История о лохматой собаке

Эйлис Кирван

Эйлис Кирван – ирландский сценарист и кинорежиссер. Первый фильм по ее сценарию – «Стукачка», с Рэйчел Вайс, Ванессой Редгрейв, Моникой Беллуччи и Дэвидом Стрэтэйрном в главных ролях, был снят в Румынии. Эйлис живет в Лос-Анджелесе.

Это путешествие начинается и заканчивается в Лос-Анджелесе с остановками в Нью-Йорке, Франкфурте, Бухаресте, Женеве, Мюнхене и Париже. Оно требует сложного планирования, имплантации цифровых микрочипов, специальных прививок и получения кучи документов для пересечения нескольких международных границ. От прохождения таможни румынского аэропорта на рассвете до поездки через границу между Францией и Швейцарией поздней ночью мы преодолели немало препятствий. Вы думаете, это сценарий международного политического триллера, который я написала под влиянием реальных событий и который после семи лет переделок наконец-то должен появиться на экранах? Нет. Это история о том, чего стоило нам с моей собакой добраться до Румынии, чтобы поучаствовать в съемках фильма.

Наверно, лучше вернуться назад и рассказать предысторию. Это рассказ о лохматой собаке. Он не только о том, что приготовления к путешествию, как это часто бывает, оказываются более абсурдными и забавными, чем сама поездка. Это и правда история о лохматой собачонке по имени Элли. Она не из тех крошечных собачек-аксессуаров в сумочке от LOUIS VUITTON. Это веселая, похожая на терьера собака с глупой мордой, подобранная на улицах Лос-Анджелеса. Она с нами уже год, и, очевидно, в прошлой жизни ее часто обижали: Элли все еще чувствует себя неуверенно и не до конца доверяет своей новой семье. И теперь я должна на два месяца уехать в Румынию. А я не хочу разрушать ее веру в меня.

Стоит заметить, что на том этапе своей жизни, когда я могла путешествовать повсюду, я поступала исключительно по наитию: бронировала билеты в последнюю минуту, собирала вещи в два часа ночи, опаздывала на рейс, бездумно сидела в самолете, не имея ни маршрута, ни заранее найденных вариантов проживания. Мне не надо было думать ни о чем, кроме своих собственных потребностей. Сонная, я прибывала в Сидней, Дели или Бангкок, меня встречали незнакомые места и куча непродуманных мелочей. Это заканчивалось великими открытиями, большими передрягами, да всем, чем угодно. Это было частью приключения. Но так было раньше. Теперь у меня есть спутник в поездках, которому требуется особое внимание и который не может просто купить билет. Это стало началом процесса, в ходе которого я превратилась из свободной пушинки в более чем подготовленного робота-путешественника и стала кем-то вроде профессионального дрессировщика.

Я решила не брать с собой собаку, если путешествие на самолете окажется для нее слишком большим стрессом. Из-за плохого обращения в прошлом Элли до сих пор очень нервная и боится всего неизвестного. Я вытягиваю советы из всех, кто готов меня выслушать, подстерегая владельцев собак на улицах, собачьих площадках, в зоомагазинах. Я роюсь в Интернете в поисках историй о путешествиях с собаками. В конце концов ветеринар убеждает меня, что Элли лучше быть со мной, чем остаться с моими друзьями, которые каждый день уходят на работу. Она привыкла жить с работающим дома сценаристом. Остается последний вопрос: достаточно ли она мала для того, чтобы ей можно было лететь в салоне? Я измеряю и взвешиваю ее. Элли впритык укладывается в ограничения большинства авиакомпаний. Она не может поправиться даже на полкило. Также важно, чтобы она могла поворачиваться в переноске. Я покупаю стандартную переноску для собак с меховой подкладкой и несу ее домой для испытаний. Кидаю внутрь лакомство. Собака залезает в нее. Она там помещается. Кидаю лакомство в другой конец. Она поворачивается. Мы готовы. Решение принято, и пути назад нет. Я буду сумасшедшей дамочкой, которая взяла свою собаку на съемочную площадку.

