Узнать Армению, обрести себя

Андреа Мартин

Андреа Мартин – мать двух замечательных сыновей, а также актриса театра и кино. Она получила две премии «Эмми» за сценарий «Секонд Сити ТВ» и премию «Тони» как актриса второго плана в бродвейском мюзикле «Мой лучший год». Кроме того, она получила еще три премии «Тони» в других номинациях. Также Андреа снималась в фильме «Моя большая греческая свадьба», за который получила премию «Выбор народа» за «Лучший актерский ансамбль». Она выступила сценаристкой и исполнительницей двух моноспектаклей, Nude Nude Totally Nude и Andrea Martin: Final Daysl Everything Must Goll В настоящее время Андреа пишет книгу для издательства HarperCollins Canada.

Долгое время я хотела быть еврейкой. Прежде всего, я была немного похожа на представителей этого народа. Ну, большой нос, темные глаза, пробивной характер. К тому же те евреи, с которыми я общалась (Марк Финке, мой первый бойфренд, доктор Алан Хейфец, мой педиатр, и Дженет Шур, моя лучшая подруга), получали удовольствие от жизни, будучи евреями. Они гордились своей национальностью. У них было чувство собственного достоинства.

В отличие от меня. Мои родители, Сибил и Джон Мартин, приложили большие усилия, чтобы ассимилироваться и похоронить наши этнические особенности – у нас были армянские корни, как у Шер, Майка Коннорса, Шарля Азнавура и клоуна Кларабель. И знаете, у кого еще? У Арлин Френсис из шоу What's Му Line. Фамилия моего дедушки была Папазян, но когда в 1920 году он приехал в США, то увидел написанное на борту грузовика имя «Мартин». Его-то дедушка и взял в качестве нового семейного имени. Грузовик он тоже забрал себе.

И даже в 1991 году, когда я решила написать сценарий своего первого моноспектакля, я не знала, где искать Армению на карте. Я думала, что это далекая страна, поставляющая замороженную пахлаву в магазинчик на углу. На самом деле, еда была единственным, что ассоциировалось у меня с Арменией. Как я собираюсь писать моноспектакль, если не знаю своих корней? Как мне стать женщиной, которая собирается откровенно рассказать о себе почти все? Вплоть до этого момента я играла различных персонажей, прячась за очками, шляпами, париками. Смогу ли я быть на сцене самой собой без всякой бутафории, достаточно ли будет только меня? Существовал всего один способ выяснить это. Я забронировала авиабилет в Армению.

– Господи Иисусе, Андреа! Почему ты хочешь отправиться туда? – спросил отец. Во время нашего разговора он все больше и больше раздражался.

– Потому что я хочу выяснить, что это значит – быть армянкой, папа.

– Там ты этого не узнаешь. Люди бедные. Страна грязная. У них ничего нет, – злился он. – Кроме того, твои родственники родом из Турции, и все они умерли.

Я явно ничего не знала о своем прошлом. Я отправилась в библиотеку и просмотрела все, что когда-либо было написано армянами, для армян или об армянах. Папа был прав. Историческая Армения когда-то была огромной и богатой территорией, раскинувшейся между Черным и Каспийскими морями до восточной Турции. После веков римских, персидских, арабских, монгольских и турецких вторжений Армения превратилась в маленькую коммунистическую страну. Армения: население три миллиона. Крошечная республика, занимающая 29 тысяч квадратных километров на юго-западной окраине Советского Союза. Окружена Грузией, Азербайджаном, Ираном и Турцией.

Стоп. Это было первое государство в мире, принявшее христианство. И это впечатляло. Я продолжала читать с благоговением и восхищением. Армения, где причалил ковчег Ноя. Армения, где был придуман алфавит. Гордая нация, существующая три тысячи лет. Мне нравились эти слова. Благодаря им я чувствовала себя бесстрашной. Отважным воином, почти Тиграном Великим. Может быть, какая-то высшая сила выбрала меня, чтобы я вернула Армению на карту. Если Шер (по фамилии Саркисян!) не собиралась возвращаться к своему народу, может быть, это стоит сделать мне. У Фонды был Вьетнам, у Стинга – джунгли, но Армению пока еще никто не выбрал. Я закрыла глаза. И представила свое лицо на почтовой марке.

