Помолвка

В начале 1830 г. московская «ярмарка невест» напомнила о себе петербургскому поэту. На святки в Москву прибыл император, и генерал-губернатор князь Д.В. Голицын дал в его честь бал с «живыми картинами». В картинах «маленькая Гончарова, — как писал А.Я. Булгаков, — в роли сестры Дидоны была восхитительна»[286]. Успех Натальи Гончаровой напомнил Александру Сергеевичу о его замыслах и обязанностях. Между тем, по Петербургу распространились слухи, не очень приятные для поэта. В январе 1830 г. он спрашивал Вяземского, не выходит ли Гончарова замуж за Мещерского[287]. Такого посрамления Пушкин не мог потерпеть.

Жизнь подтвердила суждение Пушкина о том, что исход любого сватовства зависит от родни невесты. Один из петербургских знакомых, по признанию Пушкина, передал «одно благосклонное слово», которое «вернуло ему жизнь»[288]. Знакомцем поэта был ротмистр Кавалергардского полка И.Д. Лужин, беседовавший с ним тотчас по возвращении из Москвы. На балу у Голицыных Лужин танцевал с Натали. После танца он заговорил с её матерью о Пушкине, «чтобы по их отзыву доведаться, как они о нём думают». Лужин поступил так по просьбе П.А. Вяземского, принимавшего живое участие в делах поэта. Сам Александр Сергеевич менее всего думал о возобновлении сватовства, поглощённый чувствами к Собаньской. Ходатаями по его делу выступили друзья. Беседуя с кавалергардом, «мать и дочь отозвались благосклонно и велели кланяться Пушкину». По возвращении в столицу Лужин встретил Пушкина в доме у Карамзиных и передал ему благую весть[289]. Описанный эпизод имел место, очевидно, до отъезда поэта из столицы в Москву в марте 1830 г.

12 марта Пушкин явился в Москву и в тот же день столкнулся лицом к лицу с Натальей Гончаровой на концерте[290]. Поклоны, переданные Лужиным, означали приглашение возобновить знакомство, а точнее — сватовство. Но жених не воспользовался предлогом и не нанёс визит Гончаровым. Зато он проводил время у прежней невесты, что ввело в заблуждение Вяземского. Тот заключил, что Пушкин чуть ли не помолвлен с Екатериной Ушаковой[291].

В первых числах апреля поэт переслал с Гончаровым письмо Вяземскому, известив его о свиданиях с Гончаровой в доме Малиновских. В письме к жене от 7 апреля Вяземский так прокомментировал полученное письмо: «…должно быть, он влюблён не на шутку (в Натали. — Р.С.), если ездит к Малиновскому»[292].

В доме Ушаковых хлопоты Пушкина вызвали град насмешек. В Альбоме сестёр (л. 54 об.) неискусная рука изобразила колоритную сцену. Красавица отказывается взять письмо у мужчины, склонившегося к её ногам. Когти на руке просителя выдавали Пушкина. Под рисунком была надпись: «Как вы жестоки» и пр. Красавица пыталась спастись от обожателя бегством, но ей мешали мозоли (стопа у Гончаровой была очень крупной, и ей приходилось носить тесные башмачки). Надпись в Альбоме напоминала об этом: «…мне в едаких башмаках нельзя ходить, оне мне слишком узки, мозоли будут». Как видно, мозоли, позже давшие повод для каламбура Дантеса, тревожили Наталью уже в 17 лет. Под ножками в туфлях были пририсованы босые ножки — совет Гончаровой бежать от Пушкина, сбросив туфли. Обличая донжуанство поэта, девицы Ушаковы обозначили последнюю его жертву номером с более чем 30 нулями[293].

Пушкин не оставил вызов без ответа и написал подле рисунка в альбоме слова:

Карс, Карс брать

Брать Карс.

Эти строки едва ли могли быть написаны ранее весны 1830 г., когда мать невесты обнадёжила жениха, и он поверил, что ему удастся покорить Карс.

Девицы Ушаковы продолжали потешаться над Пушкиным. Они вклеили на следующий лист своего альбома (л. 55 а) портрет Н.И. Гончаровой, неизвестно откуда вырезанный. Рисованный Пушкиным, этот портрет поражает своей тщательной отделкой. Поэт изобразил властное, с чертами грубости лицо будущей тёщи. Ушаковы снабдили рисунок крупной каллиграфической подписью «Маминька Карса».

Роль жениха предполагала частые посещения дома невесты, заботу о том, чтобы узнать поближе предмет обожания, внушить ей чувство. За Олениной Пушкин ухаживал именно так: часто посещал её семью, писал стихи в альбом. С Натальей Гончаровой он вёл себя совсем иначе: надолго исчезал, не давал знать о себе.

