Альенде и Латинская Америка

Евтушенко: Альенде был очень уравновешенный человек. Это был просто интеллигент, любящий литературу, он никогда не был коммунистом. Он был идеалистом-социалистом. И очень хороший человек.

Однажды к Альенде – он мне сам это поведал – пришли леваки. Они уже убили одного генерала, провоцировали, и кто знает, может быть, это подсадные утки были, – всегда среди экстремистов есть люди темные, неизвестно как втершиеся, гапоны, выражаясь русским языком. Так вот, они пришли к Альенде со списком: кого надо посадить.

Волков: Ну да, гапоновщина. То, что в 1905 году в России расцвело.

Евтушенко: А между прочим, в этом списке был Пиночет – среди других заговорщиков. И Альенде мне сказал: «Там тысяча человек было. Ну не может быть, чтоб там не было ни одного невиновного! Но Бог мне судья будет. Я, – говорит, – предпочитаю остаться наивным, но хочу дать пример, что в Латинской Америке может быть президент, который никогда не арестовал ни одного невинного человека».

Прав он ли нет? Конечно, некоторые обвиняют его в том, что в результате его позиции столько людей погибло на одном только печально известном стадионе, превращенном в концлагерь. Погиб такой замечательный человек, как музыкант Виктор Хара, которому отрубили руки…

Волков: Когда к власти пришел Пиночет, он не церемонился.

Евтушенко: Альенде мне позвонил однажды – мы должны были с ним увидеться: «Я сейчас не могу с вами встретиться, но очень вас прошу… Когда у вас будет выступление, вы можете выставить ваше стихотворение „Мучачо“? (Оно по-испански написано, посвящено Че Геваре и обращено к молодежи.) „Налево ребята, всегда налево! Но не левее сердца!“ Можете повесить? Потому что сейчас, – говорит, – леваки провоцируют конфликты, запугивают обывателей. И, может быть, некоторые из них – провокаторы или дураки». Вот так он сказал.

Волков: В любом движении всегда появляются какие-то экстремисты. Это с одной стороны. А с другой стороны – чилийский опыт по-своему оказался таким же символическим для второй половины XX века, как попытка построения «социализма с человеческим лицом» в Чехословакии. И то, что к власти пришел Пиночет, и то, что он сделал, находит поклонников до сих пор. Ведь очень часто можно услышать: «О, нам нужен свой Пиночет!»

Евтушенко: Это чилийский народ слышал даже от господина Немцова, который, будучи российским вице-премьером, приехал в Чили. Представляете, что чувствовала чилийская интеллигенция? Между прочим, что-то в этом роде, что-то положительное о Пиночете, сказал, к сожалению, и Александр Исаевич. Очень всё это латиноамериканцы помнят. Но это просто разные взгляды, не настолько хорошо они знали, так сказать, местную обстановку, которую я-то знал хорошо. Я вообще очень люблю Латинскую Америку. Вот есть у меня любимые страны! Вообще-то я был во всех странах. В девяноста шести, что ли. И я бы сказал так: плохих народов просто не существует. Народов! Вообще. Ну нету!

…Многие из них были романтиками, тот же Корвалан.

Волков: Луис Корвалан, руководитель чилийских коммунистов.

Евтушенко: Наши Поспелов[72] или Суслов – у этих людей ничего же не светилось! У них не было никаких искр! Это инквизиторское лицо Михал Андреича! А Поспелов был просто очень скучный, невыносимый человек! Я помню, как мне на них Корвалан жаловался. Он пытался сказать, что наши танки в Чехословакии сыграли на руку практически всем латиноамериканским диктатурам, – они не хотели слушать даже! Я помню, он чуть не плакал, когда говорил.

Он был искренний человек, идеалист. Я был у него в семье, это простая семья. У него были хорошие отношения с Пабло Нерудой. Пабло Неруда тоже не был циником. Другое дело, что он был идеалистом, во многом ошибался. Или Володя Тейтельбойм, прозаик, поэт итоже чилийский коммунист. Замечательный человек. Обожатель поэзии, он, кстати, очень хорошо писал о поэзии.

Когда они в Москве жили, как им было тяжело! И какие горькие у нас были разговоры! Володя говорил мне: «Я смотрю на них и думаю: кто эти люди? Я встречаюсь с ними, они говорят-говорят вроде бы: „идеология“… Но они же ни во что не верят! У них нет, совсем нет идеалов!»

Волков: А Корвалана, если не ошибаюсь, обменяли на диссидента Щаранского.

Евтушенко: На Щаранского? На Буковского, по-моему.

Волков: Ах да, спутал диссидентов…

Евтушенко: «Обменяли хулигана на Луиса Корвалана»…

Волков: Коли мы заговорили о Латинской Америке, какие ваши впечатления были от Никарагуа? Вы ведь там тоже были. В их революции что было главным?

Евтушенко: Да, я был в Никарагуа, но там сложнее всё. Сначала было хорошо, потом началась борьба за власть. Сомоса[73], конечно, был чудовищный. И я видел его бункер. Это диктатура была, и она ведь не случайно была, как я написал когда-то: «Империализм производства вулканов».

В Никарагуа я понял одну вещь. Знаете какую? Что поэту лучше не вступать в правительство. Понял на примере Эрнесто Карденаля[74] – очень хорошего поэта, священника. Поэт должен быть независим – как доктор, может быть, как священник. Он должен быть беспартийный, внутренне беспартийный. Он не должен принадлежать к какой-то группе людей с какой-то политической программой. Но не должен также и бросать людей в беде.