Эпилог

Вернувшись в Петербург 9 февраля, Тургенев сразу посетил вдову, отдал ей просвирку из Святогорского монастыря. Он нашёл Пушкину «ослабевшую от горя и от бессонницы, покорною провидению»[1759]. На другой день Мещерский принёс Александрине для передачи вдове стихи Лермонтова «На смерть поэта». Наталья была на грани помешательства. По словам С. Карамзиной, взгляд её блуждал, лицо было невыразимо жалкое. Она спросила Софью: «Вы видели лицо моего мужа сразу после смерти? У него было такое безмятежное выражение… не правда ли, это было выражение счастья, удовлетворённости? Он увидел, что там (на том свете. — Р.С.) хорошо»[1760]. Одиннадцать дней спустя Карамзина вновь посетила вдову. Карамзина отметила, что она жаждет говорить о погибшем, «обвинять себя и плакать. На неё по-прежнему тяжело смотреть, но она стала спокойней и нет было более безумного взгляда. К несчастью, она плохо спит и по ночам пронзительными криками зовёт Пушкина»[1761].

Графиня Фикельмон уловила в облике Натальи черты, предвещавшие несчастье. В последней дневниковой записи о Пушкиной она писала: «Несчастную жену с большим трудом спасли от безумия, в которое её, казалось, неудержимо влекло мрачное и глубокое отчаяние»[1762].

Вдова поэта искала утешения в беседах с новым своим духовником о.Василием Бажановым, профессором богословия университета. 10 февраля П.А. Вяземский писал: «Пушкина всё ещё слаба, но тише и спокойнее, она говела, исповедовалась и причастилась и каждый день беседует со священником Бажановым, которого рекомендовал ей Жуковский. Эти беседы очень усмирили её и, так сказать, смягчили её скорбь»[1763]. Глубокое религиозное чувство, жившее в душе Натальи Николаевны, помогло ей пережить горе.

15 февраля Софи Карамзина нанесла Пушкиной прощальный визит. Она также заметила перемены в Натали, но дала им своё истолкование. Ей показалось, что вдова «уже не была достаточно печальной»: «было бы естественным… выказать раздирающее душу волнение — и ничего подобного» и пр.[1764] На другой день Софи записала слова Натальи Николаевны: «Я совсем не жалею о Петербурге; меня огорчает только разлука с Карамзиными и Вяземскими, но что до самого Петербурга, балов, праздников — это мне безразлично»[1765]. В словах вдовы Карамзина увидела проявление легкомыслия, кокетства и тщеславия. Речам Натали действительно недоставало искренности. В прошении, написанном ранее 8 февраля 1837 г. она писала буквально следующее: «…как не только упомянутое движимое имущество покойного мужа моего находится в С.Петербурге, но и я сама должна для воспитания детей моих проживать в здешней столиции…» и пр.[1766]Пушкина не желала ехать в деревню вопреки совету и воле мужа. Молодая женщина не понимала, что праздник жизни для неё окончен раз и навсегда. Воспитание детей было не очень удачным предлогом, так как дети были совсем малы и их обучение в столице было делом далёкого будущего. Вдове было трудно сразу осмыслить масштабы постигшей её катастрофы. Двадцатичетырёхлетняя Натали не желала покидать Петербург и надеялась на милость государя, ещё недавно ухаживавшего за ней.

Действительность оказалась суровой. Петербургская движимость была совсем невелика. Долги и отсутствие средств к жизни сделали невозможным дальнейшее пребывание семьи в «столиции». 16 февраля вдова направилась из Петербурга в Москву, чтобы оттуда проследовать в имение брата Полотняный завод под Калугой.

Прибыв в Москву ночью, Наталья Николаевна, переменила лошадей и отправилась дальше. По её поручению брат Сергей Гончаров навестил отца Александра Сергеевича и передал ему извинения невестки и приглашение посетить её в Полотняном заводе[1767]. В путешествии Пушкину сопровождали её тётка Загряжская и сестра Александрина.

В деревне Натали не сразу пришла в себя. По словам брата, она нередко хворала, из-за чего неделями не выходила к общему столу, была «чаще грустна, чем весела»[1768]. В середине лета С.Л. Пушкин навестил невестку в имении, а затем уехал в Михайловское. Баронесса Е.Н. Вревская беседовала с отцом поэта и записала: «Сер. Льв. быв у невестки, нашёл, что сестра её (Александрина. — Р.С.) более огорчена потерею её мужа»[1769]. Вревская была крайне предубеждена против Натальи Николаевны, поэтому её слова нельзя принимать всерьёз.