Мать невесты прежде нисколько не сомневалась в серьёзности намерений жениха. Теперь же она убедилась, что может упустить жениха для дочери. Это побудило её взять инициативу в свои руки. В первый раз поэта ободрило одно приветливое слово. Прошло некоторое время, и Н.И. Гончарова «соблаговолила» передать будущему зятю не одно, а «несколько милостивых слов». В чём заключалась милость, мы узнаем из письма Пушкина от 5 апреля: «…Вы дали мне разрешение писать Вам»[294]. Эта фраза может вызвать удивление: поэт находился в Москве, виделся с Натали у Малиновских и сам мог посетить Н.И. Гончарову. Но он не сделал этого. Не отвечать Гончаровой было бы невежливо, и 5 апреля 1830 г. жених взялся за перо: «…теперь, когда несколько милостивых слов… должны были бы исполнить меня радостью, я чувствую себя более несчастным, чем когда-либо»[295].

В одном из автобиографических набросков Пушкин без обиняков признавался, что более всего его страшила счастливая развязка сватовства. Один из приятелей, писал он, — говорил: не понимаю, каким образом можно свататься, если знаешь наверное, что не будет отказа; «ожидание решительного ответа было самым болезненным чувством жизни моей; …угрызение совести, сон перед поединком — всё это в сравнении с ним ничего не значит. Дело в том, что я боялся не одного отказа»[296].

Главным поводом для беспокойства жениха было прохладное отношение юной девушки. «Трепещу, — писал он будущей тёще, — что Вы найдёте их (опасения жениха. — Р.С.) слишком справедливыми»[297].

Сомнения Пушкина не произвели впечатления на Гончарову, и 6 апреля она дала согласие на брак дочери. По некоторым предположениям, события того времени получили отражение в отрывке «Участь моя решена…», который считают автобиографической прозой: «Бросаюсь в карету, скачу — вот их дом — вхожу… Отец и мать сидели в гостиной. Первый встретил меня с отверстыми объятиями. Он вынул из кармана платок, он хотел заплакать, но не мог и решил высморкаться. У матери глаза были красны. Позвали Надиньку — она вошла бледная, неловкая. Отец вышел и вынес образа Николая Чудотворца и Казанской Богоматери. Нас благословили. Надинька подала мне холодную, безответную руку. Мать заговорила о приданом, отец — о саратовской деревеньке — и я жених». Отрывок был написан 12—13 мая 1830 г., т.е. почти сразу после помолвки[298].

16 апреля 1830 г. Пушкин получил благословение от своих родителей. 23 апреля он закончил работу над стихотворением «К вельможе», в котором воспел «блеск Алябьевой и прелесть Гончаровой». Звезда Алябьевой едва взошла на московском небосклоне. П.А. Вяземский считал красоту Алябьевой классической, а красоту Гончаровой — романтической. Он советовал Пушкину в письме от 26 апреля 1830 г.: «Тебе, первому нашему романтическому поэту, и следовало жениться на первой романтической красавице нынешнего поколения»[299].

Какими бы ни были советы друзей, Пушкин всё ещё не вполне верил в благополучный исход дела. В письме к Н.И. Гончаровой поэт писал: «Есть у меня ещё одна тревога, которую я не могу решиться доверить бумаге…»[300] Речь шла о благонадёжности и надзоре.

В Петербурге Анна Оленина была прекрасно осведомлена о том, что Пушкин пользуется милостью государя. Вдали от столицы семья Гончаровых жила старыми страхами. Слава крамольного поэта повергала эту семью в смятение.

Тёща ясно и недвусмысленно потребовала от Пушкина доказательств того, что он пользуется расположением императора или во всяком случае не находится под подозрением у властей. У Александра Сергеевича не было иного способа получить свидетельство о благонадёжности, кроме обращения к государю. В его сочувствии поэт не сомневался.

Пушкин не избегал обсуждения с Гончаровыми щекотливых вопросов. Как человек гордый и независимый, он менее всего стремился выставить себя царским любимцем. Сообщая Бенкендорфу о согласии невесты и её матери на брак, он писал 16 апреля: «Два возражения были мне высказаны при этом (при его сговоре с Натальей. — Р.С.): моё имущественное состояние и моё положение относительно правительства. …я не мог скрыть, что оно ложно и сомнительно. …Г-жа Гончарова боится отдать дочь за человека, который имел бы несчастье быть на дурном счету у государя»[301]. Откровения зятя укрепили подозрения тёщи. Прошение властям поэт заканчивал словами, что его счастье зависит от одного благосклонного слова царя.

28 апреля последовало высочайшее разрешение на брак Пушкина. Шеф жандармов передал поэту следующее царское напутствие: «Его императорское величество… изволил выразить надежду, что Вы хорошо испытали себя перед тем, как предпринять такой шаг, и в своём сердце и в характере нашли качества, необходимые для того, чтобы составить счастье… женщины, столь достойной и привлекательной, как м-ль Гончарова»[302].