: никаких поправок и вставок! Никакого вмешательства в текст без моего согласия! Они дали слово и сдержали его. Я сказал все, что хотел и не сказал ничего, чего не хотел. Статья появилась в том виде, в каком я ее сделал.

Ну, шорох был великий: телефонные звонки, письма, телеграммы…

Единомышленники доходили до такого экстаза, что объявляли статью гениальной, а противники — до угрозы физической расправы.

Ты спрашиваешь еще о Пикуле. Я написал о нем так: если Окуджаву вывернуть наизнанку — будет Пикуль, а если Пикуля вывернуть — будет Окуджава. В сущности говоря, и «Дилетанты», и «У последней черты» — это бульварщина. Сытая, преуспевающая, наглая.

А в ФРГ я ездил. Удалось побывать во Франкфурте, в Аугсбурге, Мюнхене, Майнце, Вуппертале. Это было здорово. И даже Вася Субботин не смог испортить поездку, несмотря на все его занудство и добродетельность. А твой С. П. Антонов, который был руководителем нашей группы, благодаря своей сообразительности и расторопности оказался весьма уместен и полезен. Только уже в обратном самолете хватил лишнего, но это никому не повредило.

Сейчас пишу статью по полученным письмам, обзор.

Будь здорова!

С приближающимся праздником.

29.10.79».

Кажется, это был последний акт нашей переписки. Больше я и не видел Светлану. А когда началась разбойная катавасия, я с изумлением узнал, что она оказалась заядлой демократкой.

Господи, да она же выросла в детдоме! Но, видно, не случайно нахваливала Евтушенко, по первости восхитилась романом Окуджавы, и даже снился ей Поженян — все лютые «прорабы перестройки».

В декабре 2011 года М. отметила в городской библиотеке Липецка семидесятилетие. Я на нем не был…

30. Х,76, суббота. Москва

21-го вернулся из Гагр. На этой неделе, в четверг, Катя пришла из школы с радостной вестью: за контрольную по арифметике получила пятерку. Первая пятерка! Я как услышал, распахнул шкаф и стал вытаскивать на стол бутылки: коньяк, вино, рижский бальзам. Катя хохочет. Видно, что довольна пятеркой. Но при этом сообщила, что и другие девочки, ее подружки, получили пятерки, и только у Кати Володкиной четверка.

— А еще у нее есть настоящая двойка.

— Что значит настоящая?

— С точкой.

4 декабря

Из ЦДЛ прислали пригласительный билет на вечер «Строка, оборванная пулей…». Прекрасно! Вступительное слово — конечно, Симонов, председатель — разумеется, Сурков. А выступают Баруздин, Винокуров, Галлай, Друнина, какой-то Александр Дунаевский, Железнов, Алик Коган, Марк Колосов, Марк Соболь, Григорий Маркович Корабельников, Зоя Корзинкина, Крон, Илья Френкель и Шток Замечательно! И кто тут, кроме Симонова и Суркова, русский? Баруздин и Корзинкина.

5. IV.197. Москва

2-го, в субботу, вернулся из Малеевки, где находился с 24.II. Готовил рукопись для Воениздата, написал с десяток стихотворений.

Катя за обедом сказала:

— А мама ходила в ресторан и пила там черное вино.

— Откуда ты знаешь?

— У нее зубы были черные.

Таня смеется, но покраснела. Первый раз дочка маму в краску вогнала!

А перед этим Катя и сама первый раз на моих глазах покраснела. Я стал разыскивать карточки-календарики за прошлые годы, а она говорит, что у нее есть несколько карточек Сказала и покраснела. Она их взяла у меня и не знала, можно это было или нет. Очевидно, раньше не краснела — ведь это определенная ступень душевного развития.

14 октября

В «Огоньке» несколько месяцев пролежала моя статья о «Путешествии дилетантов» Окуджавы. Забрал и отнес в «Москву». А стихи, которые отобрал завотделом поэзии Е. Антошкин,

лежат там три года! ТРИ ГОДА! А ведь в них нет таких строк, как у самого главреда Софронова —

Жить без тебя — что ноги протянуть…

Это из его книги «В глубь памяти», которую я недавно рецензировал для издательства.

9 ноября 77 г.

Куняев-Рижский сердится и поздравляет:

«Приветствую, Володя!

Хотя ты хамски ведешь себя по отношению ко мне, но я все же поздравляю тебя с Октябрем и желаю доброго здоровья и новых творческих взлетов. Хочется верить, что ты не такой, каким хочешь казаться…

Сердечный поклон жене.

Борис».

* * *

Вот как! Октябрь превыше всех обид. И я, видимо, исправился, перестал корчить из себя негодяя. Во всяком случае, следующее письмо Борис начал словами «Милый Володя!», а закончил — «Братски обнимаю».

* * *

19 апреля 78 г.

Послал письмо на семи страницах в Кремль на имя Л. И. Брежнева по поводу его «Малой земли». Отметил там 25 фактических неточностей и прямых ошибок да еще десятка полтора стилистических огрех.

Заодно напомнил, что в новогоднем приветствии Брежнева накануне 1974 года мы слышали: «Я мысленно вижу перед собой всех вас. Дорогие соотечественники… Вижу лица миллионов сынов и дочерей нашего рабочего класса… Вижу миллионы героев великой битвы за урожай… Вижу мужественных воинов нашей армии…»

Не исключено, что тут сознательно подсуропили Генсеку кто-то из его начитанных советников и помощников — Бурлацкий, Бовин, Арбатов…

Ведь именно этот стилистический прием использовал Черчилль в знаменитом выступлении по радио 22 июня 1941 года: «Я вижу русских солдат, стоящих на пороге своей родной земли… Я вижу тысячи русских деревень… Я вижу, как на все это надвигается нацистская машина…» и т. д. Вот так же, используя честолюбие Брежнева, ему сознательно с целью компрометации навесили четыре Звезды Героя, присвоили звание маршала, всучили орден Победа. Они работали…