16

16

Главы о Базе, составившие основу повести «Беспокойство», почти лишены сюжета.

На Пандору прибывает член Всемирного совета Леонид Горбовский. Далекая планета представляет собой океан охотничьих угодий, куда едут желающие «завалить» чудовищного зверя — тахорга. Своего рода экзотический курорт, «зеленые холмы Африки». В центре этого океана располагается крошечная База, где, помимо проводников, егерей, спасателей и прочей обслуги для туристов, работают и ученые.

Всё вроде спокойно, всё идет по планам и расчетам, но Горбовский охвачен тревогой. Горбовскому кажется, что человечество заигралось и в ближайшем будущем его ждут серьезные опасности, коих оно пока не в состоянии разглядеть. Он путешествует с планеты на планету, пытаясь разглядеть настоящую большую угрозу «Миру Полдня». Усевшись на обрыве, над Лесом, окружающим Базу, он бросает камешки в лиловый туман, поднимающийся снизу. Странными вопросами и этими самыми камешками он старательно раздражает начальство Базы (Поль Гнедых), вызывая в нем то же самое беспокойство, которое испытывает сам. Леонид Андреевич радуется, когда водитель вездехода на вопрос о том, как он ведет себя, въезжая в Лес, отвечает Горбовскому, что в такой ситуации надо снизить скорость и повысить внимание.

Концовка — загадочная. Концовка — убивающая сюжетность вещи наповал. Авторы отказались от главы, посвященной спасению Атоса-Сидорова, пропавшего в Лесу. Иначе говоря, они осознанно лишили текст некоего «ударного финала». Горбовский просто ведет долгие разговоры с умницей-резонером Тойво Турненом на возвышенные философские темы и, как бы между прочим, сообщает, что останется на Пандоре «еще немножко»…

В рабочем дневнике Стругацких сохранилась запись: «Горбовский, разобравшись в ситуации на Пандоре, понимает, что ничего страшного для человечества здесь нет. И сразу теряет интерес к этой планете. „Пойду полетаю, есть несколько планет, на которые стоит заглянуть. Например, Радуга“».

В итоге ничего не произошло. Есть только смутное ощущение того, что в скором времени у «Мира Полдня» начнутся крупные неприятности.

Итак, весь смысл повести не в сюжете: сюжет почти отсутствует и совершенно смазывается под занавес. Смысл повести — в разговорах, которые ведет Горбовский на Базе и в Лесу.

Борис Натанович расшифровал главные смыслы «Беспокойства» в особой лекции, посвященной «Улитке на склоне», вернее, истории ее создания: «Горбовский — наш старый герой. В какой-то степени он — олицетворение человека будущего, воплощение доброты и ума, воплощение интеллигентности в самом высоком смысле этого слова. Он сидит на краю гигантского обрыва, свесив ноги, смотрит на странный лес, который расстилается под ним до самого горизонта, и чего-то ждет… В Мире Полудня давно-давно уже решены все фундаментальные социальные и многие научные проблемы. Разрешена проблема человекоподобного робота-андроида, проблема контакта с другими цивилизациями, проблема воспитания, разумеется. Человек стал беспечен. Он словно бы потерял инстинкт самосохранения. Появился Человек Играющий… Все необходимое делается автоматически, этим заняты миллиарды умных машин, а миллиарды людей занимаются только тем, чем им нравится заниматься. Как мы сейчас играем в шахматы, в крестики-нолики или в волейбол, так они занимаются наукой, исследованиями, полетами в космос, погружениями в глубины. Так же они изучают Пандору — небрежно, легко, играя, развлекаясь. Человек Играющий… Горбовскому страшно. Горбовский подозревает, что добром такая ситуация кончиться не может, что рано или поздно человечество напорется в Космосе на некую скрытую опасность, которую представить себе сейчас даже не может, и тогда человечество ожидает шок, человечество ожидает стыд, поражение, смерти — все что угодно… И вот Горбовский, со своим сверхъестественным чутьем на необычайное, таскается с планеты на планету и ищет СТРАННОЕ. Что именно — он и сам не знает. Эта дикая и опасная Пандора, которую земляне так весело и в охотку осваивают уже несколько десятков лет, кажется ему средоточием каких-то скрытых угроз, он сам не знает, каких. И он сидит здесь для того, чтобы оказаться на месте в тот момент, когда что-то произойдет. Сидит для того, чтобы помешать людям совершать поступки опрометчивые, торопливые, поймать их, как расшалившихся детей „над пропастью во ржи“…»

Нравственный смысл повести в общем ясен, однако, как уже говорилось, результат работы не удовлетворил Стругацких. Завершив первый вариант повести, они, по словам Бориса Натановича, поняли: текст им не нравится, ну не интересен он им. «При чем здесь Горбовский? При чем здесь светлое будущее с его проблемами, которые мы же сами и изобрели? Елки-палки! Вокруг нас черт знает что творится, а мы занимаемся выдумыванием проблем и задач для наших потомков…»

Замечание Бориса Натановича, само по себе очень непростое.

«Вокруг нас черт знает что творится» — речь явно идет о «раннем Брежневе», о похолодании, об уходящей «оттепели», о странном состоянии ограниченной, но все еще существующей свободы для противников советского имперства. А вот «…при чем здесь Горбовский? При чем здесь светлое будущее с его проблемами, которые мы же сами и изобрели» — это далеко не столь прозрачные слова. Можно понимать их двояко. То ли: «Мы написали не о том, что нужно. Не о том, что сейчас интересует нас больше всего!»; то ли так: «Мы слишком сильно скрыли то, что нас сейчас интересует, волнует, тревожит, упрятав его в XXII век, заставив говорить о нем Горбовского. Ведь Горбовский — не тот рупор, что пригоден для полновесного высказывания».

Другими словами, хорош Горбовский, но не для данного случая.

Думается, первая трактовка, несмотря на ее кажущееся правдоподобие, — ложная. Слишком много фраз, крупных кусков, эпизодов, ключевых символов и рассуждений перекочевало из глав о Базе в главы об Управлении. Слишком много. Поэтому «Беспокойство» следует рассматривать как некий шедевр конспирации. А требовалось более открытое высказывание… Ведь о чем бы ни писали Стругацкие со времен «Попытки к бегству», они писали об окружающей реальности. О СССР. Об интеллигенции и власти. О нравственном и научном идеале будущего. О ростках будущего в реальном настоящем. Как бы смутно ни выражался Леонид Горбовский, за его словами проглядывали все тот же 1965 год, все та же советская действительность.