Свадьба поэта

Для устройства материальных дел Пушкин в первых числах сентября 1830 г. покинул Москву и выехал в нижегородское имение отца Болдино. Ему предстояло произвести раздел земли и крестьян с тем, чтобы вступить в права наследования деревней Кистенёвка с 200 душами крепостных[382]. Прожиточное имение было отдано ему Сергеем Львовичем Пушкиным. Поэт чувствовал самую острую нужду в деньгах, и ему пришлось подумать о сборе оброка с крестьян. Не имея большого навыка управления поместьем, поэт задумал наставлять крепостных с церковного амвона, используя эпидемию как предлог для поучения. 29 сентября он писал Плетнёву: «…я бы хотел переслать тебе проповедь мою здешним мужикам о холере; ты бы со смеху умер»[383]. О содержании проповеди Пушкин поведал нижегородской губернаторше Анне Бутурлиной в 1833 г. На вопрос, скучал ли он в нижегородском имении, поэт отвечал: «Некогда было, Анна Петровна. Я даже говорил проповеди». — «Проповеди?» — «Да, в церкви, с амвона. По случаю холеры. Увещевал их. „И холера послана вам, братцы, оттого, что вы оброка не платите, пьянствуете. А если вы будете продолжать так же, то вас будут сечь. Аминь!“»[384]

Эпидемия холеры помешала поэту быстро вернуться в Москву. Все дороги в старую столицу были перекрыты заставами. В Михайловском поэт жил затворником вследствие немилости царя, в Болдино — по воле «Колера Морбус». Насильственная задержка и в том и в другом случае оказалась благотворной для творчества.

Готовясь к поездке в деревню, Пушкин писал Плетнёву: «Осень подходит. — Это любимое моё время — здоровье моё обыкновенно крепнет — пора моих литературных трудов настаёт»[385]. 9 сентября поэт дал отчёт другу о своём времяпрепровождении: «Ах, мой милый! что за прелесть здешняя деревня! вообрази степь да степь; соседей ни души, езди верхом, сколько душе угодно, пиши дома сколько вздумается, никто не мешает»[386]. В конце октября Пушкин писал Плетнёву: «Мне и стихи в голову не лезут, хоть осень чудная, и дождь, и снег, и по колено грязь»[387]. И лишь покинув Болдино, поэт признался: «Скажу тебе за (тайну), что я в Болдине писал, как давно уже не писал»[388].

Болдинская осень была временем полного расцвета пушкинского таланта. Поэт самозабвенно трудился. Он завершил поэму «Евгений Онегин», написав две последние главы. Ещё одну главу, десятую, он набросал, но после долгих размышлений сжёг.

В дни, когда стихи не лезли в голову, Пушкин обратился к «смиренной прозе». В Болдино он написал своё первое законченное прозаическое сочинение «Повести Белкина». Предыдущие наброски доказывали, что поэт давно помышлял об обращении к новому жанру. Ещё в 1824 г. он писал:

Друзья мои, что ж толку в этом?

Быть может, волею небес,

Я перестану быть поэтом,

В меня вселится новый бес,

И, Фебовы презрев угрозы,

Унижусь до смиренной прозы…

В сентябре 1830 г. Пушкин написал повести «Гробовщик» и «Барышня-крестьянка», в октябре — «Метель» «Выстрел», «Станционный смотритель», в ноябре — «Историю села Горюхина».

Из-под пера Пушкина вышло множество стихов, в их числе «Бесы», «Моя родословная», «Заклинание», а также «Сказка о попе и работнике его Балде». Совершенным воплощением гения Пушкина стали «Маленькие трагедии»: «Скупой рыцарь», «Моцарт и Сальери», «Каменный гость», «Пир во время чумы».

