Худой мир

Геккерны, ранее требовавшие держать дело в тайне и затягивавшие объявление о помолвке, наконец должны были уступить. Помолвка не могла состояться без участия родни невесты в лице её тётки Загряжской и братьев. В недатированном письме Жуковскому старая фрейлина писала: «Слава Богу, кажется, всё кончено. Жених и почтенной его Батюшка были у меня с предложением. К большому щастью за четверть часа пред ними приехал из Москвы старшой Гончаров и он объявил им Родительское согласие, и так все концы в воду. Сегодня жених подаёт просбу по форме о позволении женидьбы и завтра от невесте поступать к императрице»[1088]. Из послужного списка старшего Гончарова следует, что он спешно взял отпуск в Министерстве с 14 ноября и тотчас выехал в Петербург[1089]. 17 числа он прибыл в Петербург, и через «четверть часа» в дом Загряжской были приглашены Геккерны. Жених и его отец сделали формальное предложение Катерине, а Дмитрий объявил о родительском благословении.

Судя по дате отъезда из Москвы, Д. Гончаров не мог добраться до Петербурга ранее второй половины дня 17 ноября. Известно, что с 3 часов дня Дантес вёл переговоры с секундантами, а затем долго ждал ответ от Пушкина. Видимо, переговоры были закончены в спешке под вечер. В тот же день около полночи на бале у Салтыкова было официально объявлено о помолвке Гончаровой и Дантеса. Пушкин присутствовал на помолвке, но жениху не кланялся.

Геккерн спешил договориться с Гончаровыми о приданом. В письме от 19 января 1837 г. Екатерина напомнила брату: «Ты сказал Тётушке, а также Геккерну, что ты будешь выдавать мне… 5000 в год»[1090]. Очевидно, Катерина имела в виду переговоры 17 ноября в доме тётки.

Загряжская настаивала на том, чтобы поручик немедленно отрапортовал полковому начальству о своём браке. Но жених не спешил. 23 ноября Пушкин виделся с царём в Зимнем. Лишь после этого, 26 ноября Дантес подал командиру рапорт с просьбой разрешить ему вступить в брак с Екатериной Гончаровой[1091]. Вслед за тем фрейлина Гончарова направила императрице просьбу «по форме» о разрешении выйти замуж за кавалергарда. Но ответ она получила, по-видимому, не сразу. 5 декабря невеста была вынуждена через Наталью Ховен обратиться с ходатайством к обер-гофмейстеру Нарышкину: «Князь! — писала фрейлина Ховен. — Г-жа Гончарова, спрашивая у её императорского величества милостивого позволения на её брак с г-ном бароном Геккерном, нижайше просит Вас оказать ей любезность и подтвердить его (позволение. — Р.С.)»[1092].

Проволочка с разрешением на свадьбу была вызвана тем, что браки иноверца и русской обставлены были в России множеством условий. При подаче рапорта с Дантеса было взято письменное обязательство, что он не будет принуждать невесту отказаться от православной веры. По российским законам дети от смешанного брака крестились в православную веру. Геккерн решил использовать своё влияние и через Нессельроде подал прошение о том, чтобы предоставить Жоржу право крестить детей от будущего брака в католическую веру. Отказ от вступления в русское подданство по случаю вступления в брак с православной русской дворянкой и прошение насчёт детей осложнили ситуацию. В дело вмешались военное министерство и Синод.

20 декабря последовал обмен письмами между военным министром и обер-прокурором Синода по поводу брака Дантеса. Наконец Николай I разрешил брак собственным повелением. Полковой приказ о дозволении поручику жениться появился 1 января[1093].

Решение о страшной мести Геккерну было следствием нервного потрясения, пережитого Пушкиным. Рассказ Натали дал почву для мучительных размышлений. Поэт не мог скрыть своих мук от окружающих. 20 ноября 1836 г. С. Карамзина записала: «Пушкин своим взволнованным видом, своими загадочными восклицаниями, обращёнными к каждому встречному, добьётся того, что возбудит подозрения и догадки. Вяземский говорит, что он „выглядит обиженным за жену, так как Дантес больше за ней не ухаживает“»[1094]. Даже Вяземские и Карамзины не понимали того, что происходило у них на глазах. Князь Пётр нашёл возможным шутить над Пушкиным в то время, когда тот был на краю пропасти.

Брак Дантеса вызвал недоумение в свете, при дворе и даже в семье поэта. Сестра поэта Ольга писала отцу 24 декабря 1836 г. по поводу помолвки Дантеса с Екатериной Гончаровой: «Это событие удивляет весь свет… потому что его (жениха. — Р.С.) страсть к Наташе ни для кого не была тайной. Я прекрасно знала об этом, когда была в Петербурге, и я тоже над этим подшучивала; поверьте мне, что тут должно быть что-то подозрительное, какое-то недоразумение и что, может быть, было бы очень хорошо, если бы этот брак не имел места»[1095]. В глазах всего общества союз блестящего кавалергарда и бесприданницы Гончаровой был мезальянсом.