Теперь надо получить паспорт для Элли. В каждой стране есть свои правила относительно «ввоза животных». Большинство требует наличия имплантированного микрочипа, подтверждение вакцинации и справку об анализе крови. Процесс чипирования Элли (чтобы ее идентифицировали европейские цифровые сканеры) и получения анализа крови (для подтверждения, что ей делали прививку от бешенства) занимает полтора месяца. Когда имплантированный микрочип куда-то девается в ее теле, в буквальном смысле слова теряется в ее заднице, нам приходится повторить процесс. Мне понадобятся ветеринарные справки на разных языках. Свидетельство из лаборатории. Многочисленные копии каждой бумажки.

Неожиданно я стала дотошной, придирчивой занудой во всем, что касается оформления документов. Мы с Элли хорошо знакомы великолепному персоналу ветеринарной клиники Glendale Small: боюсь, они закатывают глаза, когда я выхожу оттуда. У меня приятельские отношения с сотрудниками лаборатории Канзасского университета, изучающей бешенство, и всеми, кто работает в офисе Министерства сельского хозяйства в Хоторне и занимается вопросами транспортировки животных. Я поставила перед собой задачу выяснить все. Опубликованные на официальных сайтах правила кажутся жесткими и бескомпромиссными. Я не хочу, чтобы мою собаку задержали на таможне или отправили на карантин из-за упущения с моей стороны. Я не хочу, чтобы она чувствовала себя незащищенной, как было в ее прошлой жизни. Я также должна как можно скорее прибыть на съемочную площадку. Во время всей этой возни я продолжаю заниматься переработкой сценария, еще раз проверяю факты подлинной истории, на основе которой он написан. Также я общаюсь со своим соавтором-режиссером. Эта моя основная работа. Но мой личный проект, в который я вкладываю всю душу, – собака.

Мы знаем, что она помещается в стандартную переноску. Но будет ли она в ней сидеть? Будет ли она лаять и выть? Сможет ли она спокойно провести в ней несколько часов без перерыва? Ветеринар говорит, что может дать мне транквилизаторы, но не советует их применять, если только собака полностью не потеряет самообладание. В лучшем случае, они могут привести к ее перевозбуждению, а в худшем – к остановке дыхания и смерти. Стоит ли говорить, что я собираюсь использовать транквилизаторы, только если Элли чокнется настолько, что выпрыгнет из переноски с направленной на меня и других пассажиров ракетной установкой? Так что нам надо все как следует спланировать.

А это означает тренировки. Элли знает, как садиться по команде. Но я хочу научить ее выполнять команду «лежать» в переноске так, чтобы она оставалась в ней, даже если дверца открыта. Так что мы тренируемся каждые утро и вечер. Я соблазняю ее лакомствами, побуждая лечь, учу слову «лежать». Она начинает понимать. Мы снова и снова повторяем это. Это похоже на монтаж тренировок из «Рокки».

Собака быстро учится. Довольно скоро она встает и ложится как овчарка-чемпион, но приходит время проверить это на практике. Мой план таков: утомить ее играми, а потом устроить несколько поездок, чтобы она освоилась. Мы совершаем длинные походы, потом по ночам долго ездим по Лос-Анджелесу. Мы катаемся туда-сюда по бульвару Сансет, я за рулем, она в переноске на пассажирском сиденье. Постепенно мы увеличиваем продолжительность поездки. Десять минут вокруг квартала и домой. Потом двадцать, тридцать, сорок минут, еще дольше… Наконец, мы проезжаем весь путь от Эко-Парка до Санта-Моники под медленную музыку. Я постоянно болтаю, стараясь ее успокоить. Да, я схожу с ума, но мы подготовимся. И Элли безмятежно лежит в комфортной переноске и устраивается поудобней. Я уже не уверена, кому больше нужны эти проверочные поездки – ей или мне. Но это работает.