Я подготовилась к поездке. Связалась с армянами, которые назвали мне имена других армян, с которыми тоже можно связаться. И где они прятались все это время? Каждый встреченный мною армянин хотел помочь. В моей записной книжке было больше фамилий, заканчивавшихся на «ян», чем в телефонном справочнике города Фресно[8]. Сумка была набита «сувенирами», которые меня попросили привезти. Зажигалки «Bic», жевательная резинка, колоды карт, бижутерия, шарфы, кофе, туалетная бумага, бумажные салфетки, детская одежда, игрушки и мои глянцевые фотографии «восемь на десять». Последний пункт был очень важен, как мне сказали: «Ты – знаменитая армянка. Люди будут гордиться».

К тому времени, как я села в самолет, я была похожа на Маргарет Мид, готовую исследовать аборигенов. Я везла с собой видеомагнитофон, маленький кассетный проигрыватель и 35-миллиметровую камеру. Я была взволнована. И полна надежд. Я знала, что когда моя нога ступит на армянскую землю, я окажусь дома.

Именно сейчас я хотела перефразировать Томаса Вулфа: «Домой возврата нет в первый раз»[9]. Когда 19 часов спустя (именно столько времени я провела на борту самолета дьявольской авиакомпании «Аэрофлот») я на самом деле ступила на землю, я могла только благодарить Бога за то, что выжила. В салоне самолета жужжали мухи, с потолка свисали куски обшивки, ремни безопасности не пристегивались, а стюардесса проспала весь полет. Прямо перед взлетом два пилота, шатаясь, бродили по проходу. Я была уверена, что они искали кабину. Но ни один из трехсот пассажиров-армян, с которыми я летела, не жаловался. На самом деле, они казались счастливыми. Мужчины стояли в проходах, курили одну сигарету за другой, смеялись. Женщины сидели в теплых пальто, сторожа свои сумки. Люди пели. Они возвращались домой к тем, кого любили. Меня еще никогда не окружало столько армян. У нас были похожие черты, одинаковый цвет кожи. Но мы казались совершенно разными.

Прохождение таможни заняло четыре часа. За застекленными отсеками стояли вооруженные русские солдаты. На пути из аэропорта в отель я видела, как на обочине дороги резали овец, босоногие дети спали в домах-времянках, я видела заброшенные недостроенные здания. За окном стояла сорокаградусная жара. И куда бы я ни посмотрела, повсюду были скалы. Я знала, что Армению называют «землей камней» и только десять процентов ее территории покрыты лесами. Она казалась такой бесплодной и выцветшей.

Дальше еще хуже. Сельские женщины в бесформенной поношенной одежде, сидящие на земле и продававшие йогурт и дыни. Мужчины, гонящие тощий скот прямо посередине дороги. Стоящие без дела автомобили. Ничто вокруг не казалось мне забавным. Моноспектакль? Я лишилась всех остатков чувства юмора. Я не знала, чего ожидала, но явно не этого. Всю свою жизнь я чувствовала себя белой вороной. Слишком армянской для Мэна. Слишком армянской для Голливуда. И теперь я была слишком американской для Армении. Кавказской Аннетт Бенинг[10].

Когда мы прибыли в Ереван, я отчаянно цеплялась за свои исчезающие идеалы. Один из старейших городов в мире казался большим и процветающим, а я всегда считала себя девушкой из мегаполиса. Я надеялась, что буду чувствовать себя здесь как дома. Я добралась до отеля и позвонила некоторым из тех списков, что мне дали.

