Примирение с действительностью

В своих отношениях с людьми, не принадлежавшими к ближайшему окружению, император не выходил из рамок формально-служебных отношений. Беседа в Кремле в 1826 г. и прогулки в Царском Селе в 1831 г. нарушили этот принцип и положили начало личным отношениям между государем и поэтом. В письмах Пушкина можно встретить слова о том, что царю он готов пожертвовать жизнью, а равно отзывы о добрых делах императора, подобные следующему: это «делает честь государю, которого искренно люблю и за которого всегда радуюсь, когда поступает он умно и по-царски»[490]. В искренности такого рода признаний сомневаться не приходится.

Сближение с императором облегчило переход Пушкина из стана декабристов в правительственный лагерь. Но переход этот был длительным, трудным и болезненным. Беседа в Чудовом монастыре в 1826 г. не изменила образа мысли поэта.

Для Пушкина жизнь теряла смысл без духовной свободы и верности друзьям. Осенью 1826 г. поэт беседовал с его величеством, а несколько месяцев спустя вручил жене декабриста А.Г. Муравьёвой листок со стихами, без подписи, переписанными неизвестной рукой:

[…]

Любовь и дружество до вас

Дойдут сквозь мрачные затворы,

Как в ваши каторжные норы

Доходит мой свободный глас.

Оковы тяжкие падут,

Темницы рухнут — и свобода

Вас примет радостно у входа

И братья меч вам отдадут.

Обращение к томившимся на каторге декабристам ставило Пушкина в двусмысленное и опасное положение. Отличить его стихи, даже не имея автографа, не составляло труда. Тайная полиция не пощадила бы Пушкина, заполучив текст его новых вольнолюбивых стихов, выражавших солидарность с государственными преступниками.

После встречи с царём положение стало меняться. По словам А. Мицкевича, «он (Пушкин. — Р.С.) рассказывал своим друзьям-иностранцам (полякам. — Р.С.), что, слушая императора, не мог не подчиниться ему. „Как я хотел бы его ненавидеть! — говорил он. — Но что мне делать? За что мне ненавидеть его?“»[491]

Большое влияние на Пушкина оказало польское восстание. В июле 1831 г. Пушкин стал с удвоенной энергией хлопотать об основании новой литературной и политической газеты. III Отделение в лице фон Фока отказало ему, и тогда поэт в июле 1831 г. обратился через Бенкендорфа к царю. Он предложил правительству своё перо: «Если государю угодно будет употребить перо моё, то постараюсь с точностию и усердием исполнить волю его величества…» Угроза распада Российской империи и выступление европейской прессы в защиту «мятежных» поляков приобрели в глазах Пушкина значение важнейшего аргумента в пользу создания новой газеты, оплота писателей-патриотов: «Пускай позволят нам, русским писателям, — писал поэт, — отражать бесстыдные и невежественные нападения иностранных газет»[492].

Когда Пушкин предложил царю перо, среди его соотечественников, отметил Мицкевич, пошли разговоры, что он «продался правительству».

На умонастроение поэта влияли многие обстоятельства. Не последнюю роль играли упрочившиеся отношения с государем. Общение с Николаем I привело Пушкина к убеждению, что трон в России занял, может быть, впервые, человек исключительной честности и порядочности, подлинный патриот. При такой оценке Пушкину нечего было опасаться, что царь использует его перо для каких-нибудь бесчестных целей. В этом заключалась главная причина верноподданнических заявлений поэта.

III Отделение, по-видимому, не изменило своего отношения к проекту Пушкина, и в 1831 г. царь отклонил его предложение.

Год спустя поэт вновь обратился к властям. На этот раз ему удалось заручиться одобрением Николая I. Помогло вмешательство Жуковского и бывших арзамасцев. 27 мая 1832 г. Пушкин сообщил Бенкендорфу о своём ходатайстве «стать во главе газеты, о которой господин Жуковский, как он мне сказал, говорил с вами»[493]. Надо думать, что Жуковский говорил прежде с самим императором.

Ещё в мае 1830 г. поэт просил Вяземского поговорить с молодыми министрами по поводу газеты[494]. В 1832 г. Пушкина получил поддержку со стороны Министерства просвещения. Став товарищем министра просвещения, Уваров фактически предложил поэту своё покровительство.

Александр Сергеевич нисколько не преувеличивал, когда писал в черновом письме к Бенкендорфу: «…в последнее десятилетие царствования покойного государя (Александра I. — Р.С.) я имел на всё сословие литераторов гораздо более влияния, чем министерство (министерство просвещения. — Р.С.), несмотря на неизмеримое неравенство средств»[495].

