Наташа Гончарова

Наташа росла в несчастливой семье. Отец семейства страдал психическим расстройством. Делами управляла деспотичная и неуравновешенная Наталья Ивановна Гончарова. Она родилась как внебрачный ребёнок от связи И.А. Загряжского и девицы баронессы Липгард. После ранней смерти матери девочка была принята в семью Загряжских наряду с законными детьми. Выйдя замуж за наследника гончаровских миллионов, Н.И. Гончарова получила от свёкра имения и ежегодную пенсию в 35 000 рублей. Эта сумма была затем сокращена до 15 000 рублей. Н.И. Гончарова отнюдь не была рачительной хозяйкой и тратила деньги без счёта.

Соболевский пенял Пушкину на то, что его тёща Н.И. Гончарова «целый день пьёт и со всеми лакеями …»[344] В действительности Гончарова состояла в связи с калужским мещанином С.Ф. Душиным, который многие годы был её сожителем. Он цепко держал в руках имения Гончаровой и старался не допустить их раздела между детьми, пугая барыню банкротством. По словам девиц Гончаровых, Душин бессовестно грабил их мать[345].

Дом Гончаровых при сравнении с домом Олениных поражал своей провинциальностью. Ближайшая подруга Наташи Е. Малиновская, отнюдь не склонная чернить Гончаровых, вспоминала, что в этой семье царил беспорядок и постоянно не было денег, а хозяйка отличалась грубыми манерами и какой-то пошлостью в нравах[346]. Обращение к рисункам Пушкина подтверждает достоверность приведённых сведений[347].

С годами Н.И. Гончарова пристрастилась к вину.

Семья Гончаровых была многодетной. Старшему из шести детей было 22, младшему — 15 лет. На руках у матери было три дочери на выданье. Две из них не отличались красотой. Разорение семьи отнимало у них надежду на выгодную партию. Своих домочадцев Н.И. Гончарова старалась держать в строгости, «дочерей своих бивала по щекам»[348].

В письме к брату Александрина без всякого умиления вспоминала о годах юности в родительском доме: «…как вспомнишь потом, как за нами ходили дома, постоянные нравоучительные наставления, которые нам читали, когда нам случалось захворать, и как сама болезнь считалась божьим наказанием…»[349]

Порядки в доме Гончаровых напоминали монастырские. Мать семейства окружали монахини и странницы. Заботясь о душе, барыня пожертвовала крупную сумму Иосифо-Волоколамскому монастырю, где её затем и похоронили.

Житейские несчастья придали религиозности Натальи Ивановны суровый характер[350].

Она строго следила за тем, чтобы дочери посещали церковь, стояли у обедни, не пропускали всенощную. Её старания не пропали даром. В письмах 1834 г. Пушкин не раз шутливо допрашивал жену, всяк ли день она молится, стоя в углу, и благодарил за то, что она богу молится «на коленах посреди комнаты»[351]. Однажды Н.И. Гончарова, укоряя трёх своих дочерей, похвалила невестку Елизавету за то, что она «очень набожная и в ней мало светскости». К последним словам Наталья Николаевна приписала: «Это намёк на нас троих»[352]. Набожность умиляла мать, светскость она ставила в укор.

Наташе исполнилось 16 лет, и её появление в свете было отмечено успехом. Поэт стал видеться с ней у Малиновских, так как в доме её родителей чувствовал себя не очень уютно. Как и Оленины, Гончаровы не считали Пушкина завидным женихом. Мать невесты, нарушая законы гостеприимства, старалась выпроводить его до обеда.

Оленина жила в счастливой семье, но и она чувствовала, что с годами становится обузой для родителей. Наталье замужество давало шанс вырваться из-под суровой и мелочной опеки матери.

