10
10
В архиве Бориса Натановича сохранился предварительный вариант повести «Путь на Амальтею» под названием «Страшная большая планета». Он резко отличается от окончательной версии, опубликованной в 1960 году. Во-первых, там еще нет старой компании, штурмовавшей Венеру на «Хиусе», — Быкова и прочих. Во-вторых, там нет счастливого конца. Сначала гибнет капитан звездолета… затем врач… Остальные героически продолжают работу, но чувствуется: спасения ждать неоткуда, смерть не за горами. И, в-третьих, там нет глав, посвященных научному центру на спутнике Юпитера.
Но все это — отличия сюжетные, можно сказать, формальные.
Гораздо важнее отличия, коснувшиеся самого духа повести, творческого метода ее авторов.
Прежде всего, в «Страшной большой планете» происходит своего рода соревнование планеты Юпитер и маленькой группки отважных людей за читательское внимание. Они совершенно равноправны — от первой строчки до последней. Аркадий Натанович, единственный автор этого варианта повести, с увлечением обрушивает на любителей фантастики сведения о Юпитере, теории о Юпитере, картинки Юпитера…
А люди?
Ну что люди?
Да, они храбры, да, пафос творчества перед лицом неотвратимой гибели создает вокруг них ореол мрачного величия. Они будто вынырнули из времен Прометея, из горнила мужественной, но обреченной на поражение борьбы титанов против олимпийцев. Однако персонажи словно подняты на котурны, выглядят слишком театральными. А занавес, опускаемый над их последними часами (днями?) в ловушке юпитерианской атмосферы, создает царапающее ощущение пропавшей концовки. В итоге Юпитер вызывает больший интерес, чем его исследователи.
Совсем другое дело — «Путь на Амальтею».
И здесь о Юпитере говорится предостаточно, и здесь излагаются головоломные теории, ведутся ученые споры. Но все-таки супергигант Солнечной системы — на втором плане по сравнению с людьми. Экипаж звездолета и планетологи лишены каких бы то ни было котурн, нарисованы живо, даже с озорством. Они обладают той же отвагой, что и герои «Большой страшной планеты», но не произносят драматических монологов, а просто борятся со страхом, ведут себя достойно и делают свое дело. Этого достаточно, чтобы читатель их полюбил.
Очень важную роль сыграла речь новых персонажей. Она наполнена шутками, словесными аттракционами, грубоватым юмором старых друзей. Проще говоря, она обладает двумя важнейшими достоинствами: реалистичностью и увлекательностью. Остроты из «Пути на Амальтею» сразу пошли гулять по кухням и геологическим экспедициям, превращаясь в афоризмы. Небольшая повесть породила таких афоризмов больше, чем солидный том, посвященный штурму Венеры.
«— Эй, Грегор, после работы сыграем?
— Сыграем, — сказал Грегор.
— Снова будешь бит, Вадимчик, — сказал кто-то.
— На моей стороне закон вероятностей! — заявил Потапов».
«Юрковский слез со стула и спросил:
— Шарль, вы не видели мою Варечку?
Моллар погрозил ему пальцем.
— Ви мне все шутите, — сказал он, делая произвольные ударения. — Ви мне двенадцать дней шутите. — Он сел на диван рядом с Дауге. — Что есть Варечка? Я много раз слышалль
„Варечка“, сегодня ви ее ищете, но я ее не виделль ни один раз. А? — Он поглядел на Дауге. — Это птичька? Или это кошька? Или… э…
— Бегемот? — сказал Дауге.
— Что есть бегемот? — осведомился Моллар.
— Сэ такая лирондэй, — ответил Дауге. — Ласточка.
— О, l’hirondelle! — воскликнул Моллар. — Бегемот?
— Йес, — сказал Дауге. — Натюрлихь».
«— Кстати, Шарль, почему вы всегда спрашиваете Ваню, как девушки?
— Я очень люблю девушки, — серьезно сказал Моллар. — И всегда интересуюсь как».
«Одно метеоритное попадание, — сказал Жилин. — И два раза я въехал сюда сам. — Он показал пальцем, куда он въехал, но это было и так видно. — Один раз в самом начале ногами и потом в самом конце головой.
— Да, — сказал Быков. — Этого никакой механизм не выдержит».
«— …я рассчитал программу. Если общепринятая теория строения Юпитера верна, мы не сгорим.
Дауге хотел сказать, что общепринятой теории строения Юпитера не существует и никогда не существовало, но промолчал».
«— Иог-ганыч, — сказал Юрковский. — П-по-моему, Алексей что-то з-задумал, к-как ты думаешь?