Пушкин до последнего момента был убеждён в том, что Катерина станет жертвой интриги и брак не состоится. Даже после объявления о помолвке, рассказывает Соллогуб, Пушкин «ей всё не верил — так что он со мной держал пари: я тросточку, а он — свои сочинения»[1096]. Пушкин бился об заклад не с одним Соллогубом. С.Н. Карамзина писала: «…завтра, в воскресенье, состоится эта удивительная свадьба… Пушкин проиграет несколько пари, потому что он, изволите видеть, бился об заклад, что эта свадьба один обман и никогда не состоится»[1097].

Помолвка Дантеса заинтриговала двор. 19 ноября императрица записала в своём дневнике: «Вечером Софи Бобринская и Сесиль (Фредерикс. — Р.С.) о женитьбе Дантеса». 23 ноября царица послала записку Бобринской: «Со вчерашнего дня для меня всё стало ясно с женитьбой Дантеса, но это секрет»[1098]. Николай I беседовал с Пушкиным 23 ноября. Значит императрица Александра не могла получить сведения от него 22 ноября. Но она беседовала с Трубецким, приятелем Дантеса, и с фрейлинами. Сестре Долли, Е.Ф. Тизенгаузен, она писала: «Я так хотела бы узнать у вас подробности невероятной женитьбы Дантеса, неужели причиной явилось анонимное письмо?»[1099]

Бобринская была менее сдержанна относительно секрета Дантеса. 25 ноября она послала мужу следующее сообщение о браке кавалергарда: «…ничем другим я вот уже целую неделю не занимаюсь, и чем больше мне рассказывают об этой непостижимой истории, тем меньше я что-нибудь в ней понимаю» […] «Это, — продолжала подруга царицы, — решённый брак сегодня, какой навряд ли состоится завтра. Он женится на старшей Гончаровой, некрасивой, чёрной и бедной сестре белолицей, поэтичной красавицы, жены Пушкина»[1100]. Итак, главная тайна, о которой умолчала царица в письме, состояла в том, что помолвка Дантеса непрочна, поскольку в самое близкое время (завтра) станет ясно, что брак не состоится. Следует отдать должное проницательности Пушкина. Его предположения полностью совпадали со сведениями, исходившими от Дантеса и его друзей.

Через несколько дней после помолвки Дантеса произошли события, живо описанные В. Соллогубом. 21 ноября 1836 г. Александр Сергеевич пригласил графа к себе и сказал, что ничего не хочет делать без его — секунданта — ведома. Вслед за тем он зачитал опешившему Соллогубу черновик оскорбительного письма, адресованного Геккерну. Начав чтение, Пушкин пришёл в исступление.: «Губы его задрожали, глаза налились кровью. Он был до того страшен, что только тогда я понял, что он действительно африканского происхождения»[1101]. Впечатляющие подробности о налитых кровью глазах наводят на мысль, что поэт прочёл секунданту только что написанное письмо. Однако достоверны ли сами эти подробности?

В ранней записке Соллогуб описал сцену в кабинете Пушкина в самых прозаических выражениях: «Тут он мне стал читать своё письмо к старику Геккерну. Я письма этого страшно испугался»[1102]. В том, что Соллогуб точно описал свои чувства, сомневаться не приходится. Что касается эмоционального состояния Пушкина, оно наиболее точно описано не в поздних, а в ранних воспоминаниях. Из самой ранней записки Соллогуба следует, что Пушкин «был в ужасном порыве страсти» 17 ноября, иначе говоря, главный эмоциональный всплеск приходился вовсе не на 21, а на 17 ноября.

Будучи беллетристом, Соллогуб не удержался от соблазна литературной обработки «речей» Пушкина. Согласно поздним припоминаниям, поэт начал беседу с секундантом словами: «С сыном уже покончено… Вы мне теперь старичка подавайте». До литературной обработки фраза не имела такого сатанинского звучания. В ранней записке значилось: «С молодым я кончил — подавайте старика».

Сохранилось два письма Пушкина, посвящённых одному и тому же сюжету. Одно адресовано Геккерну, другое — Бенкендорфу. Письма датируют одним и тем же днём — 21 ноября 1836 г. Однако сопоставление их содержания убеждает, что они не могли быть написаны одновременно. Письмо Бенкендорфу имеет точную дату 21 ноября. Письмо послу традиционно датируют 17—21 ноября. Эта дата нуждается в проверке.