Слухи о предстоящем браке Пушкина были самые противоречивые. Одни толковали, что Н.И. Гончарова противилась браку, но её дочь настояла на своём. Другие придерживались прямо противоположной версии. 3 мая 1830 г. Пушкин сопровождал Наталью в театр. Видевшая их дочь сенатора Н.П. Озерова живо описала своё впечатление: «Она кажется очень увлечённой своим женихом, а он с виду так же холоден, как и прежде»[353]. Озерова не отличалась проницательностью. В действительности всё было наоборот. Поэт был влюбчив. Что касается невесты, её увлекала больше новая роль, чем сам жених.

Главную роль в заключении брака сыграла родительница. Слухи о том, что мать принуждает Наташу к замужеству, дошли до Полотняного завода и встревожили престарелого Афанасия Николаевича Гончарова. 5 мая 1830 г. любимая внучка писала дедушке (вероятно, под диктовку маминьки): «Узнав… сомнения ваши, спешу опровергнуть оныя и уверить вас, что всё то, что сделала Маминька (речь идёт о сватовстве и помолвке. — Р.С.), согласно с моими чувствами и желаниями»[354]. На другой день, 6 мая 1830 г., Гончаровы разослали родным и близким билеты с извещением о помолвке их дочери с Пушкиным[355].

Прошло несколько месяцев после помолвки, а невеста продолжала проявлять суровость в обращении с Пушкиным. «…Целую ручки, — писал ей Пушкин в июле 1830 г., — …мой ангел, раз вы не позволяете мне обнять вас»[356]. Переписка с невестой не заключала в себе никаких откровений. В обществе поэт хранил молчание. В июле 1830 г. жена А.А. Дельвига писала А.П. Керн о Пушкине: «Говорят, он влюблён больше, чем когда-нибудь. Тем не менее он почти не говорит о ней. Вчера он цитировал фразу […] „…О себе говори только с царём, а о своей жене ни с кем…“»[357]

К осени Пушкин уверился, что любим, но с сомнениями не расстался. Выражая беспокойство, он писал П.А. Плетнёву о своей избраннице: «Она меня любит, но посмотри, Алеко Плетнёв, как гуляет вольная луна etc. Баратынский говорит, что в женихах щастлив только дурак; а человек мыслящий беспокоен и волнуем будущим»[358]. Непостоянство женского сердца — вот что имел в виду поэт, вспоминая героя «Цыган».

Подобно Аннете, Гончарова имела собственные сердечные симпатии и привязанности. Предметом её увлечения был молодой В. Давыдов, студент Московского университета. За три месяца до свадьбы поэт писал невесте, что получил от своего отца из Москвы известие о расстройстве своей свадьбы. Письмо заканчивалось шутливой просьбой: «Прощайте, мой ангел, …не выходите замуж за г-на Давыдова». Позднее Пушкин невзначай упомянул, что видел у Вяземского «твоего Давыдова — не женатого (утешься)»[359]. Кроме Давыдова за барышней ухаживал студент Сорохтин, слывший богатым женихом[360].

Письмо к Н.И. Гончаровой от 5 апреля показывает, что Пушкин не был уверен в чувствах избранницы. «Сколько мук ожидало меня… Ваше молчание, ваша холодность, та рассеянность и то безразличие, с какими приняла меня м-ль Натали…» — писал поэт тёще. Он почти готов был признать, что сердце невесты ему неподвластно. «Если она согласится отдать мне свою руку, — продолжал жених, — я увижу в этом лишь доказательство спокойного безразличия её сердца […] Только привычка и длительная близость могли бы помочь мне заслужить расположение вашей дочери; я могу надеяться возбудить со временем её привязанность, но ничем не могу ей понравиться»[361].