— Не знаю, — сказал Дауге и посмотрел на него. — С чего ты взял?
— У н-него т-такая особенная морда, — сказал Юрковский. — Я его знаю».
«— Удачи и спокойной плазмы».
«— Когда на этом корабле будет дисциплина?»
Да, в «Страшной большой планете» тоже время от времени встречаются афористические высказывания. Особенно запоминается словесная стычка между профессором Беньковским и аспирантом Северцевым. Профессор ободряет товарищей по несчастью: «Не вешайте носы, друзья… Помните, у Пушкина? „Умирать так умирать, дело служивое“. Конечно, вы еще молоды… А я другой смерти не пожелал бы. Мой дед был военным моряком и подорвал на себе фашистский танк под Сталинградом… Мать и отец погибли во время второй экспедиции Кожина. И я тоже умру на посту. И желаю такой смерти своим сыновьям. Настоящему человеку не пристало подыхать от старческой немощи в своей берлоге…» Ему начинают возражать, Северцев произносит фразу: «Человек рожден для счастья, а не для безвестной гибели». На что Беньковский отвечает: «Человек рожден для труда». И сколько советских интеллигентов согласились бы с этими словами! Многие бы жизни свои положили за правду красивой фразы Беньковского.
Все же «Путь на Амальтею» насыщен остроумной игрой слов, запоминающимися репликами, изящными шутками «гуще», чем более ранний вариант. Да и афоризмов здесь на порядок больше. Дистанция — огромна. Словно совершился прыжок через пропасть. И вместо всех красивостей Беньковского в аналогичном месте «Пути на Амальтею» Быков говорит: «Ну, не мы первые. Честно жили, честно и умрем». Проще и правдивее.
Наконец, преобразилась и литературная техника авторов. Тысячи мелочей вспыхивают, играют. Борис Натанович весьма выразительно написал в «Комментариях к пройденному»: «Кажется, именно повесть „Путь на Амальтею“ была первой нашей повестью, написанной в новой, хемингуэевской, манере — нарочитый лаконизм, многозначительные смысловые подтексты, аскетический отказ от лишних эпитетов и метафор».
«Хемингуэевская манера» означала радикальное изменение структуры текста: он стал намного легче, воздушнее. Прежде всего, произошла настоящая «реформа» по части диалогов: значительно большую часть авторского текста Стругацкие стали «топить» внутри текста диалогического (раньше диалоги и авторский текст были фактически отделены друг от друга). Это производит ошеломляющий эффект. Кажется, что диалогов стало вдвое, да чуть ли не втрое больше, чем их было в «Стране багровых туч», хотя на самом деле их объем относительно общего объема текста возрос незначительно. Диалоги насыщены своего рода словесными аттракционами. Микроанекдотами повесть обвешана, как новогодняя елка расписными шариками. А количество эпитетов резко упало. Вообще, число прилагательных уменьшилось, зато вырос процент глаголов. Фактически пропали и сколько-нибудь сложные конструкции. Многое просто недоговаривается до конца — читателю дают возможность самому додумать несказанное. Почти исчезли описания того, о чем думает или что чувствует один из заглавных персонажей: его эмоции и мысли подаются либо через слова, либо через действия. «Передавать душу» напрямик, поставив «камеру» в головном мозге и близ сердца, авторы больше не пытаются. В повести еще присутствуют «просветительские» отступления, но они далеко не столь длинные и не столь лобовые по способу включения в художественную ткань, как в более ранних текстах.
«Поджарый» стиль «Пути на Амальтею» наполнен внутренней энергией, которой так не хватало громоздкой и рыхлой «Стране багровых туч». Ничего лишнего! Ничего в сторону от сюжета. Всё подчинено общему замыслу.
И получилась первоклассная приключенческая вещь.
Любопытно, что новый стиль, выкристаллизовавшийся на страницах повести «Путь на Амальтею», не сразу занял прочные позиции в творчестве Стругацких. Окончательно он утвердится лишь в 1962–1964 годах — приблизительно между повестями «Попытка к бегству» и «Трудно быть богом».
Но до этого должны были еще появиться «Возвращение. (Полдень, XXII век)» и «Стажеры». И то и другое представляло собой в содержательном смысле законченные самостоятельные произведения. Но в смысле «техническом» обе эти повести сыграли роль… полигона для экспериментов. То, что было найдено в «Пути на Амальтею», — возможно, интуитивно, — здесь испытывалось на прочность, проверялось на «присадки» иных приемов и способов строительства текста, чтобы потом окончательно восторжествовать.