2

Театр, как и кино, не терпит натурального пьянства. Но чего кривить душой – актеры всегда рады демократическому позыву режиссера реквизиторский алкоголь заменить натуральным.

– Здесь должно быть только настоящее шампанское! – потребовал Валентин Плучек на спектакле «Трехгрошовая опера».

Натуральное и пенное много лет пили в спектаклях:

«Шутка мецената» (Театр им. Маяковского, реж. Татьяна Ахрамкова),

«Летучая мышь» («Геликон-опера», реж. Борис Бертман), «Как пришить старушку» (Театр сатиры, реж. Михаил Зонненштраль).

В старом спектакле Сатиры «Родненькие мои» «шампанским» работал его главный заменитель – советский «Салют». И тут как раз не было бы актерам счастья, да несчастье помогло. Прежде на «Родненьких» во время банкета вместо шампанского наливали сок. На одном из спектаклей сок оказался несвежий. Все, кривясь, выпили – куда ж денешься на глазах у публики – и… коллективное отравление. После этого Плучек, чтобы не вводить театр в расход, приказал подавать дешевый «Салют». Но и этому слабоалкогольному напитку за 1 руб. 80 коп. артисты были рады.

– Вот почему я ненавижу есть и пить на сцене, – возмущается Георгий Менглет. – Потому что я помню случай со своим учителем Алексеем Диким. По ходу спектакля, не помню уже какого, он ел курицу. И однажды ему подали несвежую. Да она просто тухлая была. А что делать? Дикий разрывает ее руками, давится, но ест. Первые ряды по запаху, идущему со сцены, догадываются, что с курицей что-то не то. Короче, дожрал он ее на аплодисментах. А после спектакля угодил в больницу.

Тут безобидная тема исходящего реквизита поднимается до высот вопросов жизни и смерти. В театре «Модерн» перед спектаклем «Катерина Ивановна» добросовестный реквизитор трость главного героя, которая одновременно служила ему емкостью, покрасил свежей краской. Другой реквизитор, ничего не подозревая, налил в трость «коньяка» и, довольный, приготовил ее к выходу на сцену. А на сцене произошло следующее.

Юрий Васильев, исполнитель роли художника Коромыслова в спектакле «Катерина Ивановна»:

– Коньяка? – предлагаю я своим партнерам и на паузе эффектно так, привычным движением наливаю из трости «коньяк». Наливаю и чувствую, что тушь, которой красили трость, проникла в чай. И этот «коньяк» какого-то жуткого черного цвета и препротивно воняет. Мой партнер вынужден это выпить, но не глотает, а делает вид, что полощет горло. Мы оба скривились, но предлагаем «коньяк» третьему. А он вместо положенного текста: «С удовольствием» – кричит: «Нет-нет, я болен…» В общем, выкрутились.

– А как думаешь, зритель понимает, что на сцене что-то не то происходит?

– Конечно, понимает и чувствует. И в этот момент он ловит кайф от того, как актер выкрутится. Если удачно, эффектно – обязательно аплодирует.

Но театр помнит случаи, когда выкрутиться никому не удалось и, как говорится, еле ноги унесли от смерти. Это произошло в «Современнике» на первом показе даже не для публики, а для своих, спектакля «Эшелон» Галины Волчек.

Но прежде вернемся к великому Островскому.