Сдержанность девушки рождала в сердце поэта элегическую грусть. В 1831 г. появились следующие строки:

…Безмолвна, от стеснённых рук

Освобождая стан свой гибкой,

Ты отвечаешь, милый друг,

Мне недоверчивой улыбкой;

Прилежно в памяти храня

Измен печальные преданья,

Ты без участья и вниманья

Уныло слушаешь меня…

В дни мнимого сватовства к Софи Пушкин указывал на недостатки собственного характера как главное препятствие к счастливому браку. В послании к будущей тёще он избегал подобных саморазоблачений, зато сетовал на заблуждения ранней молодости и клеветническую молву. Не в своём характере, а в устремлениях избранницы, её жажде любви и счастья он видел угрозу благополучию будущей семьи. Выдержит ли юная красавица испытание большого света, сохранит ли покой сердца? Будучи «всегда окружена восхищением, поклонением, соблазнами, сохранит ли она это спокойствие? Ей станут говорить, что лишь несчастная судьба помешала ей заключить другой… более блестящий союз… Не почувствует ли она ко мне отвращения?» — вопрошал поэт[362].

Какой выход останется мужу, если он станет помехой в глазах супруги? Таким выходом, утверждал Пушкин, может быть только смерть. «Бог свидетель, — заключает он свою мысль, — что я готов умереть за неё; но умереть для того, чтобы оставить её блестящей вдовой, вольной на другой день выбрать себе нового мужа, — эта мысль для меня — ад»[363].

Имея в виду близкий брак с Гончаровой, Пушкин писал: «Чтобы угодить ей, я согласен принести в жертву свои вкусы, всё, чем я увлекался в жизни, моё вольное, полное случайностей существование». Свобода — это и была самая большая жертва со стороны Пушкина[364].

Будучи женихом Натальи Николаевны, Пушкин написал такие слова:

Исполнились мои желания. Творец

Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,

Чистейшей прелести чистейший образец.

В черновых набросках «Евгения Онегина» можно прочесть:

В чертах у Ольги мысли нет,

Как в Рафаэлевой Мадонне.

Румянец да невинный взор

Мне надоели с давних пор.

В беловой рукописи Александр Сергеевич употребил иные выражения:

В чертах у Ольги жизни нет.

Точь-в-точь в Вандиковой Мадонне:

Кругла, красна лицом она,

Как эта глупая луна

На этом глупом небосклоне.

В молодые годы Пушкин называл любимых несколько трафаретно: «мой ангел». В то время Мадонна была весьма далека от его идеала женщины. Лицу фламандской Мадонны, на его взгляд, недоставало жизни, лицу итальянской — мысли. В зрелые годы представления поэта изменились. Невесту — будущую мать семейства он готов был воспеть как Мадонну. Хотя не всё так ясно, как кажется.

По некоторым известиям, поэт хвалился тем, что стихи, посвящённые «Н.Н. Гончаровой („Мадонна“), были сочинены им для другой женщины», — так писал в своих воспоминаниях Павел Вяземский[365].

Как отнестись к его словам? На рукописи сонета поставлена дата: 8 июля 1830 г. В то время Пушкин был в Москве. Но передал ли он невесте свои стихи в те дни?

В 1830 г. в лавке купца И.В. Слёнина в Петербурге была выставлена для продажи Мадонна Рафаэля, известная под именем «бриджуотерской» (по имени прежнего владельца герцога Бриджуотера). Картина, оказавшаяся старинной копией с итальянского подлинника, привлекла общее внимание. 30 июля поэт писал невесте: «Прекрасные дамы просят меня показать Ваш портрет и не могут простить мне, что его у меня нет. Я утешаюсь тем, что часами простаиваю перед белокурой Мадонной, похожей на Вас как две капли воды; я бы купил её, если бы она не стоила 40 000 рублей»[366]. В конце месяца поэт в прозе повторил то, что в начале уже выразил в стихотворной форме. Вообще говоря, Пушкину такие повторы были несвойственны.

Письмо от 30 июля было выдержано в приличных случаю тонах («я мало езжу в свет»; «я утешаю себя…» и пр.). Но в те же самые дни поэт писал приятельнице Вере Вяземской: «К стыду своему признаюсь, что мне весело в Петербурге, и я совершенно не знаю, когда вернусь» (в Москву к невесте. — Р.С.)[367].