Когда эпидемия холеры прекратилась, Пушкин получил возможность вернуться в Москву. Поэт был окрылён мыслью о близком семейном счастье. Но радость была омрачена с первых минут встречи. В начале декабря 1830 г. Александр Сергеевич известил друзей, что нашёл Н.И. Гончарову озлобленной и «насилу с нею сладил»[389]. Усмирить Гончарову удалось тем же способом, что и раньше. Поэт дал понять, что не остановится перед разрывом. По авторитетному свидетельству П.В. Нащокина, на исходе 1830 г. Александр Сергеевич, «наскучив тем, что свадьба его оттягивалась вследствие разных препятствий со стороны тёщи», объявил, что «бросит всё и уедет драться с поляками»[390].

Европейский порядок, установленный Священным союзом после поражения наполеоновской Франции, рухнул в 1830 г. В Париже народ сверг короля Карла X. Из Франции революционные потрясения распространились на Бельгию, а затем на Польшу.

Восстание в Варшаве началось ровно за неделю до возвращения Пушкина в Москву. Поэт опасался интервенции с Запада и готов был сам отправиться на войну[391]. Завсегдатаи московских гостиных поверили, что свадьба Пушкина расстроилась, но они вновь обманулись в своих ожиданиях. В декабре 1830 г. Е.А. Баратынский писал Н.М. Языкову: «Слух о том, что Пушкину невеста отказала, к общему удовольствию всей литературной публики, оказался ложным!»[392]

Но в середине февраля 1831 г. молва вновь ославила Пушкина как отвергнутого жениха. Записав слухи, А.Я. Булгаков отметил: «Нечего ждать хорошего, кажется; я думаю, что не для неё одной, но и для него лучше было бы, кабы свадьба разошлась»[393].

Брак не ладился, терпение Пушкина было на исходе. Окружающие видели его состояние. В конце 1830 г. С.Д. Киселёв вложил записку в письмо Пушкина, адресованное общему приятелю Н.С. Алексееву: «Пушкин женится на Гончаровой; между нами сказать, на бездушной красавице, и мне сдаётся, что он бы с удовольствием заключил отступной трактат!»[394] Толки о бессердечии сопровождали Наташу всю её жизнь. На другой день после смерти Пушкина Андрей Карамзин записал толки о вдове поэта: «эта женщина без сердца»[395].

Друзья не жалели сил, стараясь уберечь Пушкина от рокового шага и расстроить его свадьбу с Гончаровой[396]. Преданная Элиза Хитрово писала ему в 1830 г.: «Я боюсь за вас: меня страшит прозаическая сторона брака. Кроме того, я всегда считала, что гению придаёт силы лишь полная независимость… полное счастье, прочное, продолжительное и в конце концов довольно однообразное — убивает способности, прибавляет жиру и превращает скорее в человека средней руки, чем в великого поэта»[397]. Пушкин отвечал с иронией: «Ваши соображения… были бы совершенно справедливы, если бы вы менее поэтически судили обо мне. Дело в том, что я человек средней руки (в другом переводе: „добрый малый“. — Р.С.) и ничего не имею против того, чтобы прибавить жиру и быть счастливым»[398]. Поэт повторил слова Элизы о «человеке средней руки» или «добром малом», желая сказать, что он обыкновенный человек с обычными заботами, стремлением к счастью и пр.

Хитрово была на 16 лет старше Пушкина, и в её самоотверженной любви было нечто материнское. Пушкина её пылкие и заботливые письма выводили из себя. Однажды он написал ей сгоряча: «Хотите, я буду совершенно откровенен? Может быть, я и изящен и благовоспитан в моих писаниях, но сердце моё самое обычное (в другом переводе: „сердце моё совершенно вульгарно“. — Р.С.) и наклонности отменно мещанские. Я сыт по горло интригами, чувствами, перепиской и т.д. и т.д.»[399] В 1822 г. Александр написал назидательное письмо семнадцатилетнему брату Льву. В письме этом видят циничный автопортрет поэта, писанный французским языком, который помогал Пушкину выразить цинизм и бессердечие высшего класса[400]. Однако можно заметить, что двадцатитрёхлетний Пушкин предлагал брату в качестве образца не собственную персону, а начинавшего входить в моду романтического героя, денди, который поражает свет своим презрением к людям, цинизмом и разочарованностью. «Тебе придётся иметь дело с людьми, которых ты ещё не знаешь, — наставлял Александр брата. — С самого начала думай о них всё самое плохое, что только можно вообразить: ты не слишком сильно ошибёшься. …презирай их самым вежливым образом… будь холоден со всеми; фамильярность всегда вредит… обуздывай сердечное расположение, если оно будет тобой овладевать… Никогда не забывай умышленной обиды… Если средства или обстоятельства не позволяют тебе блистать, не старайся скрывать лишений; скорее избери другую крайность: цинизм своей резкостью импонирует суетному мнению света…» и пр.[401]

