III

III

В расцвете сил и в кипении страстей, наделенный приятной внешностью, увлекаемый дурными примерами, я предался всем соблазнам удовольствия и забросил полностью литературу и учебу. Я испытал могучую страсть к одной из самых прекрасных, но также и самых капризных сирен этой столицы; все мое время было отдано самым легкомысленным развлечениям. За исключением нескольких часов, оторванных от сна и посвященных чтению, я не удосужился, за те три года, что длилась эта связь, добавить что-либо к тому, что я уже знал. Единственный раз Провидение, как мне казалось, проявило ко мне сочувствие и дало шанс избегнуть опасности. Устав от ревности и капризов женщины, с которой я был связан, я имел, к счастью, привычку заканчивать мои вечера в кафе «Литераторов», месте, где собирались культурные люди Венеции. Находясь там как-то вечером во время карнавала, я вижу входящего гондольера, который, пробежав взглядом вокруг, с таинственным видом, сделал мне знак выйти и следовать за ним; он отвел меня на берег соседнего канала и провел на барку, привязанную напротив кафе; не сомневаясь совершенно, что он был направлен моей любовницей, которая часто приходила встречать меня на этом самом месте, я молча сел рядом с женщиной, которая там находилась. Ночь была темная, и, поскольку занавески гондолы были опущены, была полная темень. Обменявшись первыми словами, не узнав голоса подруги, я стал убежден, что наше положение, более чем двусмысленное, явилось результатом ошибки, но, отнюдь не желая закончить таким образом приключение, начало которого задело мое любопытство, я ощутил руку на своих губах, согласно итальянскому обычаю; эта рука была милая, и, почувствовав, что ее хотят отнять; я удержал ее нежно, давая понять самым уважительным образом о своем повиновении. Моя прекрасная незнакомка продолжила просить меня отодвинуться. Я сделал то, чего она хотела. Поняв по ее акценту, что она иностранка, я употребил все свое красноречие, чтобы она позволила мне, по крайней мере, проводить ее до ее жилища; она упорно отказывалась, и я должен был уступить, больше не настаивая. Единственная милость, что я добился, состояла в том, что она согласилась принять мороженое, за которым я отправил нашего гондольера. При свете фонаря, с которым он пришел, я увидел молодую женщину замечательной красоты и изысканности; ей могло быть восемнадцать лет, ее наряд был безупречно хорошего вкуса, манеры утонченные, и разговор обнаруживал тонкий и образованный ум. Восхищенный, я хранил молчание; но заметив, что мой вид произвел на нее благоприятное впечатление, я приободрился и ощутил еще более живое желание с ней познакомиться. Чувствительная к вниманию, которое я ей оказывал, она решилась, наконец, сказать мне, что странная ситуация, в которой она оказалась, дает ей право уклониться от моих вопросов, но что обстоятельства могут измениться, и что, возможно, мы сможем как-нибудь увидеться. Она дала мне слово, что в этом случае она изыщет способ; я ответил на ее доверие, назвав себя, и мы назначили место и время нашего будущего рандеву, после чего я оставил ее одну. Каждый вечер я с нетерпением приходил в кафе и каждый раз испытывал разочарование и новую пищу для страсти, которая, разгораясь от препятствий, нарастала с каждым днем и набирала тем более силы, что гнет, под которым я жил, становился невыносимым. Подавленный и разочарованный, я решил покинуть Венецию и предпринять путешествие, это великое средство для лечения сердечных ран – напрасная надежда; отсутствие только оживило мои воспоминания, и по истечении восьми дней борьбы с самим собой, более влюбленный, чем прежде, я возвратился в Венецию. Пусть объяснит, кто может, странности сердца! Поглощенный единым образом, я оказался достаточно легок, чтобы снова взвалить на себя ненавистное ярмо, от которого бежал, и принять предложение моей прежней любовницы поселиться у нее. Тем не менее, моей первой заботой было прийти в кафе и поинтересоваться, не приходило ли какое-либо послание в мой адрес. К моему большому огорчению, я узнал, что появлялся гондольер, и что ему было сказано, что я в путешествии. Я решил, что мне следует оставить всякую надежду встретить когда-нибудь мою прекрасную незнакомку. Однажды, когда я прогуливался по площади Сен-Марк, я почувствовал, что меня дергают за полу моей одежды, и в то же время услышал, что произносят мое имя; это был гондольер, который отводил меня на мое первое свидание, и который, с радостью, написанной на лице, восклицал: «Какое счастье! Я тотчас скажу моей хозяйке! Этим же вечером». Затем он убежал, не слушая моего ответа; и действительно, вечером я увидел его поджидающим меня на том же месте, и последовал за ним. Едва я ступил ногой на ее гондолу: «Ну вот, – сказал мне голос, который заставил меня задрожать, – я сдержала свое слово»; и в то же мгновение она отдала приказ отвезти ее к себе. Я был препровожден в элегантные, но простые апартаменты; она усадила меня рядом с собой. «Прежде всего, – сказала она, – надо, чтобы вы, наконец, узнали, кто я и в силу каких обстоятельств я нахожусь в Венеции».