16 ноября Пушкин принял вызов Дантеса. Весь день 16 ноября и первую половину дня 17 ноября Александр Сергеевич жил в напряжённом ожидании кровавого поединка. Бой мог закончиться смертью поэта, но тогда виновник интриги Геккерн остался бы безнаказанным. Ввиду всего этого поэт, по-видимому, уже 16—17 ноября приступил к сочинению обличительного письма барону. Это письмо он намеревался взять с собой на поле боя. С помощью пера он рассчитывал поразить недруга при любом исходе поединка.

Сохранились обрывки двух разорванных беловиков[1103]. События следовали одно за другим стремительным потоком, и поэту пришлось внести исправления в заготовленный текст. После этого ему поневоле пришлось вторично переписать письмо[1104]. Вся работа, видимо, заняла несколько дней. Поэт не мог опубликовать своё письмо послу, но ничто не мешало распространить его в списках.

Пушкин не очень доверял Соллогубу и пригласил его отнюдь не потому, что именно ему первому хотел прочесть своё творение. Граф был начинающим литератором и одновременно олицетворял тип аристократа — человека чести. Пушкин прекрасно знал, что симпатии Соллогуба на стороне Геккернов. Но ему нужен был именно такой свидетель. Пушкин не отказался от планов публичного обличения барона, но старался предугадать, как встретит свет задуманную месть. Именно для этого он и призвал к себе Соллогуба.

Клеймя подлый образ действий министра, поэт написал страшные слова: «Вы отечески сводничали Вашему… так называемому сыну (прямая ссылка на тайный порок, доказать который не было никакой возможности. — Р.С.)… Подобно бесстыжей старухе, вы подстерегали мою жену по всем углам, чтобы говорить о вашем сыне, а когда, заболев сифилисом (у кавалергарда была лёгкая простуда. — Р.С.), он должен был сидеть дома… вы говорили, бесчестный вы человек…» и пр.[1105]

Поэт намеревался опорочить Геккерна как безнравственного человека и обесславить как дипломата, не умеющего предвидеть ближайших последствий своих действий. С этой целью он подробно описал свои достижения в расследовании истории с пасквилем: «…с первого же взгляда я напал на следы автора… Если дипломатия есть лишь искусство узнавать, что делается у других… вы должны отдать мне справедливость, признав, что были побеждены по всем пунктам»[1106]. После указания на дипломатическое поражение Геккерна Пушкин без обиняков назвал его автором анонимных писем (что не соответствовало действительности).

В конце письма Геккерну предлагалось самому найти достаточные основания, «чтобы, — писал Пушкин, — побудить меня не плюнуть вам в лицо и чтобы уничтожить самый след этого жалкого дела»[1107]. Эти слова доказывают, что поэт готов был унизить нидерландского вельможу даже не пощёчиной, а плевком в лицо. Уберечь барона от такого поругания мог разве что отъезд из России. Письмо заканчивали слова о том, что Пушкину «из этого жалкого дела» «легко будет сделать отличную главу в моей истории рогоносцев». Слова служили ответом на «диплом», якобы составленный Геккерном. Каким рогоносцам предполагал посвятить свою главу Пушкин, остаётся загадкой.

Поэт долго и терпеливо воздвигал свой дом, руководил женой, которая была по существу творением его рук. Теперь же он безжалостно рушил стены и крышу дома, рискуя погибнуть под его обломками. В гневе он был беспомощным. После всех оскорблений Пушкин жаловался человеку, которого считал злейшим своим врагом: «Я, как видите, добр, бесхитростен, но сердце моё чувствительно». При всём поразительном знании человеческого сердца поэт был по-детски простодушен.

Читая письмо Соллогубу, Пушкин рассчитывал услышать хотя бы одно-единственное слово сочувствия и понимания. Но граф был испуган и ушёл, ничего не сказав. «Что я мог возразить против такой сокрушительной страсти. Я промолчал невольно», — писал Соллогуб. Безмолвие графа должно было произвести на поэта большее впечатление, чем любые слова. Он понял, что реакция света на его обличения будет крайне неблагоприятна, но не для Геккернов, а для него самого.

21 ноября Пушкин твёрдо решил отослать письмо барону. Последствия не заставили бы себя ждать. Жандармы немедленно привлекли бы его к ответу. Упреждая ход событий, поэт в тот же день написал объяснительное письмо Бенкендорфу. Письмо было выдержано в более умеренных и сдержанных тонах[1108].

Объясняя причины дуэли, поэт сослался на общественное мнение: «…все были возмущены… но, твердя, что поведение моей жены безупречно, говорили, что поводом к этой низости (сочинению анонимного пасквиля. — Р.С.) было настойчивое ухаживание за нею г-на Дантеса». Излагая историю дуэли до момента её отмены, Пушкин продолжал: «Тем временем я убедился, что анонимное письмо исходило от г-на Геккерна…»[1109]

Поэт не отправил письмо Бенкендорфу, но избежать беседы с ним и с государем ему всё же не удалось.