Приближается день нашего отъезда. Мы рано встаем и отправляемся на долгую прогулку. Я тщательно проверяю багаж, который был собран больше недели назад, кормлю собаку не позже чем за четыре часа до рейса, и мы идем на еще одну долгую прогулку. Я убеждаюсь, что она справляет нужду. Я выбрала Lufthansa за ее демократичные правила относительно размеров собаки и увеличенное место под креслом для переноски. Наша первая остановка – Нью-Йорк, где мы переночуем у моего друга. Я разбиваю поездку на удобные этапы и выбираю ночные рейсы, чтобы избежать ароматов еды, которые доносились бы от обеда на борту. Кроме того, ночные рейсы будут имитировать ощущения и продолжительность обычного ночного сна. Это относится к собаке, а не ко мне, мне придется не спать весь полет, проверяя ее каждые пять минут. Я не собираюсь открывать переноску, но я могу дотянуться до нее, чтобы подбодрить во время взлета и посадки. Ее карие глаза блестят в темноте, и позже, когда все спят, я разрешаю ей высунуться и вытянуть лапы. Если стюардессы и видят это, то притворяются, что не замечают.

В Нью-Йорке мы проводим время с друзьями до самого отлета. Элли ест пораньше, и мы несколько раз выходим гулять. Мы играем в мяч в парке рядом с Гудзоном, пока не наступают сумерки и с реки не начинает дуть резкий ветер. Теперь мы понимаем друг друга лучше. Элли нивелирует все мои переживания по поводу того, правильно ли я поступаю. Из тощей нервной бродячей собаки, лающей на каждого встречного незнакомца, она превратилась в преданного и приятного спутника.

При проверке безопасности в аэропорту имени Джона Кеннеди Элли сидит у меня на руках; когда мы проходим через рамку металлоискателя, мы привлекаем внимание охранника с суровым лицом. Я опасаюсь, что он догадался, что собака еле-еле укладывается в рамки разрешенного веса. Или подозревает, что я использую ее, чтобы провезти что-нибудь запрещенное. Но он подходит к нам, сияя улыбкой, спрашивает о породе, гладит ее, рассказывает мне о своих собаках, ждущих его дома. Элли должна оставаться в переноске, но он разрешает мне оставить ее на воле до самого рейса и дает мне «оснащение»: резиновые перчатки, которые, думаю, предназначены для других целей, но в этом случае они могут пригодиться для уборки возможных «неожиданностей». Я поражена его добрым отношением. Среди множества правил и запретов благожелательное человеческое лицо – приятный сюрприз. Когда путешествие на самолете представляется по большей части раздражающим или даже параноидальным ночным кошмаром, такие моменты очень ценны, и за это я должна благодарить Элли. Я все же пытаюсь показать документы хоть кому-нибудь, кто захочет на них взглянуть, но никто ими особо не интересуется. После всего, через что я прошла, чтобы получить эти бумаги, я чувствую себя Виктором Ласло[16] с проездными документами.

Перелет во Франкфурт идет как по маслу. Элли абсолютно спокойна. Во время семичасового рейса я все еще слежу за ней, как ястреб. Мы немного ждем в аэропорту Франкфурта, ожидание скрашивается немецким дружелюбием к собакам. В отличие от большинства аэропортов, здесь собак можно держать не в переноске, если они на поводке. Я пользуюсь этой возможностью, чтобы дать Элли размять лапы, мы даже умудряемся перекусить и поиграть. Потом нас ждет последний этап пути до Бухареста. Во время двух часов полета, оставшихся до конца нашего длинного путешествия, я думаю о том, что ждет нас по прибытии. Впереди у меня много работы. Но сначала надо пройти таможню.

Приземляясь в Бухаресте, я приготовила все документы, уверенная, что придется поволноваться. Я уже сталкивалась с постсоветской бюрократией, когда путешествовала, собирая материал для этого фильма, и она варьировалась от труднопреодолимой до совершенно вероломной. Сейчас рано. Серое утро наполняется белым светом. Когда мы сходим с самолета, в аэропорту пусто и тихо. Я забираю багаж и заглядываю в зону таможенного досмотра. Присматриваюсь в поисках сканеров для животных в европейском стиле, надеясь, что микрочип Элли снова не затерялся в ее теле. Пытаюсь высмотреть весы, таможенников, бывших агентов КГБ, которые будут тщательно проверять наши документы. Мы медленно входим в зону досмотра, мое сердце стучит, и… мы быстро проходим через нее, при этом голова Элли высовывается из переноски. В зоне прибытия я ищу информационные стойки, отдел «ввоза животных», полицию… Разве они не должны поставить печать на документы Элли, удостовериться в их правильности, проверить мои собственные документы? Я не хочу, чтобы потом у меня были неприятности. Женщины за стойками пожимают плечами, когда я показываю проездные документы Элли. Это никому не интересно.