Выражение «вульгарный» было галлицизмом, не получившим в языке позднейшего оттенка («пошлый», «грубый»). Сам же Пушкин очень точно передал суть понятия, написав «простонародность (vulgarité)»[402].

Итак, вступая в брак, поэт желал для себя обычного, земного счастья, т.е. по меркам романтизма счастья вполне мещанского и простонародного. Наиболее чётко он выразил эту мысль в послании давнему приятелю, бывшему арзамасцу Н.И. Кривцову в феврале 1831 г. Приятель был на восемь лет старше поэта и, видно, отговаривал его от женитьбы. «Всё, что бы ты мог сказать мне… противу женитьбы, всё уже мною передумано. Я хладнокровно взвесил выгоды и невыгоды состояния, мною избираемого. Молодость моя прошла шумно и бесплодно… Счастья мне не было. Счастье можно найти лишь на проторённых дорогах. Мне за 30 лет. В тридцать лет люди обыкновенно женятся — я поступаю как люди и, вероятно, не буду в том раскаиваться. К тому же я женюсь без упоения, без ребяческого очарования. Будущность является мне не в розах, но в строгой наготе своей. Горести не удивят меня: они входят в мои домашние расчёты. Всякая радость будет мне неожиданностью»[403]. В своей исповеди поэт не упомянул ни о достоинствах невесты, ни о своих чувствах к ней.

Пушкин неоднократно цитировал слова Шатобриана «Счастье можно найти лишь на проторённых путях»[404]. Эти слова были созвучны настроениям, владевшим им накануне свадьбы. В его душе жила надежда на счастливый брак. Поэтизация романтического страдания, несчастья претили зрелому Пушкину. Холодной толпе, «любителям искусству» он адресовал такие укоризны:

                                 …Но счастие поэта

Меж ими не найдёт сердечного привета…

Ища счастья на проторённых путях, Пушкин нисколько не сомневается, что его ждёт нелёгкая дорога. После помолвки, будучи в Болдино, поэт написал строфы «Элегии»:

Безумных лет угасшее веселье

Мне тяжело, как смутное похмелье.

Но, как вино, — печаль минувших дней

В моей душе чем старе, тем сильней.

Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе

Грядущего волнуемое море.

Но не хочу, о други, умирать;

Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать.

И ведаю, мне будут наслажденья

Меж горестей, забот и треволненья…

Труд и горе — вот о чём в первую очередь помышлял Пушкин, задумываясь о будущем.

В одной из повестей Пушкин писал о стихотворце Чарском: «Однако же он был поэт, и страсть его была неодолима: когда находила на него такая дрянь (так называл он вдохновение), Чарский запирался в своём кабинете и писал с утра до поздней ночи. Он признавался искренним своим друзьям, что только тогда и знал истинное счастье»[405]. Чураясь всего, что отдавало патетикой, Пушкин с иронией писал о «дряни» — вдохновенном труде, которому предавался со страстью. Семейную жизнь поэт не мыслил без этой страсти.