Прозвище «Мадонна» указывало на роль, которую поэт отводил избраннице. Женщина должна была стать прежде всего матерью его детей. Со временем прозвание стало вторым именем Гончаровой. «Я женюсь, — писал поэт Е.М. Хитрово, — на косой и рыжей Мадонне»[368]. Знакомые передавали слова поэта, сказанные после свадьбы: «Я женился, чтобы иметь дома свою Мадонну»[369]. Вяземские припоминали, что Пушкин звал жену «„моя косая Мадонна“, у неё глаза были несколько вкось»[370]. В рукописях поэта можно обнаружить не менее 14 портретов Натальи Николаевны, рисованных между 1830 и 1836 гг.[371] Исключительно выразительны болдинские портреты 1833 г. Они передают черты красоты, кротости и смирения, но также и страдания. Во все века Мадонна была воплощением гармонии. В обращении к невесте как Мадонне была толика литературного романтизма.

Поначалу поэт и его невеста пытались говорить на языке стихов. Безобразов, посетивший Полотняный завод, держал в руках девичий альбом Натальи Николаевны. «…Я читал в альбоме стихи Пушкина к своей невесте и её ответ, также в стихах, — писал Безобразов. — По содержанию весь этот разговор в альбоме имеет характер взаимного объяснения в любви»[372]. Переписка Пушкина подтверждает известие Безобразова. «Стихов твоих не читаю, — писал поэт жене в одном из писем 1832 г. — Чорт ли в них; и свои надоели»[373]. Надо ли говорить, что Пушкин относился к беспомощным виршам Натальи с неодобрением.

Гончарова питала слабость к стихам, подобно Олениной. Но у них были разные школы. Аннету окружали Пушкин, Крылов, Вяземский. Наташа принадлежала к иному кругу. Самым ярким представителем этого круга был поэт Фёдор Фоминский, студент Московского университета. Он печатал свои стихи в рукописном журнале студентов, под названием «Момус». Журнал живо откликнулся на свадьбу Гончаровой. Поэт, подписавшийся именем Фаев (Фоминский), обратился к жестокой красавице с Элегией:

Мне предпочла она другого;

Другой прижмёт её к груди! […]

…А я? меня пожрёт страданий пламень!

[…]

Стихи были помечены датой 10 января 1831 г.

Прозаическое сочинение «Два разговора об одном предмете» продолжало тему. Некто Фарсин (Фоминский), беседуя с приятелем, хвалил божественную красоту Надежды: «Самый идеал красоты не может стоять выше Надежды. …Обратись к творениям Тициана…» Сочинитель сравнивал Гончарову с Мадонной Тициана. О петербургской Мадонне Рафаэля он, видно, не знал.

Хваля Надежду, Фарсин помянул о глазах красавицы: «О! что до глаз, так они просто косые». Свою героиню московский студент называл не иначе как «моя Надежда». Но у него появился соперник — поэт Фузеин (Пушкин). Перед ним, признаёт автор, ничто «все поэты от Музея до Мицкевича включительно». Но его внешность ужасна: «Сатир! Обезьяна! Зато любимец Феба»[374].

Увлечённые литературой студенты подписывались на журналы в складчину, называя себя «акционерами предприятия». Среди этих акционеров были В. Давыдов и Сорохтин, главные женихи Натали. Кажется, сами они ничего не писали. Зато Фоминский-Фаев-Фарсин не только сочинял, но и рекомендовал себя как «известного рисовщика» студенческого журнала. Перу московского самородка принадлежал роман «Неведомые Теодор и Розалия, или высочайшее наслаждение в браке. Нравоучительный роман, взятый из истинного происшествия». Сочинение было разрешено к печати цензурой 23 октября 1831 г. Истинным происшествием, положенным в основу романа, был брак Пушкина. От былой ревности студента не осталось и следа. Его переполняло желание угодить любимому поэту, и он описал жизнь счастливых супругов в слащавых, идиллических тонах. Романист имел неосторожность преподнести своё творение Пушкину. По внешним подробностям тот угадал, что студент описал его жизнь с Натальей Николаевной. Пушкин мог простить Фоминскому нежные чувства к Гончаровой, но не простил ему бездарной прозы. В письме 10 декабря 1831 г. он сердито сообщил жене из Москвы: «Вечер провёл дома, где нашёл студента-дурака, твоего обожателя. Он поднёс мне роман „Теодор и Розалия“, в котором он описывает нашу историю. Умора!»[375]