Автомобиль отвозит нас в «Хилтон» в центре Бухареста, за углом от площади Революции, где началась революция 1989 года. Глядя на свидетельство исторической борьбы, я беспокоюсь, что румынская команда подумает, что я – легкомысленная голливудская штучка, притащившая свою собаку из самого Лос-Анджелеса. Я оставляю все свое барахло в отеле, и мы отправляемся прямо на съемочную площадку, расположенную в студии в городе Буфтя, примерно в тридцати километрах от Бухареста. Я приезжаю на место, и мои страхи улетучиваются. Территория студии кишит собаками, их здесь десятки, а может, сотни: бродячих, но прирученных, диких, но ставших частью человеческой жизни. Позже, когда я лучше узнаю Бухарест, то пойму, что это свойственное всему городу явление. Мне рассказали, что когда правительство решило покончить с бродячими собаками, причем не убивая их, а стерилизуя, это вызвало такой протест в народе, что от инициативы пришлось отказаться. Это объясняет, почему собаки и щенки находятся на территории студии – они бродят по кабинетам, заходят в мастерские декорационно-художественного отдела, крутятся у дверей.

Бухарест – рай для собак. На улицы ежедневно выбрасывают для них пищевые отходы. Элли встречается с кинозвездами, отдыхает в трейлере, пока я работаю, и общается с местными псами. Стоя на ночной съемке в румынской сельской местности, где с реки поднимается туман, я вижу, как Элли свернулась в режиссерском кресле под теплой лампой. И я знаю, что приняла правильное решение. Она прекрасно проводит время. Я тоже, но по-другому. Я много работаю, переписываю материал в соответствии с реалиями съемок низкобюджетного независимого фильма. Я вижу, как впервые экранизируется написанная мною история. В перерывах я гуляю с собакой по Бухаресту: мимо площади Революции, до Извора или парка Чишмиджиу. Мы играем в мяч на фоне огромного дворца Чаушеску. Когда я не успеваю, с Элли гуляет молодая немка по имени Геза, которая находится здесь, чтобы присматривать за малышом художника-постановщика и набираться опыта работы на съемочной площадке. Несмотря на переживания и производственные трудности, я с увлечением рассказываю эту историю, и у меня есть удивительное ощущение, что каждый вносит свой небольшой вклад в благополучие лохматой собаки. Шесть недель спустя мы складываем пленку в коробку.

Пора отправляться домой. По пути мы навестим новых друзей в Женеве и Бургундии, поздней ночью пересечем на автомобиле границу между Францией и Швейцарией, где снова никому не будут интересны те документы, которые мы с таким трудом добывали. Теперь у нас есть опыт, и путешествие проходит гладко. Мы летим любимой Lufthansa, что означает пересадку в Париже и одну последнюю остановку на всю ночь в Мюнхене, так что у собаки будет время поесть, облегчиться и размяться. Мы останавливаемся рядом с аэропортом. Следующим утром мы сядем на самолет до дома (в этом направлении нет моих любимых ночных рейсов). Чтобы Элли поела не позже чем за четыре часа до полета и достаточно погуляла, чтобы спокойно высидеть в переноске, мне приходится встать в три часа ночи. Мы идем по пустым улицам окраины Мюнхена, снег тихо кружится на ветру. Мы проходим мимо закрытых магазинов, ресторанов и жилых домов. Сейчас так тихо, так спокойно. Я представляю, как завтра мы окажемся дома в Лос-Анджелесе, будет греть солнце, и мы увидим ароматные апельсиновые деревья перед парадной дверью. Я быстро отрабатываю с Элли команду «лежать». Она спокойно ложится. Я ухожу от нее по пустой дороге, говорю: «Жди!» Она не шевелится, с доверием смотрит на меня большими темными глазами. Снежинки пляшут между нами, как лепестки цветов апельсина. Это было непросто, но вот мы здесь, в одном шаге от дома, наша вера друг в друга не только не сломалась, но и стала прочной, как скала. Это путешествие изменило нас обеих. Я глажу ее, поднимаю поводок, мы поворачиваемся и отправляемся в путь.