Вдова пробыла в деревне около двух лет, а затем приехала в Петербург. Молва, порочившая её как виновницу гибели мужа, не стихла, невзирая на старания друзей поэта. Возвращение красавицы в свет, танцы, увлечения, кокетство, прежде восхищавшие свет, вызывало теперь осуждение. Некогда Пушкин писал, что готов умереть, чтобы оставить Наталью «блестящей вдовой, вольной на другой день выбрать себе нового мужа»[1770]. Наталья осталась женщиной в расцвете сил, блистательной вдовой, но она не была вольна устроить свою жизнь. Прошло долгих семь лет. Наконец, она вышла замуж, но не по своему выбору. Гончаровы продолжали владеть землями, заводами и крепостными, но их имущество было заложено и перезаложено и не приносило дохода. По подсчётам министерства финансов, даже в случае продажи имения на Гончаровых осталось бы полмиллиона долга. Глава дома Д.Н. Гончаров почти полностью прекратил выплату сёстрам причитавшихся им денег. Имея 4 детей, с сестрой на руках Натали столкнулась с нуждой. Характерный штрих: однажды она должна была занять чай и свечи, чтобы принять в Михайловском гостя — П.А. Вяземского. Светская жизнь требовала больших расходов и оказалась не по средствам двум сёстрам. За Натали ухаживали многие, но никто не желал на ней жениться. В числе её поклонников были, по словам её дочери Араповой, Н.А. Столыпин, князь А.С. Голицын, неаполитанец граф Гриффео.

Роль жертвы жестокой красавицы разыгрывал князь Вяземский. Отвечая на его сердечные признания, ревнивые упрёки и многозначительные предостережения, Натали сделала князю выговор: «…Не понимаю, чем заслужила такого о себе дурного мнения… не моя вина, есть ли в голову вашу часто влезают неправдоподобные мысли, рождённые романтическим вашим воображением, но не имеющие никакой сущности»[1771].

Многолетняя дружба Пушкина с князем Петром подверглась тяжкому испытанию ещё в то время, когда князь отвратил лицо от дома Александра Сергеевича. Это обстоятельство не укрылось от Нащокина. «Пушкин, — вспоминал Нащокин, — не любил Вяземского, хотя не выражал того явно… ему досадно было, что тот волочился за его женой, впрочем, волочился просто из привычки светского человека отдавать долг красавице»[1772]. Мнение Нащокина вызвало резкие возражения Соболевского, написавшего на полях: «Это натяжка!»[1773] Однако известие Нащокина не может быть отвергнуто целиком. После смерти Пушкина ухаживания Вяземского за Натальей стали более настойчивыми, что вызвало неудовольствие вдовы.

Сестра Натали Александрина стала фрейлиной, после чего стала посещать придворные балы и ездить в театр. «…Натали, — писала её знакомая в 1839 г. — не ездит туда никогда»[1774].

В 1843—1844 гг. императорская фамилия (надо понимать, царь) оказала вдове честь, напомнив, что она является фрейлиной. В 1843 г. вдове исполнился 31 год. По словам императрицы, она вновь сияла на придворных балах, как небесное светило[1775]. Пушкиной предстояло выдать замуж сестру и позаботиться о себе. Светская жизнь требовала больших денег. К зиме 1844 г. Натали истратила 20 000 рублей из капитала в 50 000, предназначенного для детей, а кроме того сделала долгов на 25 000 рублей. Для вдовы этот долг был куда обременительнее, чем для Пушкина — стотысячный долг.

Столица вновь заговорила о Пушкиной. Царь обратил на неё благосклонный взор. Оказавшись в трудных обстоятельствах, Натали подала царю прошение о погашении её частных долгов и повышении «пенсиона» от казны. Николай I повелел выдать просительнице требуемую сумму, но отклонил просьбу повысить «пенсион», пообещав «другим способом изъявить ей лично особую высочайшую волю»[1776]. Дневники М. Корфа объясняют, в чём заключалось царское волеизъявление. М.А. Корф был близок ко двору и получил известность как историограф Николая I. Его осведомлённость несомненна. 28 мая 1844 г. историограф записал в дневник сведения о помолвке Натальи Николаевны и Ланского, вызвавшей удивление в свете. Ни вдова, ни генерал не имели состояния, и их союз Корф назвал «союзом голода с жаждой». Отнюдь не склонный злословить о государе, историограф писал: «Пушкина принадлежит к числу тех привилегированных молодых женщин, которых государь удостаивает иногда своим посещением. Недель шесть назад он тоже был у неё, и, вследствие этого визита, или просто случайно, только Ланской назначен командиром Конногвардейского полка». Итак, царь удостоил Пушкину свидания в середине апреля, а 9 мая Ланской был назначен командиром столичного гвардейского полка. Вскоре же, а именно 28 мая, было объявлено о его помолвке с Пушкиной. Назначение на должность полкового командира сделало возможным их брак, так как положенный Ланскому оклад в 30 000 обеспечивал «их существование»[1777]. Корф ничего не знал о секретных документах по поводу долгов Натальи Николаевны и их оплаты казной по повелению царя. Тем более важным представляется его свидетельство. Оно разъясняет слова о «другом способе» оказания милости, изъявленной Наталье Николаевне при личной встрече. (Я.Л. Левкович решительно отвергает сведения о связи Н.Н. Пушкиной с царём. Но она не учитывает показаний Корфа и документальных свидетельств о погашении долгов вдовы казной[1778].) Николай I поступил с вдовой так, как издавна поступали самодержцы с фаворитками. Он выдал её за своего придворного. По прихоти монарха Натали должна была соединить свою судьбу с другом человека, разрушившего её жизнь.