Наташа Пушкина была поэтессой того же круга, что и её поклонник Фоминский. Её стихи, наверное, походили на творения Фаева (другой псевдоним «Простодушный»). Кому из двух поэтов удалось смутить сердце юной девы? Фоминский-Фарсин уверенно решал этот вопрос в свою пользу: «…я люблю Надежду, — и она меня любит». На долю Пушкина остались признания насчёт спокойного безразличия сердца невесты.

С некоторыми оговорками Фоминского можно причислить к сонму провинциальных поэтов, а его поклонницу Гончарову назвать уездной барышней. Своё отношение к «уездным барышням» Пушкин выразил в шутливой фразе героини неоконченного «Романа в письмах», написанного как раз в 1829 г. Героиня по имени Лиза произносит: «Теперь я понимаю, за что В[яземский] и П[ушкин] так любят уездных барышень. Они их истинная публика». Едва ли можно усомниться в том, что Наталья Гончарова была усердной читательницей стихов Пушкина.

Н.И. Гончарову удручали невоздержанные страсти поэта, а также его религиозные сомнения. В союзниках у неё был московский митрополит Филарет. Владыка упрекал поэта за то, что «страстями и сомнениями» он сам испортил свою жизнь. Взявшись за исправление зятя, Гончарова возила дочь с женихом на богослужения в московские соборы и к Иверской. По воспоминаниям ближайшей подруги невесты Е.А. Малиновской-Долгоруковой, тёща «вздумала чересчур заботиться о спасении души своей дочери», из-за чего произошла крупная ссора[376]. Под конец Пушкин смирился со своей участью. В декабре 1830 г. он прислал записку Нащокину: «Сейчас еду богу молиться»[377].

В феврале 1831 г. А.Я. Булгаков записал ходившие по Москве стихи, будто бы сочинённые Пушкиным по поводу своей женитьбы: «Хочешь быть в раю — молись; хочешь быть в аду — женись»[378]. Несколько переделав эти стихи, поэт сослался на них в неоконченном сочинении автобиографического характера: «…главною неприятностью платится мой приятель: приписывание множества чужих сочинений, как то… о женитьбе, в котором так остроумно сказано, что, коли хочешь быть умён — учись, коли хочешь быть в аду — женись»[379].

Богомольные поездки Пушкина, изумившие Москву, смягчили напряжение в кругу новой родни. Ссора с тёщей уладилась сама собой, но уже после отъезда жениха в Болдино. Гончаровы не желали расторжения помолвки. Не опасаясь потерять невесту, Александр Сергеевич готов был благословить разлуку с ней. 9 сентября 1830 г. он обратился к Плетнёву с шутливыми словами: «Ты не можешь вообразить, как весело удрать от невесты, да и засесть стихи писать. Жена не то, что невеста. Куда! Жена свой брат. При ней пиши сколько хочешь. А невеста пуще цензора Щеглова, язык и руки связывает»[380]. Богобоязненная девочка стесняла поэта с его привычками неприкаянной, вольной жизни. Но иной жены для себя он не желал.

Наряду с «прелестными» письмами Наталья отправляла в Болдино наставительные послания. На склоне лет Пушкина-Ланская припоминала, как мать заставляла её писать колкости Пушкину и исподволь готовила к роли главы дома. Советы, продиктованные Н.И. Гончаровой, касались соблюдения постов, молитв и поклонов. Наташа «плакала от этого»[381].