Грета, 50-летняя сестра друга одного друга, с которым я познакомилась в Лос-Анджелесе, приехала первой. Она прибыла с подарками – персиками и хлебом, и, слава богу, со словарем. Объясняться я могла только жестами. Я год проучилась в Париже у Жака Лекока[11], но, не считая ходьбы на месте, не добилась больших успехов в том, чтобы меня понимали без слов. Грета (по профессии физик) была не замужем и жила с братом, его женой, их трехлетним ребенком и своей мамой в маленькой квартире в доме без лифта. Кажется, она была счастлива встретиться со мной. Она обняла меня и сказала:

– Я плохо говорю по-английски, но очень хочу попробовать.

Грета извинилась за то, что у нее нет автомобиля. Она сказала, что бензина не хватает, и машины есть далеко не у всех. Потом она взяла меня за руку и повела гулять по городу, все это время медленно говоря и подбирая слова по своей маленькой книжке.

– Тебе стоило бы увидеть Армению до землетрясения. До резни в Баку и Карабахе. Здесь много беженцев. Страна страдает от перенаселения. Мы смирились с экономической блокадой и коррупцией. Со времен перестройки мы не знаем, во что верить. И теперь, как видишь, проблемы повсюду. Но Армения – красивая страна. Здесь ты зарядишься новой энергией.

Она показала мне каменные монументы армянским битвам, бронзовые статуи армянских героев и большие розовые здания, построенные из туфа, главного камня страны.

– Это прекрасный камень, – с гордостью сказала она, – основной источник богатства нашего государства.

Я заметила, что когда-то город был очень красив. Но теперь шокирующие факты повседневной жизни армян контрастировали с этими удивительными рукотворными «символами», тянущимися к небу. На рынках не было еды, время от времени попадались только куски сала в неработающих холодильниках. Пустые кафе. Лекарства отсутствовали. Одежда и обувь почти не продавалась, а та, что была доступна, была унылой и сделанной из дешевых материалов. Оперный и драматические театры и музеи были закрыты.

– В августе слишком жарко, чтобы смотреть что-нибудь в помещении, – сказала Грета.

Люди без дела стояли на улицах, покачивая головами, у многих были пустые взгляды. Я узнавала эти лица. Они ничем не отличались от лиц моих предков, покинувших родину сто лет назад. Почти ничего не изменилось. Сегодня мало что напоминало о процветающей цивилизации, породившей самых незаурядных художников, музыкантов и мыслителей в мире. Я подумала: как здесь вообще можно жить? Это казалось абсолютно реальным.

В следующие несколько дней я погрузилась в изучение страны. Армяне делились со мной едой, когда у них самих ее не было, возили меня на автомобилях, которые им приходилось одалживать. Я чувствовала их гостеприимство. Они показали мне, как гордятся тем, что они – армяне, и как важно для меня тоже ощутить это. Мне показали древние языческие храмы, монастыри XII века и церкви, высеченные вручную из камня. Как мне сказали, в Армении до сих пор осталось четыре тысячи церквей. Меня поражало то, как каждый армянин знал историю своего народа, я была благодарна им за радушие, но все же сильно утомилась. Вскоре я поняла, что фразы «я хочу побыть одна» нет в армянском словаре.

Вечера мы проводили, разговаривая и философствуя о турках, коммунизме, 70-х годах порочного режима и будущем страны. Они хотели независимую Армению и боролись за это. Недавно избранный президент был на их стороне. Это могло занять годы. Но они были готовы. У них не было другого варианта.

Я все сильнее любила этих людей и их неувядающий дух. Ко мне вернулось мое чувство юмора, и я начинала понимать их.

– Знаешь, что может заставить армянина засмеяться? – спросил меня Самвел Шагинян во время ужина в один из вечеров. Он был художником и идеологом, а его красивая грациозная жена, Гульнара, работала начальником управления международных связей горсовета Еревана.

– Что? – спросила я, надеясь, что дверь к нашему взаимному чувству юмора наконец откроется.