Бывший арзамасец Уваров прекрасно понимал, сколь глубоко влияние Пушкина на культуру, и не терял надежду превратить его в рупор своего ведомства. Однако поэт отверг домогательства Уварова и получил у царя разрешение на издание газеты через министра внутренних дел Блудова, другого арзамасца. Блудов заручился согласием поэта на то, что его газета «будет давать самые скорые сведения из Министерства внутренних дел». Летом 1832 г. Н.А. Муханов записал в дневнике: «Оживлённый спор с Уваровым по поводу журнала Пушкина. Он уязвлён, что разрешение было дано ему министерством внутренних дел, а не его министерством»[496]. Более всего Уварова обидело то, что поэт отверг его прямое предложение о покровительстве и сотрудничестве, переданное через Филиппа Вигеля.

Уваров понимал, что независимая от его ведомства газета Пушкина может ослабить контроль Министерства над миром русской словесности. Отвергнутый покровитель стал противником пушкинского проекта.

11 июля 1832 г. поэт писал Погодину: «Знаете ли вы, что государь разрешил мне политическую газету?»[497]

Пушкин поспешил представить властям программу новой газеты. На её страницах предполагалось помимо обзоров литературы помещать официальные материалы:

«О мерах правительства.

NB материалы от правительства.

Корреспонденция».

В отдельную рубрику были выделены пункты:

«Предварительное изъявление мнений правительства. Внутренние происшествия; указы. О мерах правительства. …Пособия: повеления министров… Официальность»[498].

Пушкин без обиняков предлагал основать и возглавить официозную правительственную газету. «Журнал мой, — писал Пушкин, — предлагаю правительству — как орудие его действия на общее мнение»[499].

Союз с правительством, по замыслу Пушкина, должен был иметь в основе патриотизм. Его проекты вызвали возражения с разных сторон. Вяземский ещё в 1827 г. пустил в оборот выражение «квасной патриотизм» для обозначения ложного патриотизма. 5 июля 1832 г. Н.А. Муханов пометил в дневнике: «Пришол Александр Пушкин. Говорили долго о газете его. Он издавать её намерен с сентября или октября; но вряд ли поспеет. Нет ещё сотрудника… О Вяземском. Он сказал, что он человек ожесточённый, aigri, который не любит России, потому что она ему не по вкусу… Пушкин говорил долго. Квасной патриотизм… Цель его журнала, как он её понимает — хочет доказать правительству, что оно может иметь дело с людьми хорошими, а не с литературными шельмами, как доселе сие бывало»[500].

Возражения Вяземского повлияли на решение Пушкина отказаться от издания газеты.

Булгаринская журналистика пользовалась большими преимуществами, вытекающими из её официозного положения. Продажной прессе поэт пытался противопоставить союз властей с честными журналистами. Новое издание должно было получить нейтральное наименование «Дневник».

Пушкин успел подготовить первый номер газеты. Номер был условно помечен датой «1 января 1833 г.»

Разрешение на издание газеты знаменовало важный момент в жизни поэта. Если бы Пушкин стал во главе официальной правительственной газеты, его переход в правительственный лагерь завершился бы окончательно. Но после подавления польского восстания его патриотические чувства пошли на убыль. Согласие с царём начало давать трещины. Готовность Пушкина возглавить официоз поколебалась. Поэт не стал настаивать на осуществлении своего проекта, а Бенкендорф не представил подготовленный номер «Дневника» на утверждение монарху.

Пушкин не надеялся ужиться с цензурой. Жуковский много раз обсуждал с другом его положение и выступал посредником между ним и цензурой. Уже после гибели поэта он обратился к Бенкендорфу с откровенными и резкими словами: «Государь император назвал себя его цензором… Скажу откровенно, эта милость поставила Пушкина в самое затруднительное положение… На многое, замечанное государем, не имел он возможности делать объяснений; до того ли государю, чтобы их выслушивать?»[501]

Необходимость пройти государеву цензуру вела к неизбежным проволочкам. Но главное заключалось в другом. Поэт пожертвовал проектом, сулившим большие выгоды, потому что не хотел жертвовать своей независимостью и духовной свободой.

В 1832 г. Александр Сергеевич опубликовал «Анчар» без разрешения государя, за что немедленно получил выговор от Бенкендорфа. В тот же день поэт ответил шефу жандармов словами: «Я всегда твёрдо был уверен, что высочайшая милость, коей неожиданно был я удостоен, не лишает меня и права, данного государем всем его подданным: печатать с дозволения цензуры»[502].

В декабре 1833 г. Пушкин обратился к Бенкендорфу с просьбой разрешить ему отдать свои сочинения в журнал Смирдина «Библиотека для чтения» без обращения к царю, подвергаясь цензуре на общих основаниях. Просьба была доложена Николаю I, и требуемое разрешение получено[503]. Речь шла исключительно о «пиесах для журнала Смирдина». Но это уже была частность.