Благосклонность царя к Натали простиралась так далеко, что он предложил быть её посажённым отцом на свадьбе с Ланским. Поневоле оказавшись в числе молодых женщин, которых «государь иногда удостаивал своим посещением», Пушкина не желала сплетен и пересудов. Ей достало твёрдости отклонить лестное предложение императора. Но Николай всё же прислал невесте бриллиантовый фермуар и крестил её дочь, вскоре же родившуюся[1779]. След романа можно обнаружить в различных источниках. По словам В.Е. Якушкина, в Исторический музей обратился внук камердинера Николая I, принёсший золотые часы царя с портретом Натальи Николаевны на внутренней крышке. Раскрывая часы, Николай I мог лицезреть вдову Пушкина[1780].

Ланской, вероятно, догадывался или знал о романе Натальи Николаевны с царём. Во всяком случае, жене пришлось доказывать мужу, что её причастность к интимному придворному кругу никогда не зависела от собственных её склонностей и желаний. «Втираться в придворные интимные круги — ты знаешь моё к тому отвращение… Я нахожу, что мы должны появляться при дворе только когда получаем на то приказание… Я всегда придерживалась этого принципа»[1781].

Взаимоотношения супругов Ланских были достаточно ровными и спокойными. «Ко мне у тебя чувство, — писала Натали Ланскому, — которое соответствует нашим летам; сохраняя оттенок любви, оно, однако, не является страстью»[1782].

Вдова не питала иллюзий насчёт привязанности императора. Харизма государя поблекла, давнее увлечение не вернулось вновь. Наталья Николаевна понимала, что её семейное благополучие так же непрочно, как изменчива царская милость. Вскоре после свадьбы она писала старшему брату Дмитрию: «…мой муж может извлечь выгоды из своего положения командира полка. Эти выгоды состоят, правда, в великолепной квартире, которую ещё нужно прилично обставить на свои средства, отопить и платить жалованье прислуге 6000. И это вынужденное высокое положение непрочно, оно зависит целиком от удовольствия или неудовольствия его величества, который в последнем случае может не сегодня, так завтра всего его лишить»[1783]. Милости государя более не радовали вдову поэта.

* * *

Исследователи многих поколений обращались к истории пушкинской дуэли. П.Е. Щёголев посвятил этой теме фундаментальную двухтомную монографию «Дуэль и смерть Пушкина». Книга сохранила значение до наших дней. В первом издании, появившемся до революции, исследователь ограничил задачу, сведя её к «прагматическому изложению столкновения Пушкина с Дантесом». Трагедия получила вид семейной драмы, драмы ревности. В издании 1928 г. автор раздвинул рамки своей концепции, сосредоточив внимание на взаимоотношениях поэта с царским двором и высшим обществом[1784]. П.Е. Щёголев впервые собрал и систематизировал огромный фактический материал. Но он не воспользовался приёмами критики источников, разработанными петербургской источниковедческой школой, что сказалось на его выводах.

В последующие десятилетия многие исследователи обращались к истории гибели Пушкина. Специальные работы этой теме посвятили А.С. Поляков, Б.В. Казанский, Л.П. Гроссман, А.А. Ахматова, Ю.М. Лотман, Н.Я. Эйдельман, Э.Г. Герштейн, М.И. Яшин, С.Б. Ласкин. В 1989 г. С.Л. Абрамович опубликовала книгу «Пушкин в 1836 году. (Предыстория последней дуэли)»^{1}. Открытия С.Л. Абрамович повлекли за собой крушение многих легенд и традиционных представлений.

Недавно профессор Серена Витале из Милана получила в своё распоряжение подлинники писем Жоржа Дантеса к приёмному отцу Геккерну и жене Катерине, хранившиеся в семейном архиве баронов Геккернов[1785]. В отрывках эти письма давно стали достоянием науки. Но полный текст их опубликован впервые[1786].

Накопление новых данных позволяет осуществить общий пересмотр истории дуэли и заново реконструировать события, приведшие к трагической гибели величайшего поэта России.