Он поднял вверх руку и подвигал туда-сюда мизинцем. Я рассмеялась.

– Понимаешь? – спросил он. – Все, что угодно.

Я спросила его, как армяне могут находить смешное в тех ужасных условиях, в которых вынуждены жить, и он ответил:

– Ты понимаешь, хуже уже не будет.

Я начинала замечать мужество каждого армянина, то мужество, которое до сих пор было мне неведомо. Оно позволяло им сохранять мечты, несмотря на невзгоды и чудовищные условия жизни. Я спросила, почему они не уезжают в Америку, где им жилось бы гораздо лучше. И они спокойно отвечали, с достоинством и решительностью:

– Если мы уедем, не будет Армении.

Я поняла, что чувствую себя в безопасности в окружении людей, разделявших мою историю, чьи предки были и моими предками. Я видела перед собой лицо своей бабушки. Когда я росла, Нанни жила с нами, в соседней комнате со мной, и она редко из нее выходила. Бабушка часами сидела, вязала крючком и смотрела в окно. Думаю, что она многое помнила, но никогда не говорила о своем прошлом. Мама рассказала мне, что Нанни привезли в Америку, когда ей было пятнадцать, выдав замуж по сговору, и у нее было пятеро детей от мужчины, который был на 20 лет старше и которого она никогда не любила. Она потеряла отца и братьев в ходе геноцида армян и была вынуждена бросить мать. Она так и не смогла вернуться на родину. Я помню, как я хотела сделать Нанни хоть чуточку счастливой, обнять ее и прогнать боль. Но я не могла. Я была ребенком и ничего не понимала. Так что я бежала от ее печали. Я не мирилась даже со своей грустью. Я превращала ее в работу или юмор. Старалась загнать ее в самый дальний угол. Я обрубила свои корни еще до того, как у них появился шанс вырасти.

К концу поездки я очень хотела вернуться домой. Я соскучилась по детям. Все рейсы в США были отменены на неделю вперед. Я хотела принять душ. Я хотела выспаться в комнате без мышей. Я хотела выпить настоящего кофе. Армения получала кофе из России, он был без кофеина. Как мне сказали, правительство контролировало все «наркотики».

Грета и ее брат отвезли меня в аэропорт. Всю дорогу мы молчали. Когда мы стояли у таможенного контроля, армяне толкались, шумели и протискивались мимо нас. Грета извинилась за их поведение.

– Они ведут себя как животные, – объяснила она, – потому что никто не показал им, как надо себя вести.

Сейчас армянам снова было трудно чувствовать уверенность в себе. И все знали об этом. Мне хотелось верить, что ничто не сможет разрушить нашу нацию. Если мы выживали в течение трех тысяч лет, то, надеюсь, сможем продержаться еще столько же. Я обняла Грету. В наших глазах стояли слезы.

Я вернулась в Лос-Анджелес 16 августа 1991 года, задень до августовского путча. Я чувствовала себя привилегированной особой, так как побывала в Армении в то время, как писалась новая глава ее истории. После 70 лет советской власти страна наконец-то была на пути к свободе.

Шестого апреля 1996 года состоялась премьера моего моноспектакля Nude Nude Totally Nude в Публичном театре имени Джозефа Паппа. В постановке было много смешных моментов. Но впервые в жизни я не боялась, что зрители не будут смеяться. Это требовало мужества. Не мужества Тиграна Великого, но моего собственного, ведь я защищала свой народ, просто появившись здесь. Я по-своему сохраняла свою культуру, как мой бойфренд Марк Финке сохранял свою. Возможно, в зале было мало армян, но, выйдя на сцену, я чувствовала за своими плечами тысячелетнюю истории их нации. Как актер, впервые играющий короля Лира – он никогда не бывает одинок, его окружают все те, кто играл эту роль до него. Наконец-то я чувствовала себя частью народа. Я нашла ту часть себя, которую когда-то отсекла.

Я стала цельной.