По поводу брака Пушкина рассказывали немало анекдотов. Поэт любил, особенно в молодые годы, сам рассказывать о себе шутливые небылицы и невероятные истории. Знакомые подметили эту его черту. В семье генерала П.С. Пущина осуждали сочинителя: «…он говорун, часто возводящий на себя небылицу, человек, желающий отличить себя странностями»[406]. Одной из небылиц было утверждение поэта, будто по матери он был потомком негров. Предком Пушкина был «ефиоп», т.е. абиссинец. Эфиопия принадлежала к числу древнейших христианских государств мира. В примечании к «Евгению Онегину» поэт сам сообщил миру, что «автор со стороны матери происхождения африканского»[407].

Воспоминания современников позволяют проследить за тем, как рождались новеллы, превращавшиеся затем в «анекдоты о Пушкине». Однажды поэт затащил к себе на дачу живописца Карла Брюллова и стал показывать ему детей. «На кой чёрт ты женился?» — спросил его художник. Тот мгновенно нашёлся: «Я хотел ехать за границу — меня не пустили, я попал в такое положение, что не знал, что мне делать, — и женился»[408].

Поэт искренно веселился, когда рассказанные им истории возвращались к нему в виде народной молвы.

В устройстве дел Пушкина участвовали равно и светские, и духовные власти. Митрополит Филарет в 1830 г. написал рифмованный ответ на стихи Пушкина «Дар напрасный, дар случайный». Ответ был проникнут благожелательностью. Но когда у иерарха спросили, может ли Пушкин венчаться в домовой церкви князя С.М. Голицына, владыка ответил отказом. Полиция приняла свои меры. Чиновник по особым поручениям при московском губернаторе А.Я. Булгаков, знавшийся с полицией, писал, что при венчании Пушкина «никого не велено было пускать, и полиция была для того у дверей»[409]. Пушкин находился под негласным надзором, чем и объяснялись полицейские меры предосторожности.

Свадьба была сыграна в Москве 18 февраля 1831 г. Молодых обвенчали в церкви Большого Вознесения на Никитской улице. Свидетелями жениха были князь П.А. Вяземский и титулярный советник А.С. Передельский, свидетелями невесты — её отец и библиотекарь П.М. Азанчевский. Посажённым отцом Пушкина был тот же Вяземский, матерью — графиня Потёмкина, урождённая Трубецкая; со стороны Натальи — её дядя И.А. Нарышкин и сватья А.П. Малиновская. Современники вспоминали о всякого рода несчастливых предзнаменованиях, сопровождавших венчание. (С аналоя упали крест и Евангелие, погасла свеча в руках у жениха). Всё это предвещало трагическую развязку, гибель мужа из-за жены. Однако рассказы такого рода появились уже после гибели поэта.

Пушкин был весь в долгах и оттого не стал шить себе костюм, а венчался во фраке, который одолжил ему П.В. Нащокин[410]. Молодожёны были стеснены в средствах. Одна Н.И. Гончарова не стесняла себя в расходах и перед самой свадьбой потребовала от Пушкина денег на карету.

Оказавшись в чужом доме, Наташа горько плакала. В.Ф. Вяземская записала её жалобы на то, что Пушкин в первый же день, как встал с постели, так и ушёл в кабинет, где пробыл до обеда в окружении приятелей и знакомых, очевидно, пришедших его поздравить. С молодой женой он увиделся лишь в обед, к вечеру[411]. Разумеется, слёзы жены были вызваны не только невниманием мужа. Молодая оплакивала девичество и прощалась с былыми увлечениями.

Дочери Вяземского присутствовали в церкви на венчании и передали Пушкину разговор двух молодых людей, из которых один «утешал другого, несчастного любовника венчаемой девицы» (Гончаровой). Княжны слышали весь разговор и заключили, что рыдавший юноша был Давыдов. «А я так думаю, — замечал от себя Пушкин в письме жене, — Петушков или Буянов…» (Гости Лариных из «Евгения Онегина». — Р.С.)[412]. Студент обливался слезами в церкви, Наташа — дома. Пушкин вовсе не думал ревновать невесту. Он увидел во всей истории лишь